Госполитика в духовной сфере

08 февраля 2013 года

Доклад "Государственная политика в духовной сфере: задачи и провалы", прочитанный на научном семинаре в Центре проблемного анализа и государственного проектирования.

Исторически в России сложилась и укрепилась недооценка государственной властью ее функции в духовной сфере населения. До конца ХIХ в. эту функцию в неправомерно большой степени перекладывали на церковь и на традицию, хотя уже с ХVII в. их потенциал ослабевал в результате модернизации. Более того, перегружая церковь выполнением заданий в идеологической и нравственной сферах, государство привело к кризису официального православия, что в начале ХХ в. резко сократило ресурсы легитимизации самого монархического государства (подобное наблюдается и сегодня в нашем демократическом государстве). С середины ХIХ в. началось увлечение образованного слоя России марксизмом. Стереотипом (и часто догмой) стало ложное положение: "бытие определяет сознание". Оно как будто освобождало государство от работы по строительству и воспроизводству духовной сферы населения.

 Государство даже уклонилось от очевидно присущей ему обязанности создать социальные условия для формирования научного обществоведения.

И его заменила философско-морализаторская компонента классической литературы, а затем публицистики. В СССР эти провалы в структуре функций государства не были заделаны (только место религии занял марксизм). На духовном ресурсе революции и большого проекта строительства страна решила очевидные задачи, но в цивилизационной холодной войне с 1960-х гг. стала нести поражения, которые закончились крахом в конце 1980-х гг.. В символической сфере ("войне смыслов") она оказалась несостоятельной — хотя в сфере объективной реальности имела большие преимущества.

 В постсоветской России положение в этой сфере существенно ухудшилось. В 1990-е гг. это можно было списать на тяжелую культурную травму, которая была нанесена всему населению (по богатым, в некоторых смыслах, реформа ударила сильнее, чем по бедным). Но и потом положение не было выправлено. Неустойчивое равновесие поддерживается инерцией остатков культуры и нравственности, основных фондов и техносферы (особенно "ядерного зонтика") и природных ресурсов. Вот некоторые важные признаки фундаментального неблагополучия:

• − население погружено в тяжелую аномию и постоянный стресс, уровень преступности и коррупции чрезвычайный; произошла институционализация бедности, разделившая страну на две разные и враждебные цивилизационные ниши;
• − произошли дезинтеграция общества и распад социокультурных общностей, бывших историческими субъектами политического процесса; "разрыхлены" связи русского народа, нерусские народы сдвинулись к этноцентризму, деформированы матрицы, на которых были собраны и воспроизводились все народы России;
• − государство уже 25 лет переживает перманентный кризис легитимности; ради смягчения противоречий и конфликтов в расколотом обществе оно выбрало соглашательский дискурс, утратив шанс на консолидацию нации и выработку национального проекта;
• − "личный состав" страны (его численность, здоровье и квалификация) деградирует, хозяйство приобретает черты слаборазвитой периферийной экономики с соответствующим самосознанием экономически активного населения;
• − вышедшее на общественную арену первое постсоветское поколение представляет собой новый культурно-исторический тип с неизвестным в России типом рациональности и потребностей, несбыточными притязаниями и комплексами, почти утративший коммуникации с государством и старшими поколениями, угасающий демографически.

Все это — признаки деградации и ослабления именно духовной сферы, ремонт, воспроизводство и обновление которой входят в ядро приоритетных функций государства. Однако до сих пор даже не встал вопрос о целях, задачах, структуре и ресурсах государственной политики в этой сфере. Принимаются лишь срочные ситуативные решения по типу действий МЧС — с помощью бригад политологов, следующих поворотам конъюнктуры. Нередко ради смягчения актуальной проблемы они наносят непропорциональный ущерб даже ближайшему будущему.

