Начиная с минувшего лета, синофобия, или попросту говоря боязнь Китая, в Казахстане захватила умы политически активных граждан. Многие из них уверены, что страна при попустительстве властей стала объектом китайской экспансии. Протестные акции проходят, в основном, в крупных городах, но, возможно, руководство страны отнеслось бы к ним не так нервно, не начнись они с небольшого города Жанаозен.
В 2011-м там разыгралась настоящая драма, когда забастовка нефтяников переросла в беспорядки, закончившиеся кровавым разгоном протестующих с человеческими жертвами. С тех пор город стал своего рода индикатором протестных настроений. Насколько сегодня напряжены казахские власти, говорит такой факт: недавно под Алма-Атой подрались несколько казахов и китайских рабочих, улаживать инцидент выехал заместитