Системная ошибка (2003 год)

Профессор Бернд Зенф (род. 1943) с 1973 года преподает теорию народного хозяйства в Берлинской Высшей школе экономики. Но свою известность он завоевал циклами публичных лекций на животрепещущие темы современности: "Пути выхода из экологического кризиса", "Введение в работы Вильгельма Райха" (отца сексуальной реоволюции), "Исследования жизненной энергии", "Оживление природы" и "Основы естественного экономического порядка". Бернд Зенф — культовая фигура в среде ветеранов берлинской контркультуры времен детей цветов. Его исследования в пограничных областях науки, техники, экономики, экологии и морали во многом определили интеллектуальную тематику в кругах западноберлинских зеленых, зародившихся в богемном Кройцберге (один из районов города в американском секторе).

Однако, далеко не все последователи Зенфа стали активистами в защиту прав животных. Некоторые из них заняли места в многочисленных консалтинговых фирмах и даже организовали Партию Закона Природы с филиалами в Америке и ведущих странах Западной Европы.

Сам профессор себя ни к каким политическим движениям не причисляет, его идеология — это "традиция эмансипативной мысли", свободной от метафизических догм. Главной целью своих научных поисков он считает выявление системы оптимального социально-экономического равновесия, гармоничного с природой. В академических кругах Зенф известен как критик монетаризма, кейнсианства и марксизма одновременно. Такую парадоксальную позицию профессор объясняет тем, что пытается встать выше ограниченности прежних теорий, не отрицая при этом их исторических заслуг.

Свою популярность в столь, казалось бы, противоположных кругах профессор Зенф завоевал, не в последнюю очередь, умением просто и наглядно объяснять сложные вопросы, не нагружая при этом собственными догмами. Это, вероятно, и сделало его одним из интеллектуальных лидеров немецких сторонников традиции эмансипативной мысли — вне зависимости от их классовой принадлежности.

В.Видеман: Как-то раз, один мой знакомый — сотрудник немецкой консалтинговой фирмы — подарил мне на день рождения книгу с интригующим названием "Туман вокруг денег", заметив при этом, что она является культовой вещью в среде местных финансовых и налоговых экспертов. На мой вопрос "почему?" знакомый ответил, что эта книга-де в гораздо большей степени раскрывает практические механизмы функционирования денежного хозяйства, чем стандартные учебники. Я лично проглотил ее за три дня, читая безостановочно, как триллер, в котором разворачивается невероятная история развития финансовых институтов, начиная с самого момента изобретения денег. А потом понял: насколько же мало, в действительности, средний человек знает о сущности едва ли не самой важной вещи на свете, заставляющей мир крутиться!

Б.Зенф: В самом деле, удивительно, что мы каждый день имеем дело с деньгами, но при этом лишь очень немногие глубоко задумываются о том, что такое деньги на самом деле, откуда они берутся, как они влияют на нашу жизнь. Мы все знаем фразу "деньги правят миром", но кто правит деньгами и как — этими вопросами почти никто не задается.

Мне, как профессору экономики, в течение многолетней преподавательской деятельности всегда представлялось важным подробно анализировать вопросы относительно роли и функции денег, денежной системы, специфики международной валютной системы, исторического развития денег и периодических кризисов финансовой системы.

Примерно лет 15 назад я обратил внимание на одного немецкого экономиста, о котором до этого почти ничего не знал. Это был Сильвио Гезелль, который еще в первые десятилетия прошлого века развил глубокое понимание структуры, динамики и проблематики денежной системы, обращая особое внимание на роль денежного процента.

Для большинства экономистов процент выступает преимущественно в позитивном свете — как существенный регулятор в рамках рыночной экономики: как сберегательный процент, кредитный процент, заемный процент центрального банка и т. д. Однако никто, в сущности, не интересуется тем, куда в долгосрочной перспективе ведет связанная с процентом денежная система. Если же начать этим интересоваться, то не перестаешь удивляться. Именно эту проблематику я и попытался осветить в своей книге "Туман вокруг денег".

В.Видеман: Почему же так мало известно о процентной проблематике? Или здесь мы касаемся какого-нибудь тайного знания, доступ к которому сознательно скрывается от профанов?

