“Большое Ближневосточное Сомали”

К весне 2012года мы стали свидетелями новых процессов, происходящих в ряде стран Ближнего Востока, где американцы форсируют процессы «демократизации».
3 марта курды Сирии заявили, что они объявляют о провозглашении на территории страны «Западного Курдистана», столицей которого будет объявлен город Африн. Автономный район расположен на севере страны, близ границы с Турцией.
6 марта на региональном «Конгресса народов Киренаики» делегаты пришли к соглашению относительного будущего всего региона и сформировали Высший переходный совет Киренаики. Причиной созыва региональной общественности послужило понимание того, что центральное правительство погрязло в разборках внутри ПНС и не уделяет должного внимания ситуации в восточных провинциях. Встал вопрос и о нефти. Для Ливии этот «Конгресс» является следствием череды провозглашений автономии и присвоения в одностороннем порядке части полномочий центрального правительства, начавшийся вслед за Бенгази, регионами Барка и Бани-Валидом.
В начале апреля независимость Азавада провозгласили представители «Национального малийского движения освобождения». Заявление сделано от лица «свободных и смелых людей Азавада». В сообщении говорится о признании и уважении повстанцев к границам соседних стран, а также о готовности к участию в ООН. Сепаратисты призвали международное сообщество немедленно признать независимость Азавада. Северный регион Мали находится в руках туарегов с марта.
Еще раньше, осенью 2011 года, в результате кризиса, конституционного по своей природе, иракские регионы начали провозглашать свою автономность (как в рамках федерации, так и в рамках номинального унитаризма); первыми провозгласил автономию провинциальный совет Салахаддина, инициатива понравилась региональным элитам и начала повторяться в Басре, Дияле, Ниневии, Аль-Фалудже и других. Таким образом, это не чисто ливийский эффект. В той или иной степени он характерен для всех «новых ближневосточных демократий.
Частью процесса становится Западная Сахара, географически несколько удаленная от основных событий. 27 февраля 1976 года Фронт Полисарио, ведущий партизанскую войну против марокканских войск при поддержке Алжира, провозгласил Западную Сахару независимым государством под названием Сахарская Арабская Демократическая Республика (САДР). САДР признали 50 государств мира. Республика является членом Африканского Союза (бывшая Организация африканского единства) с 1984 года. Власти САДР контролируют восточную часть Западной Сахары, именуемую как Свободная зона, которая простирается узкой полосой между возведённой Марокко системой оборонительных валов, именуемой властями САДР «Стеной позора», и восточной границей Западной Сахары. Квоты по нефти в регионе уже расписаны между нефтедобывающими компаниями (2 списка) и ждут урегулирования политической ситуации.

Инициаторы автономизма, как правило, рассматривают несколько ключевых полномочий, которые пытаются оставить за собой. Так, делегаты «Конгресса народов Киренаики» единодушно восприняли идею создать независимые от Триполи органы власти, которые займутся добычей и продажей нефти, организацией правопорядка и, если надо, отражения агрессии Триполи — если ПНС решит отобрать присвоенные «Конгрессом народов Киренаики» полномочия.

Новые регионы прямо не претендуют на суверенитет, поскольку план «Большого Ближнего Востока» не подразумевает массовое признание новых карликовых государств. Однако характер «автономий», претензия на исключительное право за региональными властями распоряжаться природными ресурсами и иметь собственные вооруженные силы, не вписывается ни в какие федеративные теории. Все эти инициативы заретушированы разговорами о развитии федерализма и демократии, хотя на самом деле мы сталкиваемся с абсолютно новой моделью — сомализацией — к которой классические понятия федерализма плохо применимы.

В самом деле, о каком федерализме может идти речь, если в январе 2012 года в Бани-Валиде произошло восстание против ПНС, чьи войска и администрация бежали их города. Повстанцы не сдали оружие, и потребовалось подписание договора о перемирии. Какой же это федерализм?

За всеми этими автономистскими и регионалистскими инициативами, проектами «городов-государств», захватами нефтеносных регионов уже можно проследить контуры нового типа государств для Ближнего Востока.

