США угрожает потеря собственной идентичности ('Welt Online', Германия)

Леон де Винтер 

На окраине Сельмы, маленького обедневшего городка в сельской местности центральной Калифорнии, живет профессор Виктор Дэвис Хансон: специалист по классической филологии, фермер, колумнист, специалист по военной истории и собеседник Джорджа Буша-младшего. Хансон — один из наиболее значимых консервативных мыслителей в Америке, однако в Европе его почти никто не знает.

Ферма, где живет Хансон, была построена одним из его предков в XIX веке. Вокруг нее до горизонта раскинулись ровные поля — виноградники, насколько хватает глаз. Ландшафт не особо привлекателен, это не Бордо и не Бургундия.

Хансон выходит из дома. Стройный мужчина с огрубелым лицом, как у тех, кто всю жизнь проработал на ферме. Но это не так. Он — интеллектуал, преподающий в лучших американских университетах. Сегодня суббота и он одет в джинсы и свитер. Хансон несколько неуклюже приглашает посетителей в дом и проводит их в гостинную.

Беседа начинается слегка натянуто. Я рассказываю ему, что уже в течение нескольких лет слежу за его статьями об изменениях в Америке, медленно, но верно ведущих к потере исконной, протестантской, англо-саксонской идентичности. Я сообщаю ему, что буду около года писать о его стране и хотел бы чтобы он, не в последнюю очередь как автор «Мексифорнии», сенсационной книги о нелегальной иммиграции из Мексики в Калифорнию, стал моим первым интервьюируемым. Но еще до того, как я успеваю задать свой первый вопрос, он опережает меня:

Виктор Дэвис Хансон: Вы, случайно, не один из тех европейцев, с которыми так часто приходится сталкиваться? Они не хотят быть похожими на американцев, но молят Бога, чтобы Америка продолжала существовать? Догадываясь о том, что свободное общество могло бы стать гарантом большего благополучия, они не могут в этом признаться, потому что тем самым признали бы, что сами живут в неправильном обществе?

Леон де Винтер: Нет, я не принадлежу к их числу.

Хансон: Европейский консерватизм отличается от американского. У вас нет ничего вроде «движения чаепития», права на ношение оружия или чего-то подобного.

Де Витнер: Нет. Но различия все-таки не так уж велики. И все же, перед тем, как мы коснемся этой темы подробнее, я хотел бы задать Вам вопрос, который я буду в течение года задавать всем своим собеседникам: Что пошло не так?

Хансон: Вы имеете в виду, что пошло не так после 2008 года?

Де Винтер: Не только. Что пошло не так на Западе в культурном плане?

Хансон: Мой отец совершил 45 боевых вылета на бомбардировщике B-29. А человек, в честь которого я был назван, погиб на Окинаве. Оба жили простой фермерской жизнью. Мы выбрались из экономического кризиса, пережили Вторую мировую и мы достигли гигантского благосостояния.

Европа была разрушена, Япония была разрушена, роль России сводилась практически к нулю, а Китай под руководством Мао был близок к самоубийству. Мы отстроили заново весь мир. Этого благосостояния мы очень быстро достигли в 50-60-х гг. Мы выростили поколение, которому сейчас уже за 60. У этих людей два стимула. Во-первых, они не хотят страдать, как страдали их родители. И это осуществимо. Во-вторых, они хотят потреблять. И для этого им предоставлен выбор материальных благ, которого в истории еще не было ни у кого.

Де Винтер: Вплоть до 60-х гг. церьков еще была важна. Люди еще верили в американские ценности или по крайней мере делали вид. В 60-е годы все радикально изменилось.

Хансон: Сегодня меня больше всего беспокоит массовость исчезновения чувства ответственности перед обществом. Это происходит независимо от расы или национальности. От государства ожидают обеспечения средствами и предоставления услуг. В моем собственном окружении я наблюдаю следущее: молодые люди оттягивают момент вступления в продуктивную жизнь. Они очень долго получают высшее образование, много путешествуют. Раньше подобный непродуктивный образ жизни считался социально постыдным. В наше время это отношение полностью исчезло. Более того, как показывает пример движения «Захвати Уолл-Стрит», сегодня преобладает его противоположность: институционализированная зависть. Зависть и недоброжелательность возведены в статус ценностей. Это не по-американски. Но нынешний президент поднял эту тему.