Б.Зенф: Я думаю, с помощью графических схем можно было бы достаточно просто показать, почему процент содержит в себе проблематичную, деструктивную динамику. В нашем обществе практически каждый ребенок знает, что если положить деньги в банк, до их количество на счету будет расти, расти и расти... Многие также знают, что рост такого вклада идет не линейно, а с ускорением — что называется "экспоненциальным ростом". Это происходит в случае, когда годовые процентные прибыли не изымаются, а постоянно прибавляются к имеющемуся вкладу. Из этого происходит ускоренный рост денежного состояния. В первые годы сумма денежного вклада растет относительно медленно, через 10 лет — значительно быстрее, через 20, 30, 40, 50 лет этот рост идет все быстрее и быстрее. Для вкладчиков это хорошо, тем более, банки постоянно воодушевляют: зарабатывайте свои деньги во сне, давайте вашим деньгам работать!

В. Видеман: И что же в этом плохого?

Б. Зенф: Дело в том, что денежное состояние в одном секторе системы может расти лишь пропорционально росту задолженности в каком-либо другом секторе этой же системы. Рост денежного состояния происходит, как известно, за счет того, что банки выдают вложенные деньги в качестве кредита заемщикам — под обязательства погасить эти кредиты вместе с процентами, а также внести залог на случай, если выплаты не покроют кредитной задолженности должника. В таком случае банк-поручитель потенциально обретает права на вашу залоговую собственность — например, недвижимость. Если должнику не удается обслуживать свой кредит — ему начинает грозить утеря собственности.

А теперь спросим: к чему же ведет экспоненциальный рост задолженности всей экономической системы в целом? Прибавьте сюда экспоненциальный рост процентов, который тоже постоянно ускоряется. Куда все это ведет в долгосрочной перспективе?

В.Видеман: В самом деле, интересно знать — куда?

Б.Зенф: Существует весьма наглядная притча о том, к чему ведет эта невероятная тенденция усокорения денежного роста через сложный процент. Это история про т. н. "пфенниг Иосифа". Ставится вопрос: что стало бы с одним пфеннигом, если бы при рождении Иисуса Иосиф положил бы его в качестве вклада с фиксированной ставкой — например, под 5 сложных процентов годовых? Что бы получилось из этой суммы чисто количественно через 2 тысячи лет, если бы не было инфляции, денежных реформ, революций, налога на наследство, и т. д. ? В результате мы будем иметь число, которое настолько невероятно, что его никто не может себе даже представить! Это не миллионы, не миллиарды, не триллионы, не триллиарды, а секстиллиарды пфеннигов! Эта астрономическая сумма демонстрирует, как растет денежное состояние даже в случае столь мизерного взноса. Что же говорить о росте больших вкладов? Как растет денежное состояние народного хозяйства и как растут долги этого хозяйства, переходящие в перспективе ускоренного роста все границы? В прямом и переносном смысле, при таком раковообразном росте задолженности все мыслимые и немыслимые границы должны быть ликвидированы!

И тогда встает следующий вопрос: может ли рост социального продукта, из которого постоянно вычисляются все эти ежегодные процентные выплаты, соответствовать темпам роста, которого требует сложившаяся система денежных состояний на основе сложного процента?

Ответ прост: в продолжительной перспективе это абсолютно невозможно! И вовсе не по вине каких-нибудь отдельных некредитоспособных должников, которые были всегда, и даже не по вине отдельных банков, которые не смогли рассчитать свою кредитную политику. Это — системная ошибка.

В. Видеман: Пример с пфеннигом Иосифа, конечно, впечатляет. Он напоминает сказку про шахматную партию царя с заезжим авантюристом, когда условием проигрыша было класть на каждую клетку игральной доски, начиная с одного пшеничного зернышка, вдвое большее количество зерен. В результате, проигравшему царю, для заполнения всех 64 клеток, не хватило всех закромов его государства!

Однако, мы знаем, что в природе не бывает прямых линий. Так и в реальной экономике, вероятно, нет прямых зависимостей: инфляция, денежные реформы, революции и налоги на наследство — это, видимо, и есть некие компенсационные механизмы реальной экономики, сглаживающие абсурд прямого экспоненциального роста. Хотя, разумеется, с точки зрения чистой теории, и даже просто бухгалтерии, мы не можем закладывать в бизнес-план изменения в законодательстве и, тем более, революцию.