Это будут национальные государства с очень слабой исполнительной властью, не способной контролировать всю территорию страны, эффективно наладить социальную сферу, контролировать разрыв между богатыми и бедными. Большинство этих функций возьмут на себя местные племена, этносы и городские сообщества, прямо противостоящие столичным властям и использующие социальную сферу, доходы от продажи квот на разработку природных ресурсов и вооруженные силы для легитимации своего регионального правительства. Возможно, эти доходы будут усилены наркопроизводством.

Все затратные сферы региональные власти будут адресовать обратно федеральному правительству, но природными ресурсами будут распоряжаться сами. Местами это приведет к затяжной гражданской войне — открытой или латентной — поскольку смысл центрального правительства — в защите общенациональных интересов, защищать которые у него не будет ни средств, ни других управленческих возможностей до тех пор, пока не будут ликвидированы автономии (что само по себе является сложной задачей в ситуации правительственной слабости). Поддержка центрального правительства будет сильна только в бедных регионах, не претендующих на автономию. Там же будут создаваться лагеря по подготовки армии (армий?) для наведения конституционного порядка.

В мире есть лишь один случай реализации сценария возникновения подобной государственности. Это Сомалийская Республика.

С тех пор как в 1991 году Сомали поразил голод, экономический и политический кризис, это государство перестало быть классическим государством-нацией. Мировое сообщество продолжало по инерции считать территорию, находящуюся между Индийским океаном и государственными границами Джибути, Эфиопии и Кении отдельным государством, но и не оставляло попытки дать какой-то новый инновационный статус новому образованию — «государство без правительства», «территория, временно управляемая переходным правительством». В настоящее время в Сомали есть официально признаваемое федеральное правительство, но его возможности серьезно ограниченны.

Сомали в настоящий день, как известно, это просто условная территория. Фактического государства там нет, хотя весь мир признает Сомали именно в тех границах, в каких существует эта территория. Официальное (оно даже называется точно также как в Ираке — Переходное Федеративное) правительство контролирует полстолицы и треть страны. Второй силой в государстве являются боевики исламистских движений «Аш-Шабааб» и «Хизб-уль-Ислаами», север Сомали контролируется непризнанным государством Республика Сомалиленд, нет никакого контроля (кроме формального) над территориями самопровозглашённых автономий Пунтленд и Галмудуг, а также отделившихся от Сомалиленда государственных образований Маахир и Нортленд, фактически уже вошедших в состав другого квазигосударственного образования Пунтленда, также мало что контролирующего. Взять все это под контроль председателя Совета по восстановлению мира и целостности Сомали Шейха Шарифа Шейха Ахмеда нет ни сил, ни средств. В перспективе то же самое ожидает Ирак, Ливию. Сомализация частично коснется и Сирии. Это может выражаться в актуализации террористической деятельности в сирийском Курдистане (по турецкой модели или по Иракской) и экспорта автономизма из северного Ирака и широкой поддержке активистов.

Разумеется, от сомализации Ливии, Ирака и других стран Ближнего Востока выигрывают импортеры нефти. С племенами договариваться гораздо проще и быстрее, чем с национальными лидерами и парламентами. Племена не отягощены общенациональными задачами, у них нет потребности перераспределять доходы от добычи нефти в пользу небогатых районов страны, нет нужды поднимать инфраструктуру, переходить на иной тип производства, диверсифицировать экономику.

Совершенно очевидно, что и в проекте «Большого Ближнего Востока» Ливии не отводилась роль какой-нибудь высокотехнологичной державы. Но и в новой реальности, когда федеральное правительство контролирует только нищие районы и пустыню без нефти, о каком-либо развитии можно забыть. Если Каддафи требовал от иностранцев «в нагрузку» к разработке недр что-нибудь построить на территории Ливии из числа спортивных и социальных объектов, то племена этого не требуют. У них интересы проще — они обогащаются.

Это упрощает доступ импортеров к нефти, так как сокращается круг посредников, участвующих в сделке, а также ослабляется правовой контроль над операцией. Это мы наблюдали над историей ExxonMobil в иракском Курдистане в декабре 2011 года.

