Демос и его кратия

Житель — ещё не гражданин

«Демос» по-гречески, разумеется, означает народ. Но и этнос (нация) — тоже народ. И лаос (население) тоже. Однако, мы нигде не прочитаем об этнократии или лаократии в Древней Элладе. Небезынтересно поспрашивать учащихся, кто, с их точки зрения, не имел гражданских прав в античных демократиях? Иными словами, кто не принадлежал к демосу? Даже самый серенький школьник, не задумываясь, назовет рабов. Ученик покрепче вспомнит о женщинах и юношах — эфебах, перепутав гражданские права с политическими: владеть имуществом, наследовать его, обращаться в суд свободные женщины, конечно, могли. Наиболее старательный не забудет о вольноотпущенниках, о варварах-инородцах. И почти никто из наших «рыцарей печального образования» не укажет весьма значительный слой свободнорожденных совершеннолетних эллинов, не имевших ни малейшего отношения к демосу и, следовательно, к демократии. Это были метэки, коринфяне, живущие вне стен Коринфа, фиванцы, вынужденные поселиться вдалеке от Фив. Чаще всего изгнанники. То есть в нашей терминологии лимитчики или беженцы. Причем, мы в разговоре не называем собеседника «лимитчиком», а эллин обязательно добавил бы к его имени «метэк».

Почему в античном мире изгнание часто было наказанием за весьма серьезные преступления? Да потому, что оно было лишением гражданских прав. Таким же по последствиям было изгнание из средневековой городской коммуны Западной Европы. Так же точно изгнание практиковалось в Домонгольской Руси IX-XIII веков с ее множеством богатейших городов и вечевой демократией.

Мог ли метэк приобрести права гражданства? В разных греческих полисах по-разному, но всегда в форме дарования ему гражданами этих прав. Например, за то, что в тяжелый час метэк добровольно становился в строй фаланги и вместе с гражданами защищал город. Еще не свой, чужой! В Риме союзники служили во вспомогательных войсках, где служба была продолжительней и тяжелей, чем в легионах. Но служили вполне добровольно, ибо в отставку выходили гражданами. Признание «своим» у всех разумных народов требовало службы обществу и благонадежности. Можно видеть, как при избрании двух представителей от рязанских дворян в Земский Собор 1638 года ото всех станов выдвигают по два выборщика, а от новокрещенов — недавних христиан — по одному. И даже в Соединенных Штатах наших дней счастливчики, сподобившиеся гражданства, приносят торжественную присягу на верность не только законам, но и идеалам страны и нации.

 На первый взгляд кажется, что число граждан в классических демократиях постоянно растет. До начала VI века до Р.Х. Афины управлялись аристократией, а народное собрание имело мало реального веса. Затем Солон поделил граждан на четыре имущественных разряда и максимальные права приобрели афиняне первых двух. Граждане III разряда — тяжеловооруженные гоплиты — составили демократическое меньшинство, а бедняки-феты остались практически вне власти. А в середине У века при Перикле демократия охватила все 30000 свободных афинян, и было даже запрещено упоминать, что у кого-то предки были фетами. И в Риме плебеи добились полноты гражданских прав, и в средневековых городах цеховые мастера, как правило, добивались равенства со старым торговым патрициатом. И так далее ко всеобщему равенству и светлому будущему?

Не тут-то было! Чем больше прав для своих, тем меньше их для пришлых! При том же Перикле гражданином признавался только сын афинского гражданина и афинской гражданки. Сам великий стратег угодил в этот капкан: Аспазия не была афинянкой, и Периклу пришлось униженно просить народное собрание особым законом даровать гражданство его сыновьям. Во многих государствах нашего времени гражданство вообще не даруется. Можете не сомневаться, что это как раз богатые и благоустроенные страны.

А как же такие непререкаемые «демократические нормы» как недопустимость лишения гражданских прав даже осужденного преступника? Право двойного гражданства? Права человека, наконец? Преступник и з г н а н если не с территории, то во всяком случае и з д е м о с а. Следовательно, демосу и решать, после отбытия «метеком» наказания, принять ли в свой состав нового гражданина и за какие заслуги. Двойное гражданство означает ущемление прав своего демоса, в пользу чужого, если, конечно, там, где живет «двойной гражданин» тоже демократия. А признание прав человека, то есть прав варвара, иммигранта, бомжа, врага вашего демоса, наконец, есть попрание прав и каждого гражданина, и всего общества, демоса и, следовательно, норма предельно антидемократическая.