Б. Зенф: В сфере так называемой реальной экономики, где производятся реальные товары и услуги и где делаются реальные инвестиции в производственую сферу, в перспективе, посредством этих инвестиций, возрастают производственные мощности. Т. е. это растущий вал товаров, которые должны быть в соответствующих объемах реализованы. Для этого должны расти сами рынки, в конце концов глобализируясь. Однако, рынки не могут расти в таких астрономических пропорциях, пример которых я дал выше. С другой стороны, следует учитывать ограниченность природных ресурсов.

В течение ближайших десятилетий на ситуацию будут давить два существенных фактора: снижение средней процентной прибыли вкладчиков и поиски последними других возможностей для мультиплицирования денег, одну из которых — на протяжении последних 20 лет и на глобальном уровне — представляют международные финансовые рынки.

В.Видеман: Нельзя ли об этом поподробнее?

Б. Зенф: Деньги изымаются из реальной экономики и устремляются все больше на так называемые финансовые рынки, где хоть какая-то их часть все же еще имеет дело с реальной экономикой, например — новые эмисии акций на первичном рынке. Но все, что происходит после этих эмиссий, от реальной экономики, в существенной степени, оторвано, потому что теперь речь идет лишь о формальной смене владельцев акций. От первого владельца акция попадает ко второму, потом — к третьему, десятому, сотому и, может быть, тысячному. И если теперь эти деньги — т. е. деньги владельцев капиталов, не удовлетворенных низкими доходами в реальном секторе — затопят финансовые рынки, то на последних возрастет спрос на акции, что, само по себе, ведет к росту курса акций в целом — т. е. к росту индекса.

Сам индекс поднимается аналогично судам в шлюзе, когда туда устремляется вода: т. е. все суда одновременно поднимаются вместе с уровнем воды. Так и курсы всех акций одновременно идут вверх. Это объясняет, почему при пересыщении финансовых рыноков курсы ценных бумаг, в течение известного периода, все больше теряют связь с реальностью. Прибыли от финансовых спекуляций на биржах во много раз перекрывают все то, что может быть произведено на самом деле.

Этот феномен — то, что некоторые называют "биржевой лихорадкой" — мы наблюдаем уже в течение нескольких последних лет: невероятный перехлест в развитии курса. Но вместе с тем усиливается противоречие с основами реальной экономики.

В.Видеман: Да, получается прямо-таки устрашающая картина!

Б.Зенф: Я говорю здесь о механизме безумия, поскольку в безумии тоже существует момент одержимости, оторванности от реальности — когда теряется почва под ногами, вплоть до психотического кризиса.

На биржах также имеет значение психологический фактор, но существуют и сугубо экономические механизмы, ведущие к отходу от реальности и последующему краху. В Германии этот процесс начался в 2000 году, вместе с крахом т. н. Нового рынка, торговавшего акциями из сектора высоких технологий (т.н. New Economy). Сначала — невероятная биржевая лихорадка, эйфория, в которой все участвуют. Многие вскакивали в этот поезд на ходу, когда темп был уже достаточно высоким... Но крах должен был произойти!

Подводя итог своим размышлениям, скажу, что подобная биржевая спекуляция — симптом того, что реальная экономика в длительной перспективе не сможет освоить требуемый процент. И тогда делаются попытки ускользнуть, куда только возможно — в другие страны, на другие рынки, даже в других частях света.

В. Видеман: Если следовать вашей логике, то не за горами всемирный финансово-экономический кризис. Многие экономисты, в том числе российские, об этом уже открыто говорят. Весь вопрос — когда? Или же наихудшего можно избежать?

Б. Зенф: Предзнаменования глобального кризиса наблюдались уже давно — подобно зарницам на горизонте перед грозой. И если бы эти зарницы оставались только на горизонте — т. е. где-нибудь на периферии цивилизации, в Третьем мире! Однако, результаты кризиса начинают конкретно и очень драматично проявляться уже в самих метрополиях, в центрах мировой финансовой системы. Один из примеров — обрушение Нового рынка. При этом т. н. Старая экономика "стандартных ценностей" тоже оказалась затронута падением курсов и пошла вниз. Некоторые аналитики говорят, что это и есть начало широкомасштабного кризиса мировой финансовой системы.

