7 000 000 000

Владимир Тихомиров
Страх перед перенаселением сопровождал европейское общество еще с тех давних пор, когда появились первые труды по демографии. Так, еще в 1798 году английский ученый Томас Мальтус опубликовал свой труд "Опыт закона о народонаселении", из которого впоследствии выросла вся теория мальтузианства — о том, как неконтролируемый рост населения неминуемо приведет к голоду в мировом масштабе. Не менее мощный приступ паники перед перенаселением планеты вспыхнул и в середине прошлого века, когда после окончания Второй мировой войны в западных странах начался беби-бум и мощный подъем рождаемости. В моду вновь вошли семьи с четырьмя-пятью детьми, а американские фантасты без устали предсказывали закат цивилизации и неминуемые катастрофы, связанные с недостатком продовольствия и природных ресурсов. Один прогноз был мрачнее другого: так, один фантаст описывал индустриальное общество людоедов, где основным продуктом питания была консервированная человечина, другие же посылали людей в огромные города на дно морей и океанов, третьи — отправляли толпы колонистов в космос. Всеобщей панике поддались даже серьезные эксперты из Римского клуба, опубликовавшие в 1972 году доклад "Пределы роста", в котором предлагалось уже к началу 1980-х остановить рост населения — иначе, дескать, страны Азии и Африки будут не в состоянии прокормить еще 200 млн человек.

Сегодня именно развивающиеся страны являются лидерами по приросту населения (так, число жителей той же Индии за последние три десятилетия увеличилось с 500 млн до нынешних 1,2 млрд). Но вот сам страх никуда не исчез. Причем сегодня европейцев больше всего беспокоит не сама идея абстрактного перенаселения, а географический дисбаланс процесса роста населения.

— Человеческая популяция всегда подчинялась тем же универсальным законам размножения, что и все остальные виды,— говорит директор Института демографии ГУ-ВШЭ Анатолий Вишневский.— За все прошедшие тысячелетия нашей истории численность человечества росла такими темпами, которые обеспечивали равновесие с окружающей средой, разумеется, с поправками на те факторы, которые отличают человека от животных. В частности, человек — единственное существо на планете, самостоятельно раздвигающее границы обитания ареала своего вида по всей Земле. Это у каждого животного есть свой ареал обитания: к примеру, белый медведь живет в Арктике, волки — в средней полосе и только человек освоил весь земной шар. И вот, в результате всей нашей многотысячелетней истории численность человечества к началу ХХ века достигла всего 1,6 млрд человек. Но потом, уже во второй половине ХХ века, наука одержала важнейшую победу: люди взяли под контроль все факторы высокой смертности. В итоге весь прежний баланс необратимо нарушился, что и привело к небывалому демографическому взрыву.

Но в том-то и дело, что этот взрыв произошел не везде и не одинаковыми темпами. В частности, в западном мире, где и были, собственно, изобретены все технологии снижения смертности, сам процесс развития индустриальных держав привел к ответному снижению рождаемости, а значит, и темпов прироста населения.

— В позапрошлом веке все страны мира принадлежали к аграрному типу цивилизации, для которой была характерна своя демографическая модель "высокая смертность — высокая рождаемость",— говорит Анатолий Вишневский.— В условиях, когда до 20 лет доживал лишь каждый второй ребенок, как это было в дореволюционной России, люди старались производить как можно больше потомства: чем больше детей, тем выше шансы, что кто-то из них выживет. Но в ХХ веке стандарты жизни радикально изменились, и развитие урбанистической цивилизации обусловило переход на новую демографическую модель общества, которую можно выразить в двух словах: "низкая смертность — низкая рождаемость". Сегодня не нужно рожать столько, сколько раньше, чтобы прийти в конечном счете к прежнему результату — около двух выживших детей на одну "среднюю" женщину.

ФОТО: AP Сегодня к извечной нехватке пищи добавился дефицит воды и даже чистого воздуха

Развитые страны шли к этому результату постепенно, к тому же и смертность в них снижалась постепенно. А вот развивающиеся аграрные страны благодаря процессам глобализации получили технологии сокращения смертности практически в готовом виде. Смертность в них стала быстро снижаться, а рождаемость оставалась высокой, на преодоление вековой инерции требовалось время. Отсюда невероятный рывок по численности населения, как утверждают эксперты ООН, в первую половину нашего века практически весь прирост населения — около 97 процентов — произойдет в странах третьего мира. Уже в 2050 году, как говорят данные Института демографии ГУ-ВШЭ, в мире будет насчитываться 9 млрд человек, из которых 5 млрд будут жить в странах Юго-Восточной Азии, еще 2 млрд — в Африке, где и сегодня зафиксированы наиболее высокие показатели рождаемости. Тенденция эта сохранится и дальше благодаря молодости населения, так, в Африке южнее Сахары почти 43 процента населения составляют дети в возрасте до 15 лет.

