Деградация и упадок Постмодерна

 

К концу десятилетия Постмодернистская империя 90-х – с невероятной для предыдущих эпох скоростью! – загнила и стала демонстрировать все классические признаки деградации и упадка.

И раньше интеллектуальная продажность не была в новинку, но никогда она не была такой массовой и такой разрушительной по своим последствиям (в том числе и для самих продавшихся). В целом, продаваясь, "интеллигенция" шла двумя путями. Назовем их условно "путем Стивена Кинга" и "путем Джеффа Кунса".

Стивен Кинг начинал когда-то с талантливых рассказов с отчетливым антибуржуазным и антимилитаристским подтекстом (сказывалось прошлое активиста борьбы против Вьетнамской войны), соединяя линию, идущую от Амброза Бирса, с линией, идущей от Рея Брэдбери. С приходом успеха (и затем – коммерческого успеха) С. Кинг перешел из культуры в "массовую культуру" и утратил лицо: вместо рассказов появились романы (листаж, гонорары!); индивидуальный стиль исчез, его сменила бойкая "речепись" "экшнз"; психология исчезла, образы стали ходульными и повторяющимися; повторяющимися стали и сюжетные ходы, да и сами сюжеты – теперь у Кинга в основном либо кто-то попадает в какую-нибудь пространственную или временную дыру, либо кто-то (что-то) кого-то со свистом (причмокиванием) куда-то втягивает или засасывает... Тиражи, однако, растут. Но интерес падает даже на поле "массовой культуры". Творческая и личностная деградация налицо. Это – деградация через успех.

Джефф Кунс проявил себя как невероятно талантливый художник на очень неблагоприятном поле – в сфере рекламы. Успех дал ему возможность перейти ему из сферы масскульта в мир серьезной культуры – высмеяв рекламу и масскульт в конце 80-х в серии "Banality". Но в 90-е Кунс уже вновь переходит в "массовую культуру" – через псевдобунтарскую акцию "Made in Heaven". Конечно, брак с Чиччолиной – это для скандальной хроники, и в 90-е никого уже не удивишь серией фотографий полового акта в разных позициях (порноиндустрия!), даже если в качестве "звезд" – лично ты и Чиччолина. Но правила бульварного скандала соблюдены (и даже сделан вид, что это – "политическое" противостояние ханжеской рейгановской консервативной Америке! – тогда и Мадонна – "политический борец"!). Итак: скандал, успех, деньги – и деградация: откровенно скучные и убогие, хотя и высоко оплачиваемые заказные работы 90-х. Это – деградация через скандал.

У нас по "пути Стивена Кинга" пошел, например, тот же Пелевин, начавший пусть не с гениальных, но, безусловно, интересных рассказов. А по "пути Джеффа Кунса" – например, Сараскина, перешедшая от литературоведческих статей к статьям на все темы в "эпоху гласности" – и затем резко прыгнувшая в масскульт книгой о "женщинах Достоевского".

Целая плеяда самых известных у нас рок-музыкантов – Гребенщиков, Кинчев, Шевчук – опробовали по сути оба варианта: поскольку к началу 90-х их рок был и скандалом (с точки зрения "официальной культуры"), и развитием успеха в предыдущей культурной деятельности. Конец для всех оказался один: деградация до кабатчины и потакания вкусам "новых русских".

Можно проследить эту деградацию на примерах, скажем, "культовых" Тарантино, Линча и Гринуэя. Во-первых, какой смысл становиться "культовым", если "культов" так много, что "культовым" может стать и откровенно плохо сделанное ("панк любит помойку"). А во-вторых, повторяемость и узнаваемость у Гринуэя, Линча и Тарантино, поточность быстро делают их неинтересными и откровенно скучными за пределами круга "фанатов". "Культ" мгновенно превращается в "культик" и сходит на нет.

"Отмена" в 90-е постмодернистской "интеллигенцией" дихотомии научного и обыденного мышления привела, естественно, к деградации до обыденного, к возврату к мещанскому common sense. К концу 90-х "интеллигенция" уже боится употреблять строго научные термины и пользоваться лексиконом серьезной философии, говорит на pidgin professional ("деконструкция дискурса синтагмами репрезентируемой инсталляции" – известное дело: только тот ясно излагает, кто ясно мыслит!). Боязнь распространилась даже на сам термин "постмодернизм".

Одновременно "интеллигенция" стала впадать в панику при любом столкновении со сложной реальностью. Ли Раста Брауна, например, пугает любая систематизация: систематичность явления требует систематизированного знания и систематизированного мышления, а жертвам мозаичной культуры систематизированные знания и систематизированное мышление недоступны (система предполагает иерархию и сравнение). Питер Фенд провозглашает себя "политически активным художником", но при этом мыслит категориями среднего американца (и даже бравирует этим), без конца повторяет банальности "левого бидермейера" и злобно ненавидит Сартра за то, что тот якобы "всю жизнь сидел в кафе и ораторствовал, как он ненавидит буржуазию" (хотя реальный Сартр участвовал в Сопротивлении и в Мае 68-го, лично продавал "Дело труда" в 70-х, помогал "городским партизанам" РАФ, вдохновлял революционеров в 60-е – 80-е годы, не говоря уже о прямом назначении философа и писателя). Ненависть П. Фенда к Ж.-П. Сартру – это ненависть человека времен деградации, который не может сбыться социально и политически, к человеку, который полностью сбылся социально и политически, полностью реализовал себя. Иначе говоря, это зависть. Зависть к другому времени и другим "правилам игры".

Жалобы "художников" 90-х на то, что "публика не интересуется" ими, – явление того же ряда. Слово "публика" здесь – это как раз pidgin professional, эвфемизм, стыдливая и лукавая замена реальности "виртуальной реальностью". Это не "публике" не нужны "художники" 90-х – они не нужны обществу. Или, если угодно, человечеству.

Мозаичная культура возникает не впервые. Впервые она возникает лишь в масштабах не одной страны, одной империи – а глобально. В Австро-Венгрии перед ее развалом также сложилась типичная мозаичная культура. То же самое было в эллинистических государствах перед их гибелью. Постмодернистский тип культуры – со всеми его атрибутами: вторичностью, цитированием, перекомбинацией, приматом зрелища, сексуализацией, игрой – также возникает не впервые.

Так было в Европе в эпоху маньеризма, в поздней Византийской империи и в позднем Риме. Совпадают даже мелкие детали, вплоть до гиперболизации "индустрии моды", увлечения "этнической музыкой" и татуировками или превращения процесса общения представителей "культурной среды" в тусовку. Аналогия с Римом особенно уместна потому, что поздний Рим, как и современный "первый мир", был паразитическим образованием – метрополия существовала за счет эксплуатации провинций и ограбления окраин, так же как сегодняшний "первый мир" существует за счет "третьего".

Классические признаки деградации и упадка лишают всяких перспектив "интеллигенцию" 90-х. Будущие историки станут писать о 90-х годах XX века как о 90-х годах XIX-го в России или 80-х годах XVIII века во Франции. "Загнивание сытого паразитического общества", "fin du ", "нарастание мистицизма и имморализма", "наркотизация", "усиление интереса к болезни и смерти и эстетизация их", "декаданс", "уход в мир иллюзий" и т.п.

Развитие культуры, как и в предыдущих случаях в истории человечества, будет происходить из источников за пределами мейнстрима паразитического общества – то есть из источников чуждых (либо оппозиционных) западной либеральной постмодернистской "культуре".

"Интеллигенция" 90-х сама приговорила себя к будущему забвению и осмеянию. Так ей и надо.