В. Видеман: Современную "процентную" экономику называют еще глобальным турбокапитализмом или неолиберализмом, против которого, с другой стороны, поднимается массовое международное протестное движение т.н. антиглобалистов. Критики неолиберальной глобализации требуют, в частности, усиления общественного контроля над международными финансовыми институтами, обложить денежную спекуляцию специальным налогом. Например, к этому призывает едва ли не крупнейшая фракция антиглобалистов АТТАК.

Б.Зенф: Сегодня АТТАК, в самом деле, предлагает с помощью т. н. налога Тобина пригасить международные спекулятивные финансовые потоки. Это является, по крайней мере, первым шагом в нужном направлении, хотя и не достаточно глубоким.

Движение АТТАК открыто к критическому рассмотрению темы процентной системы, но, боюсь, что тут остаются известные "белые пятна", причем не без влияния марксизма, который — частично представленный в этом движении — на прояжении более столетия разрабатывал собственные теории в отношении проблематики процентной системы.

В.Видеман: Интересно было бы услышать ваше мнение о марксизме в этом контексте.

Б.Зенф: Маркс глубоко проник в кризисную природу капитализма своего времени, в его историческое происхождение и т. д., но что касается роли денег, марксистская теория прибавочной стоимости имеет в своей основе известные пробелы, ибо она интерпретирует деньги как "эквивалент" — т. е. как нечто равнозначное товарам, на производство которых затрачивается количество определенного труда.

Эта, на первый взгляд правдоподобная, теория имела, в конце концов, масштабные последствия касательно понимания или непонимания природы монетарных кризисов. Такую теорию, принимающую деньги за эквивалент, можно уподобить своеобразному зеркалу, в котором стоимость отражается от отдельных товаров. Отсюда следует естественное стремление обращать взгляд больше на реальность, чем на зеркало — т. е. денежная система в марксовой теории (как "зеркале" реальности) сама по себе не имеет существенного значения. Маркс все время подчеркивал, что фундаментальные противоречия лежат в производственных отношениях, в отношениях собственности, которые должны быть изменены. Без такого изменения экономические кризисы и классовое общество якобы непреодолимы. Гезелль же обратил свое внимание на проблематику процентной системы и сказал: вот здесь лежит фундаментальная ошибка!

В.Видеман: Насколько мне известно, марксисты и сторонники гезеллианского свободного экономического строя не очень-то ладят друг с другом. Для марксистов сторонники Гезелля — мелкобуржуазные мечтатели.

Б.Зенф: Марксисты и гезеллианцы, действительно, много воевали друг с другом (по меньшей мере — идеологически), что мне представляется абсолютно непродуктивным. С моей точки зрения, оба автора имеют глубокое понимание проблемы, но оба имеют и известные "белые пятна". И было бы намного продуктивнее использовать уже очищенный от оболочек жемчуг, который имеется в конструкциях обеих подходов, и, таким образом, совместно преодолеть эти "белые пятна". Сначала — опознать их, затем — преодолеть, просветить, прояснить.

Мне кажется, чрезвычайно продуктивным могло бы стать развитие своеобразного синтеза взглядов Маркса и Гезелля, причем обоих их надо "пощипать". Гезелль тоже имел свои "белые пятна", игнорируя фундаментальный конфликт между зарплатой, трудом и капиталом в производственном процессе как несущественный — что для меня лично тоже является "белым пятном", — но у него было глубокое понимание сущности процентной системы. И Маркс и Гезелль смогли развить глубокое понимание структуры и динамики капитализма. Кроме того, нельзя оставаться на уровне знаний времен Маркса и Гезелля, ибо реальность ушла вперед.