В принципе, выделение государственной политики в духовной сфере (культурной, информационной, идеологической и др.) как одной из "политик" допустимо лишь как абстракция, в целях анализа. Любая конкретная политика "пропитана" понятиями, символами, этикой и эстетикой, т. е. может быть изложена и реализована только во взаимодействии с духовной сферой человека и его общностей. Структурное выделение политики в духовной сфере как особого ведомства уже в послевоенном СССР приобрело характер ошибки "divisio", т. е. неверного структурирования системы власти и управления. В настоящее время эта ошибка лишь усугублена. Хотя все задачи государства в указанной сфере взаимосвязаны, а не соподчинены, выделим те, которые, будучи нерешенными, порождают цепные лавинообразные процессы деградации всей системы (типа тех, которые наблюдались в Российской империи в 1916–1917 гг. или в СССР после 1987 г.). Здесь — источники системных угроз. Эти задачи чаще всего не решаются не из-за нехватки ресурсов, а потому что они игнорируются или неверно формулируются вследствие фундаментально ошибочных представлений. Первая ошибка уже указана выше ("бытие определяет сознание"). Это — грубое расчленение диалектического взаимодействия.

Сознание не отражает бытие, а создает его образ.

Этот образ складывается в воображении из множества сообщений, выработанных в культуре, а не в объективной реальности. И зло, и добро — образы, созданные в культуре и внедренные в сознание некоторых социокультурных общностей. Объективная реальность — лишь инертное сырье для производства этих образов, ресурс бесполезный, если производство не налажено. Государство, уповающее на стихийное ("естественное") воздействие бытия, идет к краху (об этом сказано у Пушкина в "Борисе Годунове").

Мифические льготы номенклатуры в СССР были восприняты как нестерпимое зло, которое можно было избыть только свержением власти. А к олигархам, которые гораздо больше заслужили такое отношение, население не испытывает ненависти — не было корпорации, которая бы эту ненависть раскрутила. Американский социолог Дж. Александер пишет: "Для того, чтобы травматическое событие обрело статус зла, необходимо его становление злом… Холокост никогда не был бы обнаружен, если бы не победа союзных армий над фашизмом".

Вторая причина многих однотипных ошибок заключается в том, что мышление советской и российской интеллигенции (как и обыденное сознание) проникнуто эссенциализмом — верой в неизменность (или высокую устойчивость) некоторых сущностей и качеств, якобы присущих общественному (народному и т. п.) сознанию. Государство СССР (в большой мере и общество) исходило из презумпции, что советскому человеку изначально присущи качества соборной личности, тяга к правде и справедливости, любовь к ближним и инстинкт взаимопомощи. В особенности, как считалось, это было присуще русскому народу — таков уж его "национальный характер". А поскольку все эти качества считались сущностью, данной человеку изначально, то была неосознанная уверенность, что они и будут воспроизводиться из поколения в поколение вечно.

Эта вера породила ошибочную антропологическую модель, которая и задавала установки государственной политики.

Общественное сознание — система гораздо более подвижная и пластичная, чем это казалось, она не терпит застоя. Уповать на "незыблемые убеждения" государство не может, это ведет к тяжелым провалам. А в позднем СССР культурные устои, которые были присущи обществу в период становления советского строя, были приняты за природные (иногда говорят "генетически присущие") свойства стереотипного гражданина. Задача воспроизводства этих устоев в меняющихся условиях не только не ставилась, но и отвергалась с возмущением. Как можно сомневаться в крепости устоев? А в действительности они непрерывно меняются, и их воспроизводство требует гибкости и адаптивности, регулярного "ремонта" и "модернизации".

В постсоветской России эссенциализм мышления государственной элиты лишь усилился. Остатки советских культурных структур (уважение к государству, патриотизм и терпение) опять считаются примордиальными сущностями, только теперь их увязывают с православием. Но уже поколение, вошедшее в активную взрослую жизнь после 1990-х гг., обнаружило совершенно иное культурное лицо, которое поразило власть на Болотной площади. Надо вдуматься: плейбой М. Прохоров, обещающий сладкую жизнь, получил в Москве на выборах президента более 20% голосов. Его электорат — уже почти готовая партия или, точнее сказать, новое племя, младое, незнакомое.