Несмотря на то, что «нефтяной вопрос» стоит на повестке дня арабо-курдских отношений с момента свержения Саддама Хусейна, президент автономии Масуд Барзани до недавнего времени не стремился диктовать свои условия с позиции силы, и допускал к месторождениям небольшие кампании, не определяющие климат на нефтяном рынке. Багдад вносил их в “черный список” компаний, которые пытались сотрудничать с курдами напрямую, в обход Багдада. В частности, это Sinopec, и Petronas. Контракты, которые частные компании подписывали в Эрбиле, в части собственности на иракскую нефть, считались незаконными по конституции страны. Небольшие независимые американские нефтяные компании, например Marathon и Hunt, тоже подписали контракты с властями Иракского Курдистана, они также попали в «черный список», но не понесли существенных издержек от сотрудничества с Курдистаном.

11 ноября 2011 на Эрбильской конференции по энергоносителям устами министра нефти Ашти Хаврами был озвучен факт подписания «юридически обязывающего» соглашения на право ExxonMobil разведки шести нефтеносных блоков вдоль границы с Ираном.

ExxonMobil – крупнейший по рыночной стоимости нефтедобытчик в мире. И это первая крупнейшая компания, которая пошла на беспрецедентный шаг участия в нефтедобыче в Курдистане в обход позиции федеральных властей Ирака.

Ситуацию удалось разрешить при участии сторон и вмешательства госдепартамента, имеющего явное отношение к ситуации с нефтяной компанией. Ранее, до истории с ExxonMobil аналогичная история приключилась с компанией Royal Dutch Shell, которая отказалась от участия в нефтяных проектах в Иракском Курдистане. Причина отказа от весьма перспективных сделок была именно в позиции центральных иракских властей. Таким образом, модель участия нефтедобытчиков в сложных политических условиях «Большого ближневосточного Сомали» уже была отработана.

Другим недостатком сомализации ближневосточных стран можно считать угрозу региональной безопасности: репрессивный характер региональных элит в условиях сомализации подтвержден ситуацией в Ливии (2000 жертв?). Во-первых, status quo имеет внешнюю легитимность. Усиление региональных элит объясняется закономерным процессом «демократизации», переложенной на местное своеобразие политической культуры. Поэтому если племена начнут ненароком сгонять с земли другие племена, применяя осуждаемые мировым сообществом методы, это можно объяснить переходностью момента и борьбой с контрреволюцией. В Ливии и Ираке это уже происходит в виде актов «репрессивной демократии» в районе Бенгази или в Дияле, где время от времени отряды курдских «карательных демократов» расправляются с пробагдадской полицией «Сахва».

Во-вторых, и это очень важно, соблюдать международное законодательство обязаны государства-нации, представленные в ООН, поскольку международное законодательство — результат договора на межгосударственном уровне. Ответственность на собственной территории перед лицом мирового сообщества несет именно государство, и если оно не справляется, получается вакуум ответственности. Племена это законодательство соблюдать не обязаны, поскольку они полностью не институированы и, с точки зрения теории государства и права, как субъект международного права не существуют. На них распространяются коллективные права и ответственность, но сама теория коллективных прав не проработана мировой юридической мыслью.

На практике по этой причине им многое сходит с рук. Ответственность по этой же причине за деятельность племен и автономий несет общенациональное правительство, контроль над регионами федерации которого носит чисто формальный характер. Оно же обязано выплачивать компенсации. Это создает широкие возможности по шантажу слабого правительства через деятельность племен, которые довольно легко подкупаются.

В-третьих, если общенациональное правительство вынуждено обеспечивать равенство и доступность социальных услуг всему населению, и, если это не так, осуждается гражданами за выборочность при распределении благ, то племенные элиты этим не отягощены. Они вполне могут, и местами уже применяют, методы, стимулирующие эмиграцию, адресное распределение бюджетных средств, подкуп. Региональный бюджет — это племенная казна, которой лидеры достаточно вольно могут распоряжаться. Такое положение дел оборачивается внеправовыми методами решения конфликтов в средне- и долгосрочной перспективе, а привилегированное положение определяется личными договоренностями с лидерами племен. Другими словами, складывается система классического трайбализма, экспортируемого из «черной Африки»

Все это уже не так существенно. «Регионалисты» используют демократию для мобилизации сторонников, а затем используют институты демократии и антидиктаторскую риторику, чтобы играть против общенационального единства. Особенно, если на это есть деньги. А в получении нефтедолларов заинтересованы и «экспортеры демократии», и племена — экспортеры нефти. За это обе стороны готовы платить потерей государственности в региональных масштабах.

Виталий Трофимов-Трофимов