Разумеется, не всегда можно примирить различные теории или противоречивые картины мира, но в случае Маркса и Гезелля речь идет о попытке осознать и преодолеть базисные эксплуататорские отношения и исходящие из них драматические последствия. Для этого требуется добраться до глубинных корней явления — чтобы разобраться в нем и сделать должные выводы. Это — общая задача марксистов и гезеллианцев, ибо с другими экономистами в этом плане можно найти гораздо меньше общего. Там же, где совпадает базисная ориентация — по крайней мере, нечто эмансипативное, — не стоит упирать на противоречия и разницу, но лучше взаимно учиться.

В. Видеман: Вот мы тут говорим про "белые пятна", а ведь ваша последняя книга так и называется: "Белые пятна экономики". Между тем, для меня, пробившегося с вашей помощью сквозь "туман вокруг денег", до сих пор "белым пятном" остается изначальный смысл экономических терминов "неолиберализм" и "неоконсерватизм", которые часто отождествляются. Мне кажется — не вполне правомерно...

Б. Зенф: Это — вопрос определений. Сначала был классический либерализм Адама Смита. Потом появилась фундаментальная критика Маркса, которая сильнейшим образом потрясла все буржуазное самосознание. Затем последовал идеологический контрудар неоклассики.

Неоклассика существенно определила экономический курс в западных университетах: что и кого учить. Здесь имеет место весьма сильная математизация экономической теории, очень логическая система образования моделей. Тут выводится т. н. "оптимальная аллокация ресурсов", когда считается, что обществу нужна саморегулирующаяся экономика, полностью подчинанная механизмам рынка. Неоклассика — это теория равновесия. Здесь совершенно нет места представлениям об общих экономических кризисах, к примеру — о дисфункции всеобщего экономического обращения.

Неоклассика восстановила "священный мир", потрясенный историческими и социальными событиями 19 столетия, в том числе марксизмом (по крайней мере, в головах людей, в идеологии), но оказалась совершенно неприспособленой для понимания вызовов 20-30-х годов 20 века. Позже пришло понимание, что неоклассическая теория в принципе не подходит для понимания имевшего тогда место кризиса, не говоря уже о его разрешении.

В 1936 году появилась публикация Джона Мейнарда Кейнса "Общая теория" — его главная работа. Кейнс считал, что нужно распрощаться с теорией рыночного саморегулирования. Он, между прочим, пришел к тем же соображениям, что и Гезелль за двадцать лет до этого — когда об этом еще никто и слушать не хотел. У Кейнса тоже была идея систематически снижающейся средней процентной премии — когда вложение денег в реальную экономику не является привлекательным. Кейнс, в отличие от Гезелля, это лишь по-другому называл. Он говорил о "преференции ликвидности" — когда вкладчики, в целях обретения ликвидности, изымают деньги из реального сектора экономики.

Однако, выводы Кейнса были прямо противоположны выводам Гезелля. Кейнс думал о том, как бы вновь запустить процессы денежного обращения в претерпевающей сбои экономике. Но он не коснулся, так сказать, горячей темы относительно того, как можно противостоять спекулятивному использованию денег, как можно это пригасить или сделать мало привлекательным, — например, как предлагал Гезелль, посредством введения специального сбора на хранящиеся в банке деньги, чтобы те вновь потекли в реальную экономику. Кейнс же оставил спекулятивные деньги в неприкосновенности — словно столкнулся с каким-то табу, о которое обжег пальцы.

Вместо этого Кейнс предложил, в случае коллапса экономического обращения, вливать новые, дополнительные деньги где-нибудь на другом участке системы. Это должно было делать государство, роль которого до сих пор — по крайней мере теоретически и идеологически — сводилась к минимуму, ограниченная минимальным и сбалансированным бюджетом. Но Кейнс сказал, что значение государства уже выросло до такого уровня, когда оно, прямо или косвенно, обладает существенной частью социального продукта, и поэтому оно должно использовать свой бюджет для управления конъюнктурой и в периоды нарушения обращения, т.е. экономических депрессий, больше тратить, чем это позволяют налоговые или иные поступления. Речь идет о т. н. теории "дефицитарных трат" (deficit spending) — когда государственные расходы финансируются через дефицит. Этим Кейнс хотел вытянуть экономику, что впоследствии было сделано и имело эффект.

