Классовая борьба осталась в прошлом... или нет? ("Slate.fr", Франция)

«Классовая борьба. В этом и заключается наше главное расхождение. Вы до сих пор верите в нее, а я никогда не верил». Такими словами 7 января 2013 года Жером Каюзак (Jérôme Cahuzac) завершил дебаты с Жаном-Люком Меланшоном (Jean-Luc Mélenchon) по France 2.

Хотя левые социал-демократы отказались от восприятия мира с позиций классовой борьбы Маркса и Энгельса, но самые левые из левых по-прежнему верны этой теории.

Вера в борьбу противостоящих друг другу классов всегда была камнем преткновения в отношениях двух левых сил, коммунистов и социалистов, пусть даже граница на самом деле проходит и через социалистический лагерь.

Но обстоит ли все так же и по сей день? Существуют ли до сих пор две совершенно противоположных точки зрения на общественную действительность и вообще на капитализм?

Возвращение этой концепции наводит нас на положительный ответ. Классовая борьба отчасти лишилась своей пояснительной ценности с развитием капитализма после кризиса 1930-х годов.

Спираль повышений трат и зарплат

Фордизм в немалой степени означал подписание компромиссного соглашения между трудом и капиталом по вопросу безопасности: я вам хорошо плачу, а вы покупаете мои автомобили. Капитализм обрел в этом способ гарантировать себе рынок сбыта, а трудящиеся получили стабильное будущее. Кроме того, появившееся позднее кейнсианство обеспечило «спрос» с помощью государственных программ с опорой на налоги.

В результате получилось слаженное и динамичное объединение. Оба класса перестали быть антагонистами. Они в своем большинстве начали слияние в средний класс, который стабильно продолжал разрастаться. Капитализм обрел сбалансированный рост, который продолжался вплоть до 1970-х годов. Сверкающий ореол марксизма потускнел под натиском реформистских социал-демократических теорий, хотя Франция и продемонстрировала определенное сопротивление коммунистической идеологии.

Так, почему же в 1970-х годах систему заклинило? Ответ обсуждается чрезвычайно активно (вопрос: чем объясняется спад роста производительных сил?).

Как бы то ни было, инфляция решила громко заявить о себе в этом общественном компромиссе и сформировала спираль роста расходов и зарплат. Чтобы вывести рост цен на приемлемый уровень, США и Великобритания сделали ставку на либерализм: больше конкуренции, меньше государственного регулирования, свободные рынки. На микроэкономическом уровне главным фактором стало изменение статуса предпринимателя, который превратился из менеджера или даже соратника сотрудников в служителя акционеров, получая за это вознаграждение в зависимости от производительности и биржевых котировок. Такая англосаксонская модель капитализма очень быстро распространилась на весь развитый мир, хотя там и осталось немало нюансов. Но к этому я вернусь чуть позднее.

Череда кризисов

Но позволил ли такой либерализм добиться успеха? Ответ на этот вопрос опять-таки вызывает немало споров.

Да, инфляцию удалось побороть, а инновации превратились в норму. В экономике вновь наметился рост, но он тоже стал чрезвычайно неустойчивым. Мир прошел через целую серию кризисов вплоть до ипотечного краха 2007 года. Отсутствие должных регуляционных инструментов казалось просто вопиющим, а предоставленная рынку слепая свобода считалась главной причиной кризиса.

Кроме того, процесс глобализации позволил этому англосаксонскому капитализму, который среди левых окрестили ультралиберальным, разрушить фордистский компромисс.

Крупные производственные объединения были разбиты на части, которые затем продали тем, кто предложил лучшую цену. Конкуренция фирм перекинулась на предприятия, службы, заводы, страны. Зарплаты сравнивали с соседними или даже далекими государствами, такими как Китай. Логика «хорошая зарплата дает хороший рынок сбыта» повернулась на 180 градусов: ростом доходов могли похвастаться только те сотрудники, которые обладали некой «добавочной стоимостью». Китай и другие развивающиеся страны обеспечили необходимый сбыт.

Неравенство, которое неуклонно сокращалось после кризиса 1930-х годов, начало вновь расти, пусть уже и в другом направлении. Кроме того, стоит отметить здесь и существование механизмов распределения, которые позволили обеспечить определенную стабильность в таких странах, как Франция.