В античной Элладе сторонники аристократии посмеивались над монархистами, что у тех де в городе нашелся лишь один достойный человек, потому-то и царская власть, в то время как у них самих достойных граждан достаточно для аристократического правления. Так вот поборники демократии тоже веками исходили не из представления о неизвестно откуда взявшихся и на всякую, простите, пьянь свалившихся демократических правах, а из гордого сознания, что в их государстве честных и доблестных граждан достаточно для правления демократического.

Рождение потомка дарует власть

Предположим, что у нас все в порядке с происхождением, благонадежность, верность демосу ни у кого сомнения не вызывает. Значит ли это, что полные политические права уже приобретены? Как мы уже заметили, прежде чем стать гражданином, демократ вступает в строй фиванской фаланги, гентского ополчения, новгородской тысячи. Но, хотя формально афинянин переставал быть эфебом двадцати лет от роду, политическое полноправие он приобретал, женившись и родив ребенка. Гражданское общество тысячелетиями не сомневалось, что долг гражданина и в том, чтобы производить новых граждан. Иначе это действовало у римлян. Они были много менее социальны, нежели греки, и погружены в семейную жизнь. Они создали римское право (до сих пор достояние всего человечества — редчайший случай!), предельно оберегая частную жизнь. Но не жизнь индивидуума, а жизнь семьи. И полноправным субъектом римского права, естественно, становился «добрый отец семейства». В нашей национальной традиции нигде прямо не звучит, что долг гражданина — деторождение. Однако, ни кто иные, как свободные домохозяева, составляют вече в любом городе Киевской Руси и, позднее, в Новгороде и Пскове. Подати до конца ХУП столетия платятся «со двора», то есть субъектом права остается домохозяин. Он же участвует в земском самоуправлении ХVI-ХVII веков, он же заседает в парламенте — Земском Соборе. И даже законодательство Российской Империи косвенно поддерживает идею нормальности деторождения гражданином: малолетство исчислялось до достижения 17 лет, гражданское несовершеннолетие — до 25.

А какой смысл обретала собственность в приобретении гражданства? Неужели правы марксисты, что власть всегда захватывают богатенькие? Великий Аристотель — первый, кто детально исследовал формы власти — полагал желательным причастность к правлению людей среднего достатка, исходя из того, что они вынуждены трудиться и не могут, подобно богачам посвятить всю жизнь опасным для общества политическим играм. Вместе с тем, в отличие от бедных, средние (так у Стагирита!) не склонны посягать на чужое имущество. Стагирит также благоразумно рекомендовал изменять имущественный ценз: с повышением общественного богатства повышать его и наоборот, дабы круг причастных к власти средних граждан сохранялся. Исократ в одной из речей перечисляет эгоизм и прочие пороки богатых, завершая утверждением, что богатые «столь ужасны, что хуже них могут быть только бедные». Римляне долгое время бедняков-пролетариев (по-русски не «рабочих», а «босяков»!) не допускали к службе в легионе, не доверяли. И.А.Ильин — давший единственным из русских философов нравственное обоснование частной собственности — убедительно показал, что любое общество заинтересовано вовсе не в наличии богачей, но в наличии собственности, особенно недвижимой, у большинства граждан. Настоятельно рекомендуем всем, услышав очередную ругань в адрес «мелкобуржуазных идей», видеть в данном авторе врага своего демоса и демократии. Также, впрочем, и в том, кто поет славу «новым рашенам», которые, разбогатев, станут и нас кормить. Гражданин предпочитает сам кормить себя и свою семью.