А вот население России и Европы по-прежнему будет стареть и сокращаться. Да и в США к тому времени белых англоязычных американцев останется меньше половины.

Что дальше?
На этот счет существует много разных гипотез, но самая популярная из них гласит, что именно 2050 год станет пиком роста человеческой популяции. Достигнув пороговой цифры в 9 млрд, человечество начнет само плавно сокращать численность. Почему? Как считает Анатолий Вишневский, к тому времени даже самые отсталые народы Африки примут меры к сокращению рождаемости.

— Именно Европа в свое время показала всему миру путь к снижению смертности, ведь вся нынешняя медицина была создана европейскими учеными. Теперь Европа указывает миру путь к тому, как нам вернуться к оптимальной численности. Нужно сокращать рождаемость.

— Ох, Анатолий Григорьевич, боюсь, все это звучит очень непатриотично... Получается, что и в России снижение рождаемости оправданно?

— Россия ничем не отличается от других стран. Мы не можем жить отдельно от всего человечества, это все равно что пытаться пережить кораблекрушение на тонущем судне, надежно закрывшись в своей каюте, Да, Россия постепенно теряет свое привычное место в мировой иерархии демографических грандов, как, впрочем, и другие крупные европейские страны — отчасти из-за сокращения численности собственного населения, но главным образом из-за взрывоподобного роста населения наших соседей по планете. Обидно, конечно, но ничего сделать с этим уже нельзя. Такой, как Китай или Индия, Россия не станет никогда. Что мы сможем изменить?

— Ну, простите, а как же различные меры правительства по улучшению рождаемости?

— В лучшем случае они могут способствовать некоторому повышению рождаемости, такое повышение, кстати, в последнее десятилетие идет во многих европейских странах и не всегда в ответ на меры демографической политики. Однако выйти из зоны "низкой рождаемости" (меньше двух детей на женщину) пока никому не удалось и едва ли удастся. Это не соответствует требованиям глобальной демографической ситуации. Мы заинтересованы не меньше других, чтобы мировой демографический взрыв прекратился, а для этого нужно, чтобы во всех странах, включая, например, африканскую Нигерию, которая уже сейчас по численности населения обогнала Россию, рождаемость опустилась ниже двух детей на одну женщину. Глобальная демографическая система подает всем жителям планеты свои сигналы — нельзя быть настолько наивными, чтобы полагать, будто все российские вопросы можно решить на уровне нашей Госдумы.

Единственный способ вернуть в урбанистическое общество архаичную модель рождаемости состоит в том, чтобы вернуть все общество к архаической модели развития — с крестьянским бытом и высоким уровнем детской смертности. Боюсь, это никому не нужно.

Впрочем, Россия вовсе не единственная держава, кому в XXI веке под влиянием демографических показателей предстоит пересмотреть свою политику. Сокращается население и в Европе, и в Китае, где власти неукоснительно придерживаются "политики одного ребенка". В первое десятилетие XXI века демографы зафиксировали и снижение темпов роста численности населения в большинстве арабских стран Ближнего Востока и Северной Африки. Лидирует в этом списке Ливан, далее идут Египет, Иран и Тунис — правительства этих стран официально одобрили политику снижения рождаемости как способ снижения роста населения.

Наше дело — правое?
Но если демографы относительно легко могут подсчитать темпы прироста населения в развивающихся странах, то вот предсказать реакцию жителей России и других развитых стран на изменение своей роли в мире сегодня не сможет никто. Понятно, что географический дисбаланс процесса роста населения приведет к новой волне миграции из перенаселенных стран в Старый Свет и Россию. Что произойдет, когда мигрантов станет не меньше половины от общего числа жителей той же Москвы, а потомки "ранее понаехавших" будут считать себя коренными жителями и частью российского этноса?

Увеличить

— Слова могут быть разными и по-разному толкуемыми, но важна суть. Можно представить себе людей, которые главным цементом их единения считают общее прошлое. А можно попытаться объединиться на основе общего будущего. Мне близка мысль французского историка и социолога Эрнеста Ренана: нация — это повседневный плебисцит. Такая позиция оставляет перед людьми, перед их сообществами выбор будущего.

В России сейчас очень сильно увлечены своим прошлым, может быть, как реакция на доведенную до абсурда веру в "светлое будущее". Многие с упоением конструируют былинные очертания героев славного прошлого — от Ивана Грозного до Сталина.