Третий тип ошибок порождается резким падением за последние 25 лет культуры структурно-функционального видения. И политики, и чиновники как будто утратили навыки видеть пространство своих действий как упорядоченную систему, в которой они выполняют свои определенные и необходимые (а не "предпочтительные") функции. Например, очевидно, что политика в сфере идеологии или информационная политика реализуются через движение интенсивных потоков сообщений (семантически и эстетически оформленных смыслов, зашифрованных во множестве знаковых систем). Эти потоки движутся, как по кровеносным сосудам, по множеству информационных каналов. Это и есть национальное информационное пространство — сложная структура, каждый элемент которой выполняет свою функцию (газета — одну, телевидение или театр — другую). Очевидно также, что в 1990-е гг. информационное пространство, выстроенное в советский период, было разрушено почти до основания. Сейчас его надо строить заново, разрабатывать доктрину и проект, но об этом даже речи нет. Государство озабочено потоками материи (особенно денег) и энергии, но о социодинамике информации как будто забыли. Невидимая рука рынка все устроит! Если и заходит разговор на эту тему, то больше об Интернете для сельских школ или о запрете на цензуру. Коротко, в качестве примеров, коснемся главных задач государства и их исполнения.

Государство прежде всего обязано обеспечить свое выживание ради страны (как пилот лайнера — ради пассажиров).

Уже Макиавелли определил, что власть держится на силе и согласии. Значит "Государь" должен непрерывно вести особую работу по завоеванию и удержанию активного благожелательного согласия  своих подданных. Вебер развил понятие легитимности как условия  устойчивости власти. Это совсем не то же самое, что ее законность, т. е. легальность (наши политики в массовом порядке путают эти разные вещи, не всегда по незнанию).

Формально законная власть еще должна приобрести легитимность. Это — проблема модерна, который заменил религию, как легитимирующую силу, идеологией. В отличие от религии, которая опирается на Откровение, идеология маскируется под науку и апеллирует к научной картине мира. Антонио Грамши создал учение о культурной гегемонии — положение, при котором государство обеспечило себе благожелательное и активное согласие граждан. Гегемония опирается на "культурное ядро" общества, которое включает в себя совокупность представлений о мире и человеке, добре и зле, множество символов и образов, традиций и предрассудков, знаний и опыта. Гегемония — не застывшее, однажды достигнутое состояние, а динамичный, непрерывный процесс. Ее надо непрерывно обновлять и завоевывать.

Завоевать гегемонию — не значит изречь истину, которая совершила бы переворот в сознании. Это "огромное количество книг, брошюр, журнальных и газетных статей, разговоров и споров, которые без конца повторяются и в своей гигантской совокупности образуют то длительное усилие, из которого рождается коллективная воля определенной степени однородности, той степени, которая необходима, чтобы получилось действие, координированное и одновременное во времени и географическом пространстве".

Что же мы видели в Российской империи, СССР и видим сейчас? Тот же эссенциализм. Как только гегемония худо-бедно достигнута, власть считает ее неизменной сущностью "нашего народа". Вместо ее постоянного воспроизводства уповают на свой имидж, увеличение пенсий, страх перед "оранжевыми" или на административный ресурс на выборах. Никаких размышлений о стратегии укрепления легитимности, никаких интенсивных потоков информации. Никого даже не интересует, какая социокультурная группа является главным субъектом легитимизации в современном обществе. А ведь это интеллигенция! Именно создание и распространение идеологий, установление или подрыв гегемонии того или иного политического порядка — главный смысл существования интеллигенции в современном обществе. Но как поступили с ней реформаторы?

З.Т. Голенкова, которая с 1990-х гг. изучает изменения в структуре российского общества, пишет (1998 г.): "Ситуация сложилась таким образом, что мы ”потеряли” средний класс интеллектуалов и интеллигенции (так называемый новый средний класс) и получили средний класс предпринимателей (старый средний класс)". Вот формулировка социолога (2004 г.): "Раскол постсоветской интеллигенции на небольшую по численности богатую “верхушку” и массы полунищих бюджетников давно привлекает внимание специалистов и простых граждан как одно из наиболее драматичных проявлений социального неравенства в современной России. Есть все основания видеть в нем проявление острой социальной несправедливости и источник социального напряжения в противостоянии "богатые–бедные"". К 2005 г. вывод социологов стал вполне определенным: "Экономические реформы, проводимые в России, выдвинули на первый план комплекс проблем, связанных с изменением положения отдельных групп и слоев населения… Этот деструктивный процесс особенно коснулся изменения социального статуса российской интеллигенции, остро ощутившей все негативные последствия экономического кризиса".