Достаточно просто заглянуть в традиционные СМИ, почитать крупнотиражные газеты или посмотреть голливудские фильмы. Везде одно и то же послание: государство обязано предоставлять средства и услуги и каждый гражданин имеет на них право.

Де Винтер: Но конфронтация убеждений и идеологий стала более уравновешенной. Не в последнюю очередь благодаря современным технологиям.

Хансон: Несомненно. Сегодня уже не так просто что-то замолчать. Один пример: Я не знаю из истории ни одной страны, которая бы не использовала свои собственные природные ресурсы. У нас гигантские запасы нефти и газа на Аляске, в Юте, Колорадо, Калифорнии, Бейкерсфилде, Мексиканском заливе, прибрежных водах Виргинии. И у нас есть президент, который заявляет: «Надо накачивать колеса, тогда ты будешь потреблять меньше бензина». Министр энергетики говорит обо всем, только не о бензине. При нашем нынешнем образе жизни мы не можем без нефти, но они не хотят дискуссий на эту тему. И все же она ведется — благодаря современной технике.

Де Винтер: Калифорния была когда-то ведущим штатом США, достойным подражания во всем мире. Вы много написали об упадке «золотой» Калифорнии.

Хансон: Когда я ходил в школу, 60% моих одноклассников были мексиканского происхождения. Нас сажали рядом и заставляли разговаривать друг с другом по-английски. Сегодня так уже нельзя. Любого, кто потребует подобного, назовут расистом. То же самое касается и окружающей среды, войны и мира. Нами правит моральный релятивизм и культура пацифизма. Но я надеюсь на возрождение ценностей, потому что дальше так продолжаться просто не может. В этом отношении Обама — благо для Америки. Никто не мог и подумать, что человек с его биографией сможет стать президентом. Но упустить возможность проголосовать за первого черного президента не хотел никто. С Обамой становиться интересно. Его министр энергетики говорит, что стоимость бензина должна подняться до европейского уровня. Нелегальные иммигранты должны получить право подавать жалобы на своих работодателей. Такова актуальная повестка дня.

Де Винтер: Не хочет ли Обама ввести европейскую модель социального государства?

Хансон: Традиционно стыд выступал в качестве тормоза для эксплуатации системы государственного обеспечения. Я вырос в однородной общественной среде (во всяком случае в плане моральных ценностей), так как в моей семье были люди самых разных национальностей, и такого слова, как «обеспечение», там не существовало. Получатель материальной помощи получал «иждивение». Это считалось позором, если только у человека не оставалось другого выбора, потому что он, например, потерял ногу или в силу других обстоятельств не был в состоянии сам о себе позаботиться. Кто не хотел работать, тот считался дармоедом. Свой чек по выплате социальной помощи никто друг другу не показывал. Это изменилось после волн массовой иммиграции, когда вошло в обиход понятие «жертва». Люди требовали помощи от государства, потому что они были жертвами. В результате возникла целая система, иерархия жертв.

Де Винтер: В Европе иногда случается, что иммигранты из Северной Африки требуют от нашего социального государства всевозможную помощь. И в то же время они потешаются над тем, настолько мы глупы, что выполняем все их требования.

Хансон: Психология жертвы доводит до того, что наш президент приносит извинения за сожжение нескольких экземпляров Корана, которые исламские заключенные сами же и осквернили, сделав в них какие-то записи. Смутьяны презирают нас, потому что чувствуют, что у нас нет уверенности в себе и мы не в состоянии защитить собственные ценности.