 Гражданское общество обычно было солидарно или стремилось к солидарности. Но даже очень малочисленный демос состоял из корпораций. Плутарх рассказывает о великом афинском царе Тесее, что тот «не допустил, чтобы беспорядочные толпы переселенцев вызвали в государстве смешение и расстройство — он впервые выделил сословия благородных, землевладельцев и ремесленников и благородным предоставил судить о религии, занимать высшие должности... хотя в целом как бы уравнял меж собою все три сословия». Аристотель утверждает: «Невозможным окажется создание государства без разделения и обособления входящих в его состав элементов либо при помощи сисситий (товариществ), либо при помощи фратрий и фил (общин)». Городские коммуны — колыбель западной демократии — состояли из цехов и купеческих гильдий. Наша, весьма насыщенная демократической традицией, история веками знает сельскую общину, в ХII-ХVI веках — купеческие братства, в позднем Средневековье — городские сотни и слободы, в Х1Х-ХХ веках — земства. Когда ХХ столетие повсеместно выращивает многомиллионные мегаполисы, лживо называя это урбанизацией, идет разрушение гражданского общества. В мегаполисе разваливаются корпорации, исчезает внутригородская солидарность, общество превращается в массы, которыми лихо правят шайки, олигархии. Когда ныне со всех сторон лукаво проповедуется индивидуализм, это означает, что гражданин должен стоять один как перст перед корпорацией чиновников, корпорацией банкиров, корпорацией чеченцев, преступников, журналистов, милиционеров...

Пока не взвилась четыреххвостка...

Демократия сурова. В сравнении с аристократией и монархией — двумя другими формами власти — наиболее сурова. О вредоносных для общества искажениях основных форм — тирании, олигархии и охлократии, столь привычных для нас с 1917 года доныне — пока речь не идет. Монархия терпима вследствие своей надсословности и высочайшей ответственности за судьбы нации, груз которой тащит каждый монарх, особенно христианский. Аристократия снисходительна в силу благородства и все той же ответственности. Демократия не может умалить ни достоинства, ни прав гражданина. Демократия, к примеру, не могла бы согласиться на запрещение продажи спиртного до определенного часа или в определенном количестве. Она скорее примет решение пороть алкоголиков, сажать бродяг в позорные колодки на городских площадях, как поступали в Англии до 1830 года. И, разумеется, решит, что поротый, опозоренный гражданином более не является. Демократия никогда не разрешит не продавать гражданам лекарства. А если существует проблема наркомании, то страдать уж точно не будет добрый гражданин. Страдать будет торговец наркотиками, а если потребуется, то и наркоман. Страдать так жестоко, как потребуют интересы граждан.

Иногда демократия бывает бессмысленно жестока. В 406 году до Р.Х. афинский флот одержал победу. Восемь стратегов-победителей были казнены за то, что не воздали должных почестей павшим. Стратеги воздать не могли: помешал шторм, но из пятисот судей-гелиастов лишь один осмелился голосовать против смертного приговора. То был Сократ. Победитель при Марафоне Мильтиад умер в тюрьме, победитель при Саламине Фемистокл — в изгнании. Совершенно также в 1634 году был казнен заслуженный полководец и герой боярин Михаил Шеин. Общественное мнение не простило ему поражения под Смоленском, хотя добрейший царь Михаил Федорович был против казни.

Но зато демократия не станет славить память военачальника, расплатившегося тремя-четырьмя бойцами за каждого солдата противника. В 1945 году демос по случаю окончания бойни заслуженно казнил бы маршалов во главе с Верховным Главнокомандующим, а затем радостно отпраздновал бы победу.

Демократия стара почти как монархия: обе они древнее государства. Если прообраз монархии — это семья, нормальная, разумеется, то демократия восходит к роду, равноправию сородичей. С увеличением населения и размеров государства прямая демократия сменяется представительной. Это неизбежно: веди не бывает площадей для стотысячных Народных собраний, и не сможет работать такое собрание. Сословное представительство рождается в борьбе за единство: монарх в союзе с выборными от рыцарей и горожан противостоит раздробляющей воле крупных феодалов. В Арагоне первые кортесы собрались в 1185 году, в Англии первый парламент заседал в 1265, у нас — при Всеволоде Большое Гнездо — в 1211. На полвека старше наш парламентаризм! Парламент — всегда объединитель: американцы в борьбе за демократическое представительство шею сломали своим сепаратистам, а нашим школьникам и доселе лгут, что Гражданская война велась из-за негров. Нам доводилось обращать внимание слушателей еще в 1991 году на эту неоспоримую закономерность: будет развитие парламентаризма в России, не будет Россия терять свои земли под названием Независимых Государств. Из расчленения нашей страны в 1991 закономерно вытекает расстрел Верховного Совета в 1993.