Возник латентный конфликт власти с интеллигенцией, а значит кризис легитимности будет углубляться, и результаты выборов лишь на время маскируют этот процесс.

Реформа поставила целью демонтаж и замену всех больших советских систем. Самым первым объектом демонтажа стал народ (нация). Выполнение политической задачи "разборки" советского народа привело к повреждению или разрушению многих связей, соединявших граждан в народ. Эта операция велась в двух планах — как ослабление и разрушение ядра советской гражданской  нации, русского народа, и как разрушение системы межэтнического общежития. Альтернативной матрицы для сборки народа (нации), адекватной по силе и разнообразию связей, создано не было.

Никакой программы нациестроительства государство не выработало до сих пор. Разделение народа становится привычным фактом — разведенные реформой части общества уже осознали наличие между ними пропасти. В результате дезинтеграции народа сразу же началась деградация внутренних связей каждой отдельной общности (профессиональной, культурной, возрастной). При демонтаже народа была утрачена скрепляющая его система связей "горизонтального товарищества", которые пронизывали все общности — и как часть их "внутреннего скелета", и как каналы их связей с другими общностями.

Непосредственной причиной распада или "переформатирования" государства и бывает исчезновение народа, слом или эрозия механизма, воспроизводящего те связи, которые соединяют людей и их малые группы в народ. Часто этот процесс бывает и предпосылкой поражения в войне с внешними силами или предпосылкой гражданской войны между частями рассыпающегося народа. При распаде народа страна и государство слабеют с необъяснимой скоростью и становятся добычей внешних сил. Пока народ не будет вновь собран и вновь не обретет надличностных памяти, разума и воли, не может быть выхода из этого кризиса. Не кризис это, а Смута, особая национальная болезнь, которая нефтедолларами не лечится.

Эта сборка (нациестроительство) — приоритетная обязанность государства или оппозиции. Но ни та, ни другая часть политической системы нынешней России к выполнению этой задачи не готовы. Романтические представления об этносах и народах, которые культивирует политическая элита, неадекватны структуре и уровню этой задачи. Чтобы подойти к ней, требуется информационная и организационная база, возникновение интеллектуального сообщества научного типа. Пока что государство эту ношу на себя не берет, и с трудом поддерживает неустойчивое равновесие в сфере этничности и национальных отношений. Обязанность государства — строить, воспроизводить, ремонтировать и обновлять общество, особую большую систему со сложной структурой и динамикой. Это — иной тип общности, нежели народ и нация. Общество как система может быть повреждено или даже демонтировано.

Одна из главных причин глубины кризиса заключается в том, что в России произошла глубокая дезинтеграция общества.

Этот процесс был запущен перестройкой и реформами 1990-х гг., маховик его был раскручен в политических целях — как способ демонтажа советского общества. Но остановить этот маховик после 2000 г. не удалось (если такая задача вообще была осознана и поставлена). В обзоре 1990-х гг. сказано: "Трансформационные процессы изменили прежнюю конфигурацию социально-классовой структуры общества, количественное соотношение рабочих, служащих, интеллигенции, крестьян, а также их роль… Хуже всех пришлось представителям прежних средних слоев, которые были весьма многочисленны, хотя и гетерогенны: профессионалы с высшим образованием, руководители среднего звена, служащие, высококвалифицированные рабочие. Большая их часть обеднела и стремительно падает вниз, незначительная доля богатеет и уверенно движется к вершине социальной пирамиды…

Коренным образом изменились принципы социальной стратификации общества, оно стало структурироваться по новым для России основаниям… Исследования подтверждают, что существует тесная связь между расцветом высшего слоя, "новых русских" с их социокультурной маргинальностью, и репродукцией социальной нищеты, криминала, слабости правового государства"[4]. Прежде всего, демонтажу были подвергнуты профессиональные общности, игравшие ключевую роль в поддержании политического порядка. Для советского строя таковыми были, например, промышленные рабочие ("рабочий класс"), интеллигенция, офицерство. После 1991 г. сразу были ослаблены и во многих случаях ликвидированы многие механизмы, сплачивающие людей в общности, сверху донизу.