Я бы такой эффект сравнил с инъекцией депрессивному больному, которая его вновь оживляет. И действует как чудо. В экономике даже есть аналогичное понятие: "конъюнктурная" или "финансовая инъекция". Однако, через некоторое время, эффект инъекции снижается, и требуется новая. При таком лечении симптомов, как правило, для получения равного эффекта постоянно требуется всё большая доза инъекции. Кроме того, инъекции могут иметь побочные эффекты. В случае реальной медицины на рецептах написано: "При необходимости обращайтесь за консультацией к врачу или в аптеку". Но у кейнсианизма не существовало ни врачей, ни аптек, к которым можно было бы обратиться за подобными консультациями.

В западных индустриальных странах кейнсианская медодика применялась до тех пор, пока не дали о себе знать побочные эффекты. Один из них проявился в виде т. н. ползучей инфляции — когда спрос превышает предложение. Эта инфляция ползет все быстрее и быстрее, пока, наконец, не превращается в галопирующую.

Другой побочный эффект кейнсианизма состоял в том, что дефицит государства нужно было как-то финансировать с помощью государственных кредитов, опять же, отягощенных процентами. Через это государство постепенно попадает под груз процентной запвисимости, которая съедает все большую и большую часть госбюджета. Отсюда понятно, почему кейнсианское государство на всех углах должно экономить.

Тем не менее, одно исключение из правила оставалось: при сокращении правительством Рейгана всех социальных расходов, государственные затраты на вооружения резко возросли. Лично я это понимаю как начало подготовки к растущим конфликтам внутри страны и в мире — чтобы быть готовыми к применению силы в форсмажорной ситуации.

Вместе с тем, монетаризм явился, в сущности, третьей заваркой "классического мира". Но, как и с чаем, мы знаем, что вторая заварка всегда хуже перовой, а третья — второй. Потом в политике понятие монетаризма было заменено "неолиберализмом", но в сущности это все то же самое старое послание: во всем нужно полагаться только, говоря словами Адама Смита, на "невидимую руку рынка", которая чудесным образом все отрегулирует наилучшим образом. Это почти религиозная вера. Однако, реальность во многих своих аспектах является совершенно иной.

Неолиберализм уже уничтожил большую часть традиционных, даже разумных ограничений на движение капитала — в ослеплении, когда свободное движение капитала оправдывается с помощью аргументов, аналогичных в случае свободной торговли. Но последняя — это же совершенно иной случай!

Существует множество глубоких, давно разработанных теоретических исследований, которые показывают, что теория либерализма не верна во многих аспектах. Во всяком случае, если принцип свободного развития переносить на реальность современных финансовых рынков, то это ведет к драматическим последствиям.

В.Видеман: Насколько мне известно, о таких драматическим последствиях уже давно предупреждают не только никому не известные диссиденты-маргиналы, но и весьма уважаемые люди, известные в финансовом мире своими выдающимися достижениями. Например, это делает Джордж Сорос в своей достаточно нашумевшей книге "Кризис глобального капитализма: открытое общество в опасности".

Б.Зенф: Совершенно верно. Тот же Сорос в своей книге пришел к тезису, что неолиберальная концепция международных финансовых рынков вызывает катастрофы. Он, сам играя на этих рынках, был потрясен тем, что можно делать в рамках этих игр — например, с помощью финансовых спекуляций в кратчайшие сроки разрушить целые национальные экономики, или привести к краху валюты даже развитых индустриальных стран (как это имело место в 1992 году с британским фунтом). При своих детальных знаниях и отличном понимании правил финансовой игры, Сорос предостерегает читателя от сохранения этих правил в дальнейшем.

В. Видеман: Что же он предлагает?

Б.Зенф: Дело в том, что Сорос, с моей точки зрения, тоже не проникает в суть наиболее фундаментальной проблемы, но, тем не менее, удивителен уже сам его диагноз, его представления о необходимости реформирования задач международных финансовых институтов, которые, возможно, должны были бы взять на себя определенные кредитные риски. Я лично не со всем согласен, что он советует, однако это не имеет большого значения. Главное, что человек с верхнего этажа международной финансовой системы стал активным критиком этой системы.

