Какой европейская социальная модель выйдет из кризиса еврозоны? Если исходить из того, как европейские власти действуют в нынешней ситуации, прогноз должен быть довольно негативным. На место вашингтонского консенсуса, изрядно потрепанного американским кризисом 2008 года, пришел новый консенсус, франкфуртско-брюссельский. Теперь дебаты сфокусированы на проводимой европейскими властями политике жесткой экономии, которая может оказаться фатальной для евро. Однако необходимо взглянуть и на обратную сторону монеты европейской политики; так называемые «структурные реформы».

Меры экономии наносят громадный ущерб европейской экономике. Однако рано или поздно их негативные последствия будут преодолены, а на их место придут другие политические меры; но устранить последствия «структурных реформ» будет гораздо труднее. Структурные реформы неминуемо изменят саму социальную фактуру Европы.

Мы не разделяем выбор мер жесткой экономии как политической стратегии, но было бы наивно и ошибочно полагать, что их авторы не осознавали последствий. В Брюсселе, равно как и во Франкфурте и Берлине, прекрасно знают, что мерами экономии нельзя стимулировать рост и бороться с массовой безработицей. Поэтому выход в чем-то другом, то есть в «структурных реформах». Иными словами, в демонтаже институтов, образующих собой европейскую социальную модель, которую бывший председатель Европейской Комиссии Жак Делор поставил в центр европейской конструкции.

Исходя из этого, сокращение социальных расходов нацелено на то, чтобы создать пространство для расширения приватизации систем пенсионного обеспечения, здравоохранения и образования. Таким образом, сегодняшние меры жесткой экономии пытаются сочетать со структурными реформами, которые предполагается продолжать до бесконечности. Например, как отмечалось в недавней редакционной статье Financial Times, «почти половине британских пенсионеров нужны дополнительные пособия, чтобы свести концы с концами», а по поводу страхования в частном секторе ее авторы добавляют: «Если мы хотим, чтобы люди приобрели привычку хранить сбережения, то завтрашние пенсионеры должны знать, что их сбережения пойдут на обеспечение безбедной старости, а не на бонусы распорядителю фонда».

Вторым объектом атаки является система здравоохранения, основой которой в рамках европейской модели является всеобщая бесплатная государственная система, вдохновленная представлениями Бевериджа о государстве всеобщего благосостояния. Европейским странам здравоохранение обходится в среднем в 9 процентов ВВП против астрономических 18 процентов в Соединенных Штатах. Сравнение показательно, но это не останавливает европейские власти, продолжающие рекомендовать расширение приватизации системы.

Третьим столпом традиционной европейской социальной модели является государственная система образования — преимущественно бесплатная от начальной школы до университета. Хорошо известно, что в Америке стоимость высшего образования неуклонно растет. С 1981-82 до 2010-11 учебного года стоимость четырехлетнего образования выросла на 145% в частных и на 137% в государственных вузах. Между тем, средний доход семьи вырос в 1981-2010 гг. всего на 17,3%, что гораздо ниже роста стоимости образования.

Атака на европейскую социальную модель не только затрагивает социальные расходы, но и предусматривает реформу рынка труда, являющуюся матерью всех структурных реформ. За последние два десятилетия коллективные договоры и законы о труде сделали значительно более гибкими все аспекты организации рабочего процесса. Но в ряде стран сохранились два главных табу: ограничения периода временного увольнения и снижение зарплат, установленных коллективными договорами. Это последние барьеры, которые намерены сокрушить Европейская комиссия и ЕЦБ. Они опираются на американскую модель с ее простотой найма и увольнения и гибкой оплатой труда при низком уровне членства в профсоюзах и трудностях заключения коллективных договоров. Парадоксальным образом стратегия структурных реформ, которой придерживаются европейские власти, во многом схожа со стратегией Республиканской партии США, обвиняющей Барака Обаму во флирте с европейской моделью социальной политики, как в случае с неоднозначной реформой здравоохранения.

Этот сдвиг в мышлении прояснил Роберт Райх (Robert Reich), бывший министр труда США в первой администрации Билла Клинтона. «С начала рецессии, — пишет он, — доля совокупного национального дохода США, приходящаяся на прибыли, выросла, а, между тем, доля, приходящаяся на рабочую силу, резко сократилась. Прибыли в корпоративном секторе США достигли наивысшего уровня за 45 лет». Говоря о еврозоне, он отмечает следующее: «Меркель по-прежнему выступает против стимулирования роста посредством увеличения расходов... она хочет подстегнуть рост при помощи «структурных реформ», под которыми она, вероятно, понимает расширение полномочий компаний в том, что касается найма и увольнения, передачу тех или иных функций подрядчикам и, в общем и целом, меньшую скованность правовыми нормами. Разумеется, это американская модель, ведущая к росту прибылей корпораций и сокращению заработных плат».

Вернемся в вопросу, поставленному в начале: переживет ли кризис европейская социальная модель? Окажет ли она сопротивление неолиберальной идеологии «франкфуртско-брюссельского консенсуса», за которой стоит шантаж финансовых рынков? Вопрос остается открытым и касается также будущего европейской демократии. Как писал недавно Амартия Сен, меры жесткой экономии «могут вступить в конфликт с более срочным приоритетом, каковым в данном случае является сохранение демократической Европы, ориентирующейся на социальное благополучие. Именно за эти ценности Европа боролась много десятилетий».