Есть другая Польша. Об официозной антирусской истерике и стране, с которой мы поймём друг друга

Дмитрий Лекух

Каждый раз, когда я читаю что-то вроде вот этого свеженького, запредельно русофобского фэнтези, написанного, кстати, в польском «белом» СМИ — я вспоминаю простую вещь.

Есть другая Польша.  

...У меня есть друзья-поляки.

Да-да, именно не «товарищи», — «друзья», они это доказали делом, 20 ноября 2007 года, в славном городе Прага, во время ставших уже печально-знаменитыми событий на стадионе «Летна», когда, после дурацкого и предательского, будем говорить прямо, письма заранее перетрусивших тогдашних руководителей футбольного клуба «Спартак-Москва», чешский спецназ отрабатывал на ничего не подозревающих «мирных» болельщиках (футбольные «хулиганы» частично были к тому времени задержаны неподалеку от границы, частично, вовремя предупрежденные, на матч просто не пошли) способы разгона «агрессивных массовых мероприятий». Со всем фаршем отрабатывал, что называется: со светошумовыми гранатами, наглухо закованными в броню «космонавтами», переодетыми в стюардов и дислоцированными «внутри» бойцами-спецназовцами (я, вот нигде, кроме пражской «Летны» не видел стюардов в боевых перчатках и с капами) и прочими прелестями демократии.

Так вот, польские союзники «спартачей», парни из Познани, — на игре все-таки каким-то образом оказались: то ли не дошло до них «предупреждение хулиганского телеграфа», то ли — чисто по своей польской гонористости, но — пришли.

И когда толпа, в которой взрывались светошумовые гранаты и которая уже взрывалась паникой, ломилась к пока еще безопасному выходу с сектора, между ней и надвигающейся пластиковой стеной щитов — встали цепочкой, сцепившись насмерть локтями, эти чертовы гордые ляхи (справедливости ради  — не только ляхи, были и несколько наших, и, даже, пару болеющих за «Спартак» и прилетевших специально на игру из Тель-Авива офицеров израильской армии из «русских» репатриантов: но поляки — тут были все равно главные). Драться со спецназом было нельзя, заломали бы сразу и с последствиями. И они — просто стояли, сцепившись локтями.

Под дубинками, простите, на секундочку.

И делали это ровно до той секунды, пока весь сектор более-менее не «очистился» и простые болельщики не ушли относительно целыми.

Я сам был там.

Более того, сам, благодаря превратностям фанатской судьбы, «стоял» в таких ситуациях, как они, раньше. Поэтому и называю этих парней — именно так, друзьями. И именно поэтому моя, так уж получилось, на сегодняшний день самая известная книга, роман «Я русский», посвящён, помимо всего прочего, «парням из славного польского города Познань»: не виноват, не хотел, оно — само так получилось. Как, собственно говоря, и вся наша трагическая, и довольно нелепая совместная история...

...А не так давно вечеряли мы с моим приятелем, что называется, в хорошей московской семье. И в соседней комнате жена моего товарища ребенка спать укладывала, стихи ему на ночь читала:

Дорогие мои дети!

Я пишу вам письмецо:

Я прошу вас, мойте чаще

Ваши руки и лицо.

Все равно какой водою:

Кипяченой, ключевой,

Из реки, иль из колодца,

Или просто дождевой!

Нужно мыться непременно

Утром, вечером и днем —

Перед каждою едою,

После сна и перед сном!

Тритесь губкой и мочалкой!

Потерпите — не беда!

И чернила и варенье

Смоют мыло и вода.

Дорогие мои дети!

Очень, очень вас прошу:

Мойтесь чище, мойтесь чаще —

Я грязнуль не выношу.

Не подам руки грязнулям,

Не поеду в гости к ним!

Сам я моюсь очень часто.

До свиданья!

Ваш Тувим.

...Господи.

Эти стихи известны, наверное, большинству нынешних городских родителей, когда они были детьми. Тот самый Юлиан Тувим, один из величайших польских поэтов (и, добавлю от себя, один из очень и очень немногих поляков, знавших, что такое «мировая слава»), который один не боялся ходить в гости к «большевику Эренбургу» во время «странной войны» 1940 года в готовом пасть перед немцами Париже. И который потом с гордостью писал уже в своих воспоминаниях: «...в период самых больших триумфов Гитлера на Восточном фронте я послал телеграмму Эренбургу — телеграмму, исполненную веры в грядущую победу Красной Армии».

Тот самый Тувим, который, будучи уже живым классиком европейской литературы, навлек на себя гнев и проклятия всей тогдашней «прогрессивной общественности», вернувшись в послевоенную «сталинскую» Польшу и став, вольно уж или не вольно, — одним из «символов кровавого режима».

Ему было — плевать. Он слишком любил свою Польшу:

Пусть те восхваляют Сорренто, Крым,

Кто на красоты падок.

А я из Лодзи. И черный дым

Мне был отраден и сладок...

(Человеку, который был в Лодзи, не надо пояснить, что «черный дым» тут совсем не поэтическое преувеличение. Промышленный, мягко говоря, город).

...И вот знаете что я думаю?

Че-то мне подсказывает, что кроме той крикливой американской политической содержанки, которая уже всех — и противников, и, извините, даже «союзников» — достала, простите за мой французский, аж по самые помидоры, — должна быть еще и какая-то другая, вполне нормальная Польша.

Польша моих друзей из Познани.

Польша Юлиана Тувима.

Да, хотя бы, «Четырех танкистов и собаки», наконец.

Наглая, гонористая.

«Войско польско Берлин брало, а совецко помогало», ага, — конечно-конечно.

Не без недостатков, короче.

Но, в принципе, — своя...

...Нормальная христианская страна. С нормальным и понятным народом. Которая, кстати, как  наша, совершенно искренне фигеет, когда по её улицам собираются пройти своим «маршем победы» атлантически-рукопожатные педерасты, которые её вроде бы не завоевывали.

...И, вот, почему-то мне так кажется, что вот с этой Польшей — мы рано или поздно, но обязательно найдем общий язык.

Просто — потому, как спобоны.

Вполне...

Стиль, орфография и пунктуация оригинала сохранены, просьба к читателям — не сигнализировать об ошибках в этой статье — прим. ред.