Михаил Леонтьев: Россия в Сирии-возможности понуждения к миролюбию

Россия в Сирии: возможности понуждения к миролюбию

Михаил Леонтьев

Главный редактор еженедельного журнала "Однако". Родился в 1958 г. в Москве. Окончил общеэкономический факультет Московского института народного хозяйства им. Плеханова. Работал в изданиях «Коммерсантъ», «Независимая газета», «Вusinеss МН», «Сегодня», «Профиль», на телеканале «ТВ Центр». С 1999 года – автор и ведущий программы «Однако» на Первом канале (ранее ОРТ).

Надо отдать должное нашей позиции по Сирии: Россия старается не вступать в прямую конфронтацию с организаторами гражданской войны и внешней интервенции в Сирии. А они есть: тут и щедрое финансирование дестабилизации, и заброска террористов, и поставки оружия боевикам. Это агрессия, и я понимаю российскую дипломатию, которая вынуждена формулировать тезис о том, что мы равноудалены от обеих позиций и нам нужен мир и план Аннана.

Мы понимаем, что план Аннана является прикрытием тех или иных схем дестабилизации и сноса нынешнего сирийского режима, иначе этого плана бы не было. Аннан – идеальная фигура для прикрытия. Он никакой самостоятельной роли не играет, и это не первый случай в его карьере, который предварял открытую интервенцию. Но сирийский режим гораздо более дееспособен, чем ливийский или иракский. Он, безусловно, пользуется поддержкой большинства. И, кстати, он дееспособнее югославского режима, хотя, конечно, там был другой внешнеполитический контекст.

Ситуация сложная, потому что опять мы видим противостояние всему консолидированному «прогрессивному» человечеству. В качестве вождей «прогрессивного» человечества выступают саудовские и катарские демократы, а в качестве инструмента – «Аль-Каида» и примкнувшие к ним исламистские радикальные группировки.

Мне кажется, что Россия могла бы проявлять несколько большую последовательность и жёсткость в проведении своей линии. Если в основе этой политики с обеих сторон лежит некоторая степень дипломатического лицемерия, то существуют форматы лицемерия, которые могли бы гораздо более серьёзно поддержать возможности режима Асада к военному сопротивлению. Мы должны понимать, что единственное решение этой проблемы – это военное подавление боевиков. Нет никаких других возможностей позитивного решения в интересах и Сирии, и России, и международного права, если о нем имеет смысл говорить. Никакого размежевания сторон, никакого мирного плана оставления бандитам и выродкам целых районов вместе с населением быть не может. Это не путь к решению, это путь к смерти.

Россия могла бы поставить на срочный ремонт какие-нибудь силы флота в Тартусе. Ну, сломались мы! Если госпожа Клинтон может говорить, что мы поставляем вертолёты, хотя никаких поставок нет, а есть выполнение текущих контрактных обязательств, то почему бы нам не заявить, что у нас сломался «Адмирал Кузнецов» и отправить его в ремонтную сирийскую базу? То есть можно сделать некие жесты, определённым образом препятствующие оказанию прямого военного давления на Сирию. Разные есть возможности и форматы. Тогда разговор о том, что нас здесь нет, мы ни при чём, никакого режима Асада не поддерживаем, и вообще не знаем, кто такой Асад, были бы гораздо более уместны. Ну не знаем мы фамилии такой, и кто такой Асад нас не интересует! Нас интересует ремонт на базе в Сирии.

Или вот, например, защита российских граждан. Там их очень много, и мы можем взять на себя функцию охраны российских граждан. Американцы это делают всегда. У нас великолепный повод. Поэтому если мы ведём дипломатию в стиле «плюй в глаза, а всё Божья роса», то это достойный ответ нашим бледнолицым братьям в этом деле. Самое главное – это то, что мы ежеминутно и ежесекундно стремимся к братскому сотрудничеству во благо сирийского народа и мира во всём мире. Мы открыты, мы проводим конференции где угодно, хоть в Антарктиде. Такой разговор имеет смысл, если мы используем наши возможности.

Никакое наше вето не помогло бы, если бы они рассчитывали на военную целесообразность прямой интервенции. Плевали бы они на все вето. Натовцы вместе с союзниками и наплюют – в тот момент, когда решат, что это возможно.