Самосознание социокультурных общностей разрушалось в ходе кампании, которую вполне можно назвать информационно-психологической войной. В большом обзоре 2010 г. сказано: "В тот период развенчивались не только партия и идеология. В ходе “реформирования” отечественного социума советского человека убедили в том, что он живет в обществе тотальной лжи. Родная армия, “на самом деле” — сборище пьяниц, садистов и ворья, наши врачи, по меньшей мере, непрофессионалы, а по большей — просто вредители и убийцы, учителя — ретрограды и садисты, рабочие — пьяницы и лентяи, крестьяне — лентяи и пьяницы. Советское общество и советские люди описывались в терминах социальной тератологии — парадигмы социального уродства, которая, якобы, адекватно отображает реалии… Происходила массированная дискредитация профессиональных сообществ, обессмысливание деятельности профессионалов".

***

Приведенные выше отдельные, хотя и важные, проблемы — всего лишь примеры. Их можно множить без конца, они прибывают ежедневно. В этом наша беда, к которой неизвестно как подобраться. За последние 25–30 лет сформировалась политичеси культурная элита, из мышления которой как будто вынули некоторые чипы. Вызрел и стал действенным какой-то дефект нашей великой культуры. Похоже, иссяк ресурс холистического мироощущения русского космизма, но не успела сложиться культура аналитического системного мышления. Люди, принимающие государственные решения, сузили свои горизонты до минимума срезов реальности, как бывает в моменты катастрофы: спастись сегодня, а завтра — будь что будет. Большие проблемы с зонами неопределенности сознание просто отбрасывает, они не вмещаются в гештальт наших начальников. В таком состоянии наши реформаторы разгромили сложные системы, выстроенные за предыдущие три века, и не выстроили ничего, что могло бы взять на себя выполнение тех функций, с которыми все же справлялись прежние системы. И не только не выстроили, но даже и не поняли, какую роль играли те системы и что надо строить.

Чтобы оценить глубину регресса в проектировании систем, формирующих мировоззрение и вообще духовную сферу России, достаточно вникнуть в замысел переделки российской школы, даже не касаясь социальной стороны этого дела. Невозможно даже представить себе, чтобы где-то в кабинете за одним столом собрались руководители государства, министры, ученые и педагоги, чтобы спокойно, внятно и ответственно обсудить смысл и риски этой реформы. Все группы, которые должны были бы высказаться на этом воображаемом совещании, неспособны к такому разговору. В 2011 г. Институт социологии РАН опубликовал большой доклад, подводящий итоги исследований по восприятию реформы в массовом сознании — с начала реформ до настоящего момента.

Большой раздел посвящен "социальному самочувствию" граждан, то есть состоянию их духовной сферы. В докладе сказано: "Рассмотрим ситуацию с негативно окрашенными чувствами и начнем с самого распространенного по частоте его переживания чувства несправедливости всего происходящего вокруг. Это чувство, свидетельствующее о нелегитимности в глазах россиян самого миропорядка, сложившегося в России, испытывало в апреле 2011 г. хотя бы иногда подавляющее большинство всех россиян (свыше 90%), при этом 46% испытывали его часто. … На фоне остальных негативно окрашенных эмоций чувство несправедливости происходящего выделяется достаточно заметно, и не только своей относительно большей распространенностью, но и очень маленькой и весьма устойчивой долей тех, кто не испытывал соответствующего чувства никогда — весь период наблюдений этот  показатель находится в диапазоне 7–10%. Это свидетельствует не просто о сохраняющейся нелегитимности сложившейся в России системы общественных отношений в глазах ее граждан, но даже делегитимизации власти в глазах значительной части наших сограждан, идущей в последние годы".

Вот глубина и системность кризиса: в духовной сфере практически всего населения России господствует чувство несправедливости. И это чувство порождается не какими-то эксцессами или частными противоречиями, речь идет о несправедливости всего жизнеустройства. И — никакой реакции, никакого объяснения и ободряющего слова. Это — тупик, и выхода из него пока не видно.