О будущем же нет никакой ясности. Но смогут ли наши дети и внуки сменить этот устаревший вектор движения — согласитесь, очень непростой вопрос.

— Стремительное увеличение численности населения ставит перед людьми не только глобальные макропроблемы типа нехватки ресурсов, но и проблемы психологического плана,— считает Анатолий Вишневский.— В новых условиях должны измениться традиционные семейные ценности, мораль, религиозные представления — словом все то, что прежде служило задачам повышения рождаемости. Все это должно поменяться, но каждое такое изменение наносит огромные раны обществу...

Очевидно, что подобного рода травмы могут вызвать — и уже вызывают — призывы к правой революции, к возвращению традиционных ценностей. Уже сейчас голоса таких политиков звучат все громче и громче: к примеру, в Старом Свете национализм в последние годы стал политическим мейнстримом, правые депутаты в Швейцарии составили почти треть депутатов парламента, в Норвегии — четверть, националисты стали влиятельной силой в Голландии, Дании, Италии, Португалии и Австрии. Правда, есть один нюанс: зачастую те самые "традиционные ценности", на возвращении к которым все время настаивают консерваторы, при ближайшем рассмотрении порой выглядят не менее нелепо, нежели смелые футуристические фантазии.

В той мере, в какой у защитника "традиционных ценностей" звучит тревога по поводу перемен, по поводу неопределенности будущего, что всегда связано с появлением нового, их позиция оправданна: новое также нуждается в оппонировании, как и все остальное. Опасность появляется тогда, когда это оппонирование перерастает в конструирование консервативной утопии — уж чего-чего, а утопий в России за последние 100 лет хватало.

Вот, к примеру, известный кинорежиссер Никита Михалков в своем "Манифесте просвещенного консерватизма" призвал власть "делать все для того, чтобы возродить и поддержать в современном мире традицию большой, многодетной, целостной семьи, в которой присутствуют три поколения: родители, дети и внуки". Казалось бы, чем плохо? Однако насколько это реально? Но идеологам просвещенного консерватизма стоит напомнить, что в прежние времена самой большой проблемой таких многодетных крестьянских семей был раздел имущества между братьями — не желали, видите ли, подлецы, и после женитьбы жить под одной крышей с родителями, братьями да сестрами. Да и вряд ли обычную крестьянскую семью можно будет впихнуть в современные квартиры. Возврат к архаичным ценностям население никак не поддержит: кому охота возвращаться в средневековье?

Да так ли хороша была эта семья, как кажется сегодня Михалкову? Тот же Бердяев, в котором он видит своего единомышленника по консерватизму, писал об этой семье: "Иерархически организованная, авторитарная семья истязает и калечит человеческую личность. И эмансипационное движение, направленное против таких форм семьи... есть борьба за достоинство человеческой личности... Нужно отстаивать более свободные формы семьи, менее авторитарные и менее иерархические... Евангелие... требует свободы от рабства у семьи". Откуда бы взялись такие слова, если бы в той семье, вернуться к которой призывает нас "просвещенный консерватор", все было так хорошо?

— Все грядущие споры нынешнего века будут идти в русле противостояния модернизма и архаики,— говорит Анатолий Вишневский.— Причем под носителями архаических ценностей следует понимать не только приезжих, не шибко грамотных крестьян с Кавказа или из Средней Азии — с них-то какой может быть спрос? Но когда за ними трусцой бежит московская интеллигенция, тогда возникают вопросы. Не спешит ли она просто побыстрее подстроиться под настроения массового электората, а заодно и прильнуть к понятной этому электорату власти? Мы знаем, как в свое время угождала обывателям немецкая интеллигенция веймарской поры, подготовив тем самым почву для еще более неприятных вещей. Эта проблема существует даже для России, но не воспроизведется ли она в гораздо более грозных масштабах в современном мире, где количественный рост населения означает и рост весьма архаичных еще социальных слоев?

— Но есть ли у человечества шанс выйти из этого спора без больших потерь?

— У нас, людей, есть одна особенность: мы всегда боремся за модернизацию, я имею в виду глобальную модернизацию, но на каждом витке нам начинают мешать главные плоды модернизации — эти самые новые "модерные люди". Вот, промышленность стала развиваться, наука, как следствие — появились люди, работающие в этих сферах, уже не такие темные и необразованные, как большинство. И этими новыми людьми уже так запросто не покомандуешь, у них, видите ли, либеральное мышление и либеральные ценности. И вот этот слой популяции власть и общество все время норовят снять, потому что он мешает им жить так, как они привыкли.