Повторение прошлого

Неустойчивая занятость, неравенство, глобализация и, в довершение картины, финансовый кризис — все это напоминает жесткий дофордовский капитализм, который существовал в XIX веке.

В таких условиях классовая борьба вновь выходит на первый план. И среди левых, в том числе и в Соцпартии, поняли, что с этим жестким капитализмом нужно вести себя не менее жестко. Что средний класс отступает на позиции вчерашнего пролетариата, и что существующая система выгодна лишь очень небольшой глобализованной элите. Генеральные директора, богачи, крупные землевладельцы, акционеры, банкиры... Так уж ли сильно они отличаются от былых эксплуататоров масс?

Опираясь на подобный анализ, ультралевые вернулись к идее «борьбы» против класса богатых и философскому императиву, который заключается в том, чтобы отнять у них все, что они забрали у других. Классовая борьба вновь актуальна, это единственное решение.

Здесь возникают два следующих вопроса. Достаточно ли такого анализа? И к какой политике он ведет?

«Блага» капитализма

Хотя эта точка зрения в целом справедлива (предлагаю вам ознакомиться с работами Мишеля Аглиетты, Michel Aglietta), здесь существуют очень важные нюансы, так как англосаксонский капитализм — это своего рода некая чистая форма, которая по сути нигде не существует в изначальном виде. Даже в США государство периодически проводит вмешательство, даже в Англии имеются политические институты, которые сохраняют многое из фордистской модели.

В Германии до сих пор сохраняется «рейнский» капитализм, а профсоюзам отводится немалая роль. Во Франции присутствие государства заметно невооруженным взглядом, общественный договор крепко увязан с формами больших предприятий 1945 года, а неравенство не переходит определенных пределов.

Иначе говоря, национальные факторы еще очень много значат в условиях глобализации, а мы далеки от чистой формы глобального ультралиберализма. Таков первый аргумент.

Второй аргумент заключается в том, что глобализация не повлекла за собой разрушительных последствий. Она открыла путь на рынки для тех, кто умеет их завоевывать. Для стран, которые умеют приспосабливаться, итоги в целом оказались более чем положительными: Северная Европа служит наглядным тому примером. Кроме того, вряд ли левый активист может выразить недовольство тем, что из бедности вышли миллиарды людей. Развивающиеся страны начали развиваться именно благодаря глобализации, и этого уже должно быть достаточно, чтобы ее поддержать.

Третий аргумент: эволюция мира во многом опирается на технологии. В США неравенство связано с настоящим бумом профессий в сфере интернета и биотехнологий. Уберите статистику из регионов их концентрации (Кремниевая долина, Бостон), и коэффициент Джини (показатель расслоения общества) заметно изменится. Кроме того, «разбойный» американский капитализм вовсе не требуется для расцвета инноваций.

Что же делать?

Второй вопрос: что делать? Классовая борьба не дает каких-либо практических решений. Как не дала их и в начале прошлого века (доказательством служит крушение советского строя). Как не дает и в начале XXI века. Дело в том, что политика «отобрать у богатых» влечет за собой немедленный ответ: они убегают. 75% налог Франсуа Олланда оказался печальным подтверждением факта. В современном обществе капиталы и талантливые люди (как хорошие актеры, так и хорошие трейдеры) подвижны, поэтому ошибочно считать, что их можно загнать в угол.

Остается лишь найти способ «смягчить» вновь ставший чрезвычайно жестким капитализм. Ответ социал-демократов, которые пытаются найти компромисс, вовсе не «обязательно проигрывает» более сильному противнику, как утверждают сторонники борьбы.

Наоборот. Вполне возможно найти путь, который бы сохранил все необходимое для общественного благополучия и при этом не перечеркнул то, что обеспечивает динамизм экономики. Путь приспособления — это не путь отказа. Кризис искажает либерализм, а не обрекает его на погибель. Нам нужно искать постлиберальный компромисс, а не стремиться вернуться к компромиссу 1945 года. Социал-демократии нужно обновить себя, стать изобретательной, технологичной, прагматичной, повернуться лицом к будущему.