Став представительной, демократия долгое время сохраняла элементы неформальных связей, присущие прямой. Граждане избирали л и ч н о з н а к о м ы х представителей. Когда население еще увеличилось, выборы стали двухстепенными. Граждане избирали л и ч н о з н а к о м ы х выборщиков, а те, как правило, были людьми опытными, представлявшими себе достинства будущего депутата (по-русски — гласного — имеющего право голоса!). Лишь только ослабевает неформальность, между избирателем и избираемым протискивается шайка — политическая партия. Видный английский философ Френсис Хатчесон даже в 1-ой половине XVIII века еще задавал вопрос: может ли член партии считаться порядочным гражданином. И давал отрицательный ответ: ведь такой человек станет защищать интересы партии, а не общества! Но главное не в том: каждая партия внутри себя устроена недемократически и, следовательно, представляет олигархию, паразитирующую на демократии. Кстати, крупнейшие западные ученые признают партийность болезнью демократической системы, правда, неизбежной. В отечественной же истории партийная структура Государственных Дум и Учредительного Собрания уже привела Россию к краху в 1917 году.

Нормы, отделяющие гражданское общество от толпы, в представительной демократии принимают форму цензов. Основных цензов четыре: возрастной, образовательный, имущественный и ценз оседлости. Их знали уже древние, четко сформулированы они были в Городской и Земской реформах Царя-Освободителя Александра II. Как работал возрастной ценз мы уже видели: отстаивал интересы людей семейных и предоставлял гражданину возможность исполнить долг защитника Отечества в новых условиях всеобщей воинской обязанности. Образовательный ценз во всех странах сохранял смысл только до достижения всеобщей грамотности. Зато весьма интересен имущественный: из трех курий — землевладельцев, городских домохозяев и крестьян — он касался только второй. Таким образом этот ценз защищал не интересы богатых, а права собственника. Ведь любой крестьянин собственностью владел и жил в своем доме! А вот городские босяки имущественным цензом отсекались. Что же касается ценза оседлости, присущего всем без исключения демократиям до начала нашего столетия, то он представляется совершенно необходимым условием разделения демоса и охлоса, граждан и толпы. Революционеры требовали «четыреххвостки»: всеобщего, равного, прямого и тайного голосования.

Зададимся вопросом, как продемонстрировать фиктивность демократии при коммунистическом режиме? Наивный школьник скорее всего укажет на наличие только одного кандидата в избирательных бюллетенях. Но это не критерий: что если, скажем, в Калуге так любят своего депутата, что больше ни о ком слышать не желают? Лучше вспомним открепительные талоны. Вы совершенно реально могли поехать из Уральска в Гурьев и там участвовать в избрании даже депутатов местных советов. Даже судей. Народных, между прочим. А когда г-н Собчак публично похвастался открытием в Санкт Петербурге специального избирательного участка для бомжей, только ленивому не все стало ясно про нынешнюю демократию...

Массы... из другого контекста

Когда решения принимаются одним процентом общества, мы видим аристократию или олигархию. Когда десятью — уже демократию. Вряд ли можно говорить о демократии, если число граждан — 90% населения. Увы, любое общество создает некий «отстой»: социальные низы, неприкасаемых, плебс, пролетариат, клошаров... Здоровое общество не жалеет сил и средств для уменьшения этого слоя. Честное общество всегда предоставляет возможность подняться из низов в народ, как и возможность подняться из народа в элиту. Разумное общество стремится не допустить деградации: культурной, профессиональной, социальной. Если общество допускает превращение инженеров, учителей и мастеров-стеклодувов в «челноков» и не отрывает виновным головы, общество больно. Лучше всех умеют бороться с деградацией православные христиане, у которых «хранитель веры православной — сам православный народ». У которых даже Православного Царя делает таковым, легитимизирует только православный народ. Тело Церкви. Церковь каждого христианина пускает в народ, но и предъявляет требования повыше тех, что выполнял афинянин или даже римлянин. Однако, низы остаются всегда.

