Немытая Франция, пятизвёздочный Печорин и самые переводимые авторы

Шедши в Лионе по самой знатной и большой улице (которая, однако ж, не годится в наши переулки), увидел я среди бела дня зажженные факелы и много людей среди улицы. Будучи близорук, счел я, что это, конечно, какое-нибудь знатное погребение; но, подошед из любопытства ближе, увидел, что я сильно обманулся: господа французы изволили убить себе свинью — и нашли место опалить ее на самой средине улицы! Смрад, нечистота и толпа праздных людей, смотрящих на сию операцию, принудили меня взять другую дорогу. <…>

Первое право каждого француза есть вольность; но истинное настоящее его состояние есть рабство, ибо бедный человек не может снискивать своего пропитания иначе, как рабскою работою, а если захочет пользоваться драгоценною своею вольностию, то должен будет умереть с голоду. Словом, вольность есть пустое имя, и право сильного остается правом превыше всех законов. <…>

Я видел Лангедок, Прованс, Дюфине, Лион, Бургонь, Шампань. Первые две провинции считаются во всем здешнем государстве хлебороднейшими и изобильнейшими. Сравнивая наших крестьян в лучших местах с тамошними, нахожу, беспристрастно судя, состояние наших несравненно счастливейшим. Я имел честь вашему сиятельству описывать частию причины оному в прежних моих письмах; но главною поставляю ту, что подать в казну платится неограниченная и, следственно, собственность имения есть только в одном воображении. В сем плодоноснейшем краю на каждой почте карета моя была всегда окружена нищими, которые весьма часто, вместо денег, именно спрашивали, нет ли с нами куска хлеба. Сие доказывает неоспоримо, что и посреди изобилия можно умереть с голоду. <…>

Все столько любят забавы, сколько труды ненавидят; а особливо черной работы народ терпеть не может. Зато нечистота в городе такая, какую людям, не вовсе оскотинившимся, переносить весьма трудно. Почти нигде нельзя отворить окошко летом от зараженного воздуха. Чтоб иметь все под руками и ни за чем далеко не ходить, под всяким домом поделаны лавки. В одной блистает золото и наряды, а подле нее, в другой, вывешена битая скотина с текущей кровью. Есть улицы, где в сделанных по бокам стоках течет кровь, потому что не отведено для бойни особливого места. Такую же мерзость нашел я и в прочих французских городах… Напрасно говорят, что причиною нечистоты многолюдство. Во Франции множество маленьких деревень, но ни в одну нельзя въезжать, не зажав носа. Со всем тем привычка от самого младенчества жить в грязи по уши делает, что обоняние французов нимало от того не страждет. Вообще сказать можно, что в рассуждении чистоты перенимать здесь нечего, а в рассуждении благонравия еще меньше. <…>

По точном рассмотрении вижу я только две вещи, кои привлекают сюда чужестранцев в таком множестве: спектакли и — с позволения сказать — девки. Если две сии приманки отнять сегодня, то завтра две трети чужестранцев разъедутся из Парижа. Бесчинство дошло до такой степени, что знатнейшие люди не стыдятся сидеть с девками в ложах публично. <…>

Народ в провинциях еще несчастнее, нежели в столице. Судьба его зависит главнейше от интенданта; но что есть интендант? Вор, имеющий полномочие грабить провинцию безотчетно. Чем дороже стала ему у двора сия привилегия, тем для народа тягостнее. Каждый из них начинает ремесло свое тем, что захватывает откуп хлеба, нужнейшего для жизни произрастения, и принуждает через то жителей покупать у него жизнь за ту цену, которую определить заблагорассуждает. Франция вся на откупу. Невозможно выехать на несколько шагов из Парижа, чтоб, воротясь, не быть остановлену таможнею. Почти за все ввозимое в город платится столько пошлины, сколько сама вещь стоит. <…>

Полиция парижская славна в Европе. Говорят, что полициймейстер их всеведущ, что он, как невидимый дух, присутствует везде, слышит всех беседы, видит всех деяния и, кроме одних помышлений человеческих, ничто от него не скрыто. Поздравляю его с таким преестественным проницанием; но при сем небесном даре желал бы я ему лучшего обоняния, ибо на скотном дворе у нашего доброго помещика чистоты гораздо больше, нежели пред самыми дворцами французских королей. В рассуждении дешевизны я иного сказать не могу, как что в весьма редких европейских городах жизнь так безмерно дорога, как в Париже; зато и бедность в нем несказанная; и хотя нищим шататься запрещено, однако я нигде столько их не видывал. Впрочем, парижские купцы, как и везде, стараются свой товар продать сколько можно дороже. Разница только та, что французы обманывают несравненно с большим искусством и не знают в обманах ни меры, ни стыда. Что же касается до безопасности в Париже, то я внутренне уверен, что всеведение полициймейстера не весьма действительно и польза от полицейских шпионов отнюдь не соответствует той ужасной сумме, которую полиция на них употребляет. Грабят по улицам и режут в домах нередко. Строгость законов не останавливает злодеяний, рождающихся во Франции почти всегда от бедности… <…>

Я оставил Францию. Пребывание мое в сем государстве убавило сильно цену его в моем мнении.