Я могу себе представить, что бы было, если бы в 1942 г. генералу Паттону в Тунисе кто-то сказал: «Мы убьем одного из твоих солдат, потому что он сжег Коран». Как вы думаете, как бы Паттон на это отреагировал! У подобного образа поведения есть будущее? Я думаю, что нет. Такие вещи имеют ограниченный запас прочности.

Де Винтер: Так что же все-таки пошло не так? Может быть, причиной стало появление идеологий, подчинивших идею свободы другим концепциям, как, например, социальному равноправию?

Хансон: В 50-х гг. успех был чем-то, для достижения чего нужно было упорно работать. Только посмотрите, насколько тяжелой была программа в университетах. Люди женились в 21 год, быстро рожали троих детей, долго работали, должны были с многим мириться на работе и старались из-за этого не спиться. Поколение 60-х, сказало всему этому НЕТ! Никто больше не хотел жить как белка в колесе. И новое социальное государство позволяло это. Можно было многое получить и не терпеть при этом лишения. Достаточно было просто потребовать. А затем началась структурная критика всего существующего. Планета перенаселена, машины загрязняют окружающую среду и так далее. Дело дошло до реконструкции интеллектуальной архитектуры. Крайне левая идеология стала мейнстримом.

Де Винтер: И таким образом точка зрения, что большинство конфликтов в мире обусловлено социоэкономическими отношениями, стала общественным достоянием.

Хансон: Люди идут на войну не только по экономическим причинам. Это может быть гордость, например, зависть, честь. Аргентине не были нужны Фолклендские острова, но они были важны для её самооценки. Если европейцам хочется думать, что социоэкономческие причины играют главную роль в конфликтах, то это их право. Но другие не обязаны к ним присоединяться. Военная защита Америки избавила Европу от конфронтации с другими странами. Но я опасаюсь того, что конфликты XIX в. повторяться. Европа не может сама себя защитить, а у Америки больше нет для этого денег. Почему у такой страны, как Пакистан, есть ядерное оружие, а у таких, как Германия и Нидерланды — нет? Что призойдет, если американская военная защита исчезнет?

Де Винтер: То есть в общем и целом позитивные тенденции, как то благосостояние, мобильность, образование, начиная с 60-х гг. привели к обратным результатам?

Хансон: Возьмем образование. Половина нашего населения посещала или в данное время учится в колледжах и университетах. Только уже не четыре года, а шесть или восемь лет. У нас накопился долг за оплату высшего образования в размере одного миллиарда долларов. Это также означает, что все больше и больше людей не попадает на рынок труда. Мы изымаем их из рабочего процесса на время учебы, и при этом они все меньше обучаются. Я видел на демонстрации движения «Захвати Уолл-Стрит» женщину с плакатом, на котором было написано: «Я закончила Брауновский университет и у меня нет ни цента». Этим она хотела сказать: «Я умею мыслить, я могу тебе точно сказать, почему нам не стоило сбрасывать бомбу на Хиросиму, я точно знаю, почему нам нельзя использовать ископаемые источники энергии. Я образованна, я умнее, чем водитель-дальнобойщик, поэтому мне полагаются деньги и уважение. Я не хочу пачкать руки в фастфуде, я не страховой агент, ну разве ты не понимаешь, чего мне нужно?» В этом смысл всего этого движения «Захвати ...».

Де Винтер: То есть, это было движение безумно самовлюбленных людей?

Хансон: В данном случае речь шла о внутреннем конфликте представителей привилегированного класса. Одна группа сказала другой: «Вы, с Уолл-Стрита, слишком много себе урвали, но мы вместе ходили в школу. Мы интеллектуально равны, но у нас нет ничего, и это несправедливо». И здесь тоже встает вопрос: куда это все ведет? Франция XVIII столетия привела к Наполеону. Веймарская республика — к Гитлеру. Такие тенденции обычно всегда приводят к ответной реакции.

Супруга Хансона неожиданно подает к столу горячий обед, кусок жаркого с овощами. Начальная скованность улетучилась. Настроение Хансона заметно улучшилось, после того как он рассказал о своих беспокойствах.

С английского перевела Ханни Элерс.