Наши революционеры навязали нам нелепейшую социальную пару: дворянство и народ. Римляне говорили иначе: Сенат, Римский народ и плебс. Когда плебеи тоже стали народом, остался пролетариат. О злобном противопоставлении дворян народу нам доводилось писать в работе «Диагноз» («Иное», М., 1995; «Москва», №1, 1996), как о результате работы антисистемы. При таком подходе не только элита отрывается от нации, но и народ, средние люди, выталкиваются в социальные низы. В советское время оппозиция стала еще идиотичней: интеллигенция и народ.

На научном жаргоне толпа, в которой мечтают смешать народ и низы, называется «массы». «Масса — всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, «как и все», и не только не удручен, но и доволен собственной неотличимостью». «Как говорят американцы, отличаться — неприлично». «При всеобщем голосовании массы не решали, а присоединялись к решению того или иного меньшинства. Последние предлагали свои «программы» — отличный термин. Эти программы — по сути, программы совместной жизни — приглашали массу одобрить проект решения». Все это написал Хосе Ортега-и-Гассет, ставя мрачный диагноз «Восстания масс». И именно это нам предлагают, величая «электоратом», бесстыдно навязывая вместо роли демоса, властно решающего свою судьбу, топот толпы, шарахающейся от одного плаката с обещаниями к другому.

Демос предпочитал и победив аристократию, доверять видные посты людям благородным. «Таких должностей, которые приносят спасение, если заняты благородными людьми, и подвергают опасности весь народ, если заняты неблагородными — этих должностей народ вовсе не добивается» — писал афинский публицист. Новгородец мог свергнуть и изгнать посадника, но предложение избрать посадника не из бояр отверг бы не из рабской покорности, а из гордости: не может всякая мелюзга править Господином Великим Новгородом. Гражданам присуще чувство ранга. А ключевую фразу массового сознания: «А я не хуже тебя!» — восхитительно разбирает К.С.Льюис. «Произнося такую фразу, никто не верит ей. Если бы кто верил, он бы так не сказал. Сенбернар не скажет этого болонке, ученый — невежде, красавица — дурнушке. Если выйти за пределы политики (не обязательно! — В.М.), на равенство ссылаются только те, кто чувствуют, что они хуже. Фраза эта именно и означает, что человек мучительно, нестерпимо ощущает свою неполноценность, но ее не признает».

Если все поголовно объявляются гражданами, нет ни одного гражданина. Подзабытый русский мыслитель Сергей Левицкий тонко отмечал, что общество стремится к симфонии граждан, а массы — к унисону. Массовое сознание легко наблюдать, когда толпа, толкаясь, ломится в одну входную дверь, хотя и другая не заперта. Или когда целенаправленно швыряют окурки под несчастные московские липы. Гражданин, если нет урны, бросит на тротуар: за уборку персоналу деньги платят, а дерево — жалко!

И вообще, не омерзительно ли почувствовать себя даже на мгновенье массой? Рассказывают, что великий лингвист Роман Якобсон, попав после долгих лет на Родину, поймал в Москве кого-то из дореволюционных друзей и пожаловался: «Поразительно меняется лексика русского языка. Не понимаю, как можно пасху называть «сырковой массой». Массы — это же из другого контекста. Ну, скажем, массы кала».

Боже, Царя храни

О совместимости демократии с другими нормальными формами власти мы уже говорили о готовы добавить, что демократию чаще встречаешь как раз в сочетании с монархией или аристократией, чем в одиночестве. Народные собрания у греков долго существовали при аристократиях, но и во времена высшего расцвета афинского народоправства первый архонт, имя которого носил год, был благородного происхождения. В Спарте была составная система и считалась весьма устойчивой. Аристократии с демократиями правили в средневековых Новгороде и Генуе. А король, управляющий с парламентом, дает образец союза монархии с демократией. Рим послужил величайшему античному историку Полибию образцом идеального государства с монархическим элементом в виде консульской власти, аристократическим сенатом и народным собранием. Подобную полибиеву схему мы видим в Великобритании времен ее высочайшего могущества: король, палата лордов, палата община; для нас полибиева схема — это, несомненно, национальная традиция, в которой мы жили в эпохи наивысшего расцвета и благоденствия. В Домонгольской Руси: князь, бояре, вече, в России ХVI-ХVII веков: царь, боярская дума, земский собор.