Летом 1911 года Блок снова едет за границу, на этот раз во Францию, Бельгию и Нидерланды. Александр Александрович даёт негативную оценку французских нравов:

«Неотъемлемое качество французов (а бретонцев, кажется, по преимуществу) — невылазная грязь, прежде всего — физическая, а потом и душевная. Первую грязь лучше не описывать; говоря кратко, человек сколько-нибудь брезгливый не согласится поселиться во Франции.»

Летом 1913 года Блок опять едет во Францию (по совету докторов) и снова пишет об отрицательных впечатлениях:

«Биарриц наводнён мелкой французской буржуазией, так что даже глаза устали смотреть на уродливых мужчин и женщин… Да и вообще надо сказать, что мне очень надоела Франция и хочется вернуться в культурную страну — Россию, где меньше блох, почти нет француженок, есть кушанья (хлеб и говядина), питьё (чай и вода); кровати (не 15 аршин ширины), умывальники (здесь тазы, из которых никогда нельзя вылить всей воды, вся грязь остаётся на дне)…»

Пользуясь случаем, стала искать в сети Лермонтова на испанском, чтобы отправить своим друзьям в Мексику (не прошло и десяти лет, как обещала…), и неожиданно наткнулась на сайт goodreads.com, где собраны комментарии иностранных любителей литературы по поводу "Героя нашего времени".

Оказывается, Печорин дико популярен среди всех сущих языков и народов! И что таки эти народы делают? Они выставляют нашему Печорину высшие рейтинги по пять звездочек! Всячески лайкают и голосуют! Вы знаете, сколько там комментариев? Не пытайтесь и считать… как звезд на небе. Я смогла осилить и прочитать лишь одну треть. Пишут на английском, немецком, итальянском, испанском, португальском, болгарском и самое интересное – на арабском языке. Английский, испанский и немецкий я смогла прочитать, французский читать не стала))), итальянский и болгарский прочитала и поняла с грехом пополам, а вот арабский…. <…>

Вы даже не представляете, сколько интересных и умных комментариев написали англоязычные читатели – и студенты, и преподаватели, и домохозяйки… Есть, конечно и комментарии из разряда "тупой и ещё тупее", но их очень мало – не более трёх процентов. Но меня поразило то, что образованные иностранцы знают про Лермонтова такие вещи, которые и русские-то не знают, если их расспросить – а именно, что Лермонтов своей прозой повлиял и на Тургенева, и на Достоевского, и на Толстого… Что лермонтовская проза – это первое слияние романтизма и реализма в русской литературе, что Печорин – герой "модерна"… Интересно также отметить оценку образа Печорина, ведь для нас Печорин – безусловно положительный герой, несмотря на его моральные самобичевания (мы со школы к этому привыкли), но вот буквально все, за малым исключением, западные читатели воспринимают Печорина только в одном ключе – резко отрицательном. Для них Печорин – отрицательный герой, чьи самые отвратительные стороны нарочно выставлены автором напоказ. Да, Печорину сочувствуют, его даже оправдывают, но – все дружно признают, что "Герой нашего времени" – не более чем авторский сарказм, а сам герой просто сочится негативом, вплоть до отвращения к нему. <…>

Но самый для меня потрясающий факт, что больше всего звездочек рейтинга Лермонтову оставили арабские читатели. Но как узнать, что они пишут? Я же их узорную вязь не понимаю…. Сначала у меня был дикий соблазн подумать, что всякие Мохаммеды, Фатимы и Ахметы любят Лермонтова за Кавказ, черкешенку Бэлу и абрека Казбича.)) Ан нет! Я засунула арабскую вязь в Гугл-перевод (ура, получилось!), и оказалось, что мусульмане пишут то же самое, что и культурные эуропейцы с американцами! А один образованный араб написал, что он безумно завидует Лермонтову…. что в арабской литературе есть целое сообщество переводчиков русской литературы, ибо, как написал один Мохаммед – "Никто так не пишет, как русские!!!"

На первых местах — Агата Кристи, Жюль Верн и Вильям Шекспир.

В топ-25 трое наших.

Ленин (7), Достоевский(17) и Толстой (24).