Дерзкие замечания француза о Франции

Ученый, толкиенист Николя Бонналь рассуждает о современной Франции и ее культурном упадке. Гарри Поттер, видеоигры, порнография, вырождение пристойного поведения, переделка внешнего облика личности (татуировки, пирсинги), бум оккультизма — у нас все есть для подтверждения того, что "демократическая тирания сберегает тела, чтобы завладеть душами".

Друзья из России попросили меня высказать мнение относительно состояния христианства во Франции. Я колеблюсь говорить о христианстве во Франции, однако я все-таки в течение долгих лет писал для католической прессы, довольно сильно отмеченной традицией и отказом от современности — да, именно так! Многие члены этого братства имеют многодетные семьи, и у них на то есть весомые причины. Семья — это единственное в своем роде Государство, которое творит и любит своих граждан, как-то говорил Честертон, а я сам полагаю, что христианская семья — это последнее царство свободы и настоящей жизни (в смысле даже самого А. Рембо) в постгуманном мире, набальзамированном культурой мертвых в саркофаге вечной праздности.

Состояние христианства во Франции… Я нахожу его отвратительно гадким, поэтому я прошу у моих друзей позволения говорить о нем. Некоторые (таких я знаю) найдут, что я преувеличиваю. Они скажут, что все идет к лучшему с количеством рукоположенных священников — в тридцать раз меньшим, чем…. во время Реставрации (до 1830). Во Франции осталось около 400 тысяч практикующих католиков, из которых приличное число читает газету "la Croix" — один из старых столпов, поддерживаемых системой. Потому как немалое число журналистов-христиан предпочли карьеру на телевидении месту в раю! И сегодня они являются иллюстрацией тому, что журналист-редактор Клод Амбер еще десять лет назад называл "искушением страуса". Процитирую его слова:

"Пред закатом христианства — искушение страуса, назовем это уклончивостью что ли, которое давит на два противоположных края. С одной стороны — атеисты, агностики… с другой — христиане, что неоднократно спорят о его важности, … они поднимают на смех "клише упадка", они скорее доверяют вечному упорству Церкви с ее бесстрашным папой и мессианским возрождением послания христианства".

Всякий поверит, во что захочет. Когда мы начинаем поднимать что-то на смех, это значит, что мы пристали к лагерю победителей, а лагерь победителей — это атеисты. В любом случае, пессимист — это несчастный дурак, а оптимист — это дурак счастливый, писал Бернанос, автор великого памфлета о Большом Страхе благонамеренных, в котором говорится о вещах, касающихся присоединения к современному образу мышления и жизни объемного католического блока. Блок этот по трусости, и малодушию, по своей приверженности к буржуазным вкусам или, как бы сказали, по своему фарисейству пришел присесть за праздничный стол науки, техники и телевизионной велеречивости. Католический буржуа посчитал себя приглашенным в "иудео-какой-то" американский мир, однако это такой мир, в котором больше не говорят о Христе (ищите, и вы увидите!), но о Боге, исполненном материальных обещаний. Взгляните, что сказал Маркс: "Бог практической потребности и эгоизма — это деньги!".

В католицизм я пришел благодаря пути и воззванию христианских полемистов таких, как уже названый Бернанос, а также Леон Блуа и гениальный англичанин Честертон, говоривший, что идеи современности — это бывшие христианские идеи, которые сошли с ума. Хнычущий христианин-гуманитарий или христианин сытый и довольный для меня не являют собой ничего нового. Такой тип возмущал уже моих прославленных предшественников. Внутреннее истощение христианства во Франции — явление довольно давнее, ему уже более трехсот лет, но оно стало набирать скорость после великих послевоенных преобразований.

Однако уже "Персидские письма" Монтескье поют отходную по тысячелетнему христианству: "Папа? Дряхлый идол, которому мы по привычке воскуряем фимиам!". Годом ранее, в 1720, Свифт писал, что христианство, будучи мертвым, содрогается в агонии от желания узнать, кто встанет ему на замену! А в завершение Честертон в возвышенном полете речи воспевает, что с тех пор как человек больше не верит в Бога, то не то чтобы он ни во что не верит — он верит во все! Уже в 1900 году Честертон видит вторжение социализма, универсализма (через "алмазную" бурскую войну), сциентизма, гуманитаризма, вегетарианства — одним словом, всего что угодно. Он видит приход нью-эйджа, но почти не видит наступления сатанизма, который сегодня стучит в наши двери и просачивается во все щели. Поттер, видеоигры, книги про монстров, массовая порнография в сети, вырождение пристойного поведения, переделка и подделка внешнего вида личности посредством запрещенных в былые времена средств (бритая голова, татуировки, пирсинги, нанесение себе телесных повреждений ради моды и стиля и так далее), бум оккультизма и хождений к гадалкам и ясновидящим — у нас все есть для подтверждения пророческих слов Токвиля: "Демократическая тирания сберегает тела, чтобы завладеть душами. А те, кто никогда не читал Отцов Церкви, строят кислую мину обращенных в буддизм.