Тюркская или монгольская орда, представлявшая собою народ-войско, избирала хана на курултае. Избирался и константинопольский василевс, более того, от православного народа принимал посвящение христианского Царя, что дало право Владимиру Видеманну в «Знаках империи» назвать византийскую систему «самодержавной демократией». И правил василевс, считаясь с волей столичного народа, организованного в димы (их часто некорректно называют «партиями цирка»). Каждый русский царь избирался собором, начиная со смерти первого тирана Ивана IV в 1584 году и до бюрократического переворота Петра I, второго тирана.

Зато цензовые демократии небезуспешно борются с искажениями власти. Демократы убивают тиранов, как Гармодий и Аристогитон Гиппарха в Афинах, как Брут Тарквиния в Риме. Цензовые демократии блюдут публичность политики, чем мешают пристроиться у себя за спиной олигархической шайке.

А охлократии, а массы? Аристократию люто ненавидят в соответствии с принципом «я не хуже тебя». За монархизмом толпы скрывается тиранолюбие, потому что кто лучше тирана посвертывает шеи ненавистным гражданам. И все будут «как все». Так революционная охлократия в борьбе с партийной олигархией вызвала к власти тирана Сталина. Ну, а олигархия тысячелетиями уютнее всего чувствует себя, угождая толпе внешне и манипулируя ею посредством демагогов.

«Презирая смерть»

Подлинные демократии, как мы видели, воспитывали гражданина воином, но этого мало: воинская служба создавала демократии. Пламенный аристократ Ксенофонт, описывая одну из страниц в истории Афин, походя признает, что тогда шла война , власть принадлежала имевшим тяжелое оружие, и это было справедливо. Неизвестный греческий публицист утверждает решительнее: «В Афинах справедливо простому народу пользоваться преимуществом перед благородными и богатыми по той причине. что народ-то как раз и приводит в движение корабли»... Ношение оружия и военная служба воспитывают в гражданском обществе даже чисто аристократические добродетели: честь и верность, ответственность и готовность принимать решения. Древние признавали за спартанцами исключительное умение отдавать приказы и исполнять их. Только гражданское общество могло воспитывать такое превосходное римское качество как дисциплина. Мы за советское время утратили смысл этого человеческого достоинства: не то послушание, не то субординация. А на самом деле дисциплина — это понимание (откуда и «учебная дисциплина»). То есть: «мне тяжело, но я делаю, ибо понимаю, зачем это нужно». С этим качеством римляне подчинили мир!

Когда спартанского царя Агида спросили, как человеку остаться свободным, он ответил: «Презирая смерть». А разве верность не величайшая из христианских добродетелей? Разве Спаситель наш Иисус Христос не победил смерть?

Знаменитый американский фантаст Роберт Хайнлайн в «Космической пехоте» рисует общество близкого будущего, которому смертельно надоела безответственность политиков. Военная служба совершенно добровольна: можешь не служить, быть бизнесменом, но тогда не сможешь принять участие в политической жизни, не станешь учителем. Нам довелось наблюдать одного юношу, увлеченного рокера, которому умственная неполноценность помешала служить в войсках (неизвестно и неважно: действительно он болен или симулировал), но не помешала гонять на мотоцикле и голосовать. Целый греческий полис мог бы помереть со смеху в коликах от анекдота об эфебе, ненормальном, чтобы сражаться за Родину, но достаточно нормальном, чтобы скакать на боевом коне и участвовать в политической жизни.