Другой пример — Джозеф Стиглиц, нобелевский лауреат по экономике — что само по себе интересно, так как до сих пор такие премии получали лишь неолибералы, — который опубликовал книгу "Тень глобализации". Долгое время Стиглац был главным экономистом Всемирного Банка, а в 90-е годы — даже председателем консультативного совета по экономическим вопросам при президенте Клинтоне. Теперь Стиглиц выступает перед общественностью как очередной активный критик политики МВФ.

В.Видеман: При этом, представляется, что критика финансовых устоев даже весьма известными людьми не находит широкого понимания в экономических кругах.

Б.Зенф: Действительно, подобные выступления, касающиеся корневых проблем системы, встречаются в штыки массмедией, и невольно задаешься вопросом: кто же стоит за всем этим? Ибо невероятно, что плюралистичные СМИ свободного мира вдруг начинают критиковать таких людей в один голос. Особенно это касается представителей научного сообщества, которые становятся изгоями и диссидентами не по собственной воле. Их делают таковыми искусственно.

Кстати, здесь, в Германии, мы тоже имеем очень наглядный пример. Речь идет об Оскаре Лафонтене, который, еще будучи министром финансов в правительстве Шредера, попытался критически подойти к ситуации на международных финансовых рынках и как-либо противостоять тренду неолиберализма, опасности которого он очень ясно осознавал. Я понимаю его последующую отставку с поста министра финансов и председателя СДПГ именно как следствие невероятного давления со стороны.

Таким образом, и Лафонтен, и Стиглиц — который выступил перед общественностью на стороне Лафонтена — были отправлены в один котел. Последовали невероятные атаки со стороны СМИ, и я сам, откровенно говоря, не хотел бы попасть под такой каток.

В. Видеман: И все же, возможна ли, на ваш взгляд, какая-нибудь реальная альтернатива неолиберализму? Критиков этого направления уже сейчас существует великое множество, прежде всего — в рядах массового антиглобализационного движения: радикалы предлагают вовсе отменить деньги, умеренные — реформировать существующую денежную систему...

Б. Зенф: Я полагаю, что в отношении денежной системы мы могли бы многому научиться из тех основ, которые были заложены Сильвио Гезеллем еще в первые десятилетия прошлого столетия (с учетом тогдашних отношений). Нам следует также принять к сведению другие концепции, как бы выбирая отовсюду жемчуг и нанизывая его на единую нить, стимулируя тем самым творческий подход касательно фундаментального осмысления всей соответствующей проблематики.

Если пытаться разрешить ситуацию с помощью исключительно неолиберальных концепций, то это катапультирует международное сообщество, включая индустриальные страны, назад во времени, к эпохе ранней индустриализации. Тогда зарплаты упадут до драматического уровня, будут демонтированы социальные системы, экологические стандарты. При падении вниз не существует никакой страховочной сетки. Представление о некоей саморегулирующейся системе, которая якобы способна предотвратить наихудшее, является полнейшей иллюзией.

Таким образом, неолиберализм не может быть решением проблемы, и я надеюсь — вслед за Вивиан Форрестер, автором книги "Террор экономики", — что пробуждение общественного сознания зависит от того, до какой степени мир, наша планета, будет отдана на откуп неолиберализму. Он не может и не должен распространяться дальше без всяких тормозов!

В.Видеман: Давайте, еще раз, подытоживая, определим: в чем состоит на сегодня главная проблема экономики, и что можно сделать для ее продуктивного разрешения.

Б. Зенф: Главная проблема экономики состоит в фундаментальном изъяне всей денежной системы, который остается неосознанным в течение столетий, и даже тысячелетий. Именно эта ложная конструкция должна быть преодолена. Я называю ее "монетарным расщеплением". Это значит, что сущность наших денег, будучи связанной с процентом, как бы расщеплена. С одной стороны, деньги играют роль обменного средства. Если эта функция нарушается — наступает хаос. Опыт истории показывает, что денежный крах ведет за собой крах всего общества. Таким образом, обменную функцию денег нужно защищать и усиливать с помощью всех возможных законных средств.