Рождение общества трансчеловеческих гедонистических индивидуалистов, в котором личность подправляет себя при помощи эстетической хирургии и различных медикаментов и наркотиков, конечно же, не облегчит христианского послания, сурово преподаваемого во имя трансцендентного. А трансцендентность — это финансовые рынки и трубки больничных палат, которым сегодня должно покориться все более стареющее и хищное человечество. Возможно, если бы мы могли в прямом эфире увидеть движения собственной души, то мы бы принялись за молитву или заинтересовались чем-то "религиозным", но диктат науки производит то, что уже в XIX веке стали называть разочарованием в мире. Теперь мы его "пере очаровываем" на свой лад — становясь более "крутыми" и потребляя больше техноэмоций. Само собой разумеется, что за этими праздничными уловками, глубоко на дне кроется разочарование, подкрепляемое антидепрессантами — "конгломерат одиночеств без иллюзий" (Дебор). А вы ожидали чего-то другого? 

Клод Амбер добавлял, что церковь не провоцировала, но претерпела упадок духовности. Он и прав, и неправ. Церковь имеет право претерпеть, но не сопротивляться. С этой точки зрения она похожа на нас с вами, находящихся пред лицом рыночной тирании и науки, настоянной на технонауке и американских войнах. Мы терпим, и мы обязаны это делать, потому что живем во всемирной демократии! И чуть только папа сделает замечание о презервативе — тут же ему в ответ вытаскивают на свет планетарный гнев и свеженькую папку о педофилии. Начнет какой-нибудь епископ беспокоиться об исламистской иммиграции в Италии, все бросаются на амбразуру, как во времена кабалы (о чем уже пишет Мольер в XVII веке). Часто Церковь безропотно покоряется, потому что в ином случае она была бы еще более разрушена и унижена официальной догмой. Итак, она сдерживает, тормозит себя. Такой медиа-терроризм на Западе имеет давние корни: он связан с Вольтером и философской сектой, он владычествует в XIX и особенно в XX веке. Духовенство, конечно же, покоряется, оно заботится о том, чтобы избирать свои элиты, а скорее — кадры, лишь из числа самых послушных нововоцарившемуся порядку, как, в общем, и политический класс. Церковный клир сам себя убеждает в том, что он враг науке и прогрессу. Нам часто может встретиться, как во многих церквях, обороняющееся и менее смирившееся законам времени низшее духовенство, в то время как высшее духовенство будет одержимо идеей быть на хорошем счету у сильных мира сего, которые удовлетворятся тем, что выдвинут его, но одновременно с этим — забудут. И именно это смирившееся и радостно сотрудничающее духовенство снабжает стадо покорными овечками или страусами, о которых выше шла речь.

Я не хочу оставлять этих страусов, потому как они слишком хорошо прячут яйца вместо того, чтобы их высиживать. Они не видят ничего, что на них наступает; они приспосабливаются к духу века, удовлетворяясь тут мессой, там — венчанием и собранием перед фамильным замком, часто просто снимаемым по случаю. Такое посредственное христианство критикуется не только христианскими полемистами, но и мыслителем-атеистом Фейербахом, который быстро обнаружил ловушку неохристианства, которое делает так, что мы отказываемся признать себя пребывающими во всецело постхристианском обществе. Это псевдохристианство предпочитает нейтральный тон — без страсти и без характера, который соответствует защите иллюзий, предубеждений и лжи, которые допущены и одобрены всеми… Речь идет о мнимом, иллюзорном христианстве — все на словах и ничего на деле, снаружи столько идей и обычаев, что его ученые и официальные представители не знают или больше не хотят знать, что оно означает.

В том же духе через полстолетия Ницше будет говорить о священниках, вылинявших в обманщиков и актеров. Атеисты приходят в бешенство, попадая на фальшивых христиан или на актеров, переодетых в доброе стадо! И конечно, с ними соглашаются! И понятно, если люди подобные Пеги или Бернаносу увидели, особенно же — во Франции, опасность от такой демонстрации псевдохристианства. Но были ли они услышаны? Я упомянул эти христианские семьи, живущие на грани общества, в котором даже земля стала враждебной (земля больше уж не покрыта "белым нарядом церквей", но супермаркетами); я, между прочим, нахожу много общего между этими традиционными католическими семьями, собирающимися вокруг крепко укорененного в вере и смелого священника и небольшими православными родами и сообществами, которые процветают сегодня в Западной Европе через двадцать лет после падения коммунизма. Им не уготована легкая часть, однако христианские общины смогли выжить среди бедствий Античности, так что… 

Будем говорить ясно. Христос пришел на землю, чтобы освободить еврейский род от денежных менял и от книжников. Однако же сегодня мы живем под диктатурой рынков, экспертов и экономистов, ученых и серьезных зубрил; Он пришел, чтобы искупить наши грехи, а с нашей старой научной зрелостью мы пожинаем грязный и мерзкий долг наций. Христос возмутился и пришел в неистовство со своей спокойно сплетенной плетью, и за это его убили. И Христос — то было совсем иное, чем "негодующие", о которых трубила наша пресса. И если бы в нас была хотя бы искорка его энергии, возможно, мы могли бы спасти мир, мы — реальные христиане, а не салонные актеришки. Христианству часто грозила физическая или интеллектуальная опасность. Теперь же над ним нависли духовные и душевные угрозы. И проживать в нем будет более захватывающим опытом в плане бытия.