С воинской службой обычно связано естественное право свободного человека носить оружие. Знаменитый американский «Билль о правах» своей второй статьей декларирует, что так как государству необходима хорошо подготовленная милиция, право граждан владеть оружием не подлежит ограничениям. Русские люди всегда были вооружены. «Русская правда» в случае нападения на вас с палкой предоставляла право ответить мечом. Устанавливала более высокую виру (штраф) за синяк, чем за кровавую рану: ведь синяк позорит! Только предельно антидемократическая система может создать ситуацию, когда бунтовщики и бандиты обвешаны оружием (теперь уже на «законном» основании), а граждане безоружны. Демократия вела бы себя диаметрально противоположно: граждан призвала поголовно вооружиться, а бунтовщиков при обнаружении оружия вешала бы.

Охлократия, пока не превратилась в бунтующую толпу, оружия не любит. Вдруг напьюсь «как все» и полезу драться, а этот гад-гражданин не «как все» мне мозги выпустит! Массы тиран или олигархи могут гнать в качестве пушечного мяса. Представителю черни можно приказать не стрелять, когда его бьют по морде. Это, пожалуй, единственный приказ, коего демократ никогда не выполняет . А еще лучше на «альтерантивной службе»: куда спокойней три года дерьмо разгребать. Солдат, впрочем, из толпы действительно не получается. Римляне были правы.

Если кто-то, кое-где...

Древние демократы оставили в наследство два принципа формирования полиции. В Афинах полицейскую службу несли 300 скифов — государственых рабов. Оттуда идет здоровая традиция отношения к полицейской службе как к важной работе в сфере обслуживания. Нам большевики навязали кретинический термин «медицинское обслуживание». Врач не обслуживает, он — пользует. Зато полицию — городскую службу до сих пор лживо зовут милицией-ополчением. А ведь до тех пор пока костромским милиционерам не внушили, что они обслуживают костромичей, а вовсе не служат государству, над нами продолжает висеть угроза полицейского государства, хуже которого и не придумаешь. Х.Ортега-и-Гассет пишет: «В самом начале прошлого века, когда с ростом пролетариата стала расти преступность, Франция поспешила создать многочисленные отряды полиции. К 1810 году преступность по той же причине возросла ив Англии — и англичане обнаружили, что полиции у них нет. У власти стояли консерваторы. Что же они предпринимают? Спешат создать полицию? Куда там!»

«У парижан,— пишет Дж.У.Уорд,— блистательная полиция, но они дорого платят за этот блеск. Пусть уж лучше каждые три-четыре года полдюжине мужчин сносят голову на Ратклиф Род, чем сносить домашние обыски, слежку»... (мордобой — В.М.).

Массы полицейский вариант устраивает. Массам даже может нравиться, что такой же «как все» сосед выбился в начальство и лихо орудует дубинкой. Гражданина злоупотребление резиновым «демократизатором» не устраивает категорически. Демос, если уж допечет, скорее пустит по улицам гражданские патрули со своим оружием и собаками.

Есть и другой принцип. Греки четко формулировали, что законного правителя охраняют граждане, а тирана — наемники. Гражданами были римские ликторы, носившие перед консулами и преторами за стенами города пучки розог —фасций с воткнутыми в них топорами, что символизировало право римской власти сечь и рубить головы. В стенах же Рима топоры убирались, а перед народным собранием фасции склонялись как перед властью наивысшей. Автоматы перед демократией не показывают, дубинки же склоняют. Нам доводилось видеть в Иерусалиме, как солдаты ходят всюду с винтовкой на ремне, но полицейские —только с пистолетами и дубинками. Массам может и нравятся безоружные солдаты, но гражданам отвратительно, когда милиционер смеет держать автомат стволом им в лицо, чего не позволит себе ни один военнослужащий.

Внутренние войска? Не может у демократов быть таких войск! Аристотель писал об охране законного правителя: «Царь должен владеть вооруженной силой, и она должна быть настолько значительной, чтобы опираясь на нее, царь оказывался сильнее каждого человека и даже нескольких человек, но слабее сообщества граждан». Оказавшись перенесенным в наше время, эллин наверняка сказал бы: служба безопасности президента должна быть достаточно сильна, чтобы противостоять не только солнцевской братве, но и чеченцам, и достаточно слаба, чтобы противостоять русскому народу...