Но деньги, связанные с процентом, одновременно имеют и другую функцию, которую я называю "средством спекуляции", и она может отрываться от того, что происходит в сфере реальной экономики. Эта спекулятивная функция ведет к тому, что те же самые деньги могут стимулировать невероятно деструктивное развитие всей экономики. Если деньги вынимаются из реальной экономики, а потом делается попытка с помощью процента, как приманки, вновь направить их туда, то тем самым проблему пытаются решить с помощью деструктивного средства, что лишь ухудшает ситуацию.

Таким образом, решение состоит в том, чтобы сначала осознать указанное расщепление денежной функции, а затем преодолеть его, четко закрепив за деньгам функцию обменного средства и делая целевое изъятие денег из экономики крайне непривлекательным.

В.Видеман: Запретить процент?

Б.Зенф: Такое денежное изъятие ни в коем случае не следует запрещать. Не нужно — как это часто бывало в истории — всех собак вешать на кредитора. Ведь подчас последнего просто убивали, видя в этом единственную возможность для должника освободиться от задолженности. Необходимо найти другие, мирные средства пресечения использования денег в качестве спекулятивного средства. Нужны творческие методы решения проблемы.

В.Видеманн: Например?

Б.Зенф: Например, Гезелль, действуя на уровне задач своего времени, предлагал обложить вынимаемые из экономики в целях спекуляции деньги высокими сборами.

Так, во время кризиса 30-х годов в Австрии, на региональном уровне был опробован его рецепт, когда был введен специальный налог на хранимые в банке деньги. Регион расцвел, восстановилось денежное обращение, и вместе с этим — сбыт товаров, производство, при этом без угрозы процентной задолженности.

В те же годы по всем Соединенным Штатам, вплоть до федерального уровня, возник целый ряд альтернативных денежных систем и обменных средств, с помощью которых проблема процента была преодолена.

В ряде случаев эти опыты оказались весьма удачными, но они были остановлены на политическом уровне, в частности в Австрии, посредством Национального банка. Но до того, как подобные опыты были заторможены, они показали, что другой путь возможен, что даже во время экономического кризиса могут сохраняться оазисы — не налоговые, а экономические оазисы действительного процветания — словно регионы света в области кромешной тьмы.

В.Видеман: Насколько мне известно, попытки ввести "альтернативные деньги" продолжаются и сегодня — в Европе, Америке и даже Японии. Большой погоды это, конечно, не делает, но все же...

Б.Зенф: Совершенно верно, такие альтернативные системы денежного обмена существуют и сегодня, накапливая позитивный опыт. В частности, можно упомянуть современного автора, который тоже пришел с "верхнего этажа" международного финансового мира. Это — Бернард Лиэтер, автор книг "Деньги будущего и "Мистерия денег". Лиэтер занимал высокий пост в Центральном Банке Бельгии, затем — в одном спекулятивном хеджерном фонде, действующем на международном финансовом рынке. Лиэтер тоже прошел путь от сомнений к разочарованию в отношении деструктивных тенденций современной экономики. В своих книгах он как раз исследовал действующие сегодня во всем мире альтернативные денежные и обменные системы.

И, опять же, его опыт был проигнорирован СМИ и не донесен до широкой общественности. Но если бы люди больше знали о том, что существуют действительные альтернативы современной системе, то позитивный опыт в этом отношении мог бы все больше и больше расти. Я, вообще, отнесся бы с большим сомнением к какому-либо заявлению, что вот сейчас мы-де, наконец, обладаем окончательным правильным учением, которого все должны придерживаться. Такой догматизм не раз обращался катастрофическими последствиями.

Но в перспективе пробуждения творческого подхода и даже, как пишет Лиэтер, в условиях невозможности полностью преодолеть в обозримом будущем проблему монетарного расщепления, было бы желательно, используя опыт различных систем, хотя бы частично покрывать отдельные нужды людей за счет альтернативных источников финансирования. И это уже лучше, чем ничего! Может быть, тем самым было бы возможно хотя бы немного смягчать удары экономических кризисов, последствия которых многие уже испытали на себе, а другие непременно испытают в будущем. Уже этого было бы достаточно! Такой опыт мог бы обогатить наши познания, которые потом принесут свои плоды не только на региональном уровне, но и на национальном, и даже — глобальном.