Заметим, что в США функции внутренних войск исполняет при надобности Национальная Гвардия, то есть ополчение граждан. Вообще, развитие принципа полицейской службы граждан демонстрирует нам всем знакомый выборный американский шериф. Это и наша национальная традиция: выборные из местных дворян шерифы звались в России губными старостами, а их выборные из крестьян помощники — губными целовальниками.

Cui prodest?

«Кому выгодно?» — знаменитый вопрос римских юристов — право же, требует ответа. Ведь не только то, что творится в злополучной Российской Федерации, но и то, что ей преподносят в виде образцов для подражания «цивилизованному Западу», демократией не признал бы ни эллин, ни римлянин, ни гражданин средневекового Бремена или Пскова, ни ученый юрист прошлого столетия. Везде охлократия. Нет, говорят «демократия», но цинично констатируют, что гражданское общество сменилось «массовым обществом». Охлократии обычно недолговечны, часто порождают тирании. Нынешние живут уже довольно долго, в чем дело? В том, что теперь каждая охлократия мнит себя демократией и маскирует олигархию — «власть немногих». Олигархий может быть и несколько, как у нас. Олигархия богачей и олигархия тайных обществ не внове. Рассмотрим свеженькое — прессу наших дней. Менее всего мы враждебны свободной прессе: гласность — форма существования демократии (как и монархии, и аристократии). Но когда всерьез называют прессу «четвертой властью», возникает вопрос, какова природа этой власти? Демократическая? Кто избирает редактора? Кто избирает журналиста? Аристократическая? Смешно! Пока пресса — отрасль сферы обслуживания (как и полиция), дай ей Бог здоровья! Когда становится властью (как и полиция), вы в опасности, граждане.

Любая олигархия заинтересована в массах, в уничтожении общества, в замене его стадом. Коммунистический режим для этого перемешивал народ, лишая его гражданской солидарности. Перемешивал комсомольскими стройками, лимитом, уничтожением «неперспективных» деревень. Больше всего страдала Москва, за ней следом — немногие крупнейшие города. Их власти всегда боялись и усердно создавали население без роду, без племени, покорное начальству. Не за «демократов» голосовали Москва, Петербург, Екатеринбург, а за начальство. Не интеллигенты обеспечивали прохождение на выборах иных депутатов, что для многих — явные враги русского народа, а лимитчики. Еще во время «ельцинского референдума» 1993 года было замечено: где есть рабочие общежития, там послушно отбарабанят пресловутое «Да. Да. Нет. Да» все 90%. А в соседнем квартале с семейным укладом жизни уже только 50%. Так же закономерно город лимитчиков Зеленоград выезжал автобусами на «демократические» массовки. И так же закономерно превратился в криминальный центр Подмосковья.

Бюрократия, бюрократическая олигархия обожает перемещенных лиц. Не по доброте душевной расселял Горбачев в русских областях месхов, изгнанных Сталиным из Грузии, а затем узбекскими погромщиками из Узбекистана, вместо того, чтобы переселить из домой в Грузию на узбекские деньги. Потом пристраивали армянских беженцев из Азербайджана и азербайджанских — из Армении. Теперь журналистка смеет заявлять с телеэкрана, что беженцы пользуются всеми правами российских граждан. Посмела бы такое ляпнуть гражданскому обществу, назавтра лишилась бы гражданских прав вместе со всем семейством!

Теперь, замечая не весть откуда взявшуюся страстную озабоченность судьбами русских в «ближнем зарубежье», озабоченность изданий, ранее особых симпатий к русским не проявлявших, задумываешься. На поверхности, конечно, страх перед вполне реальной русской ирредентой — движением за воссоединение нации. Не лучше ли поскорей выпихнуть великороссов с их земель в усеченную РФ? Но право же, вдруг они умные? Вдруг это еще и стремление обогатить олигархию несколькими миллионами людей, лишенных корней и собственности, полностью зависимых от начальства?

Думается, однако, что социальная ситуация хуже, чем нам хотелось бы, но лучше, чем нам кажется. Воронежская область первой разграничила категории «гражданин» и «житель». Демократическая тенденция в обществе есть, как есть и монархическая. И они не враждебны друг другу.

1997 год.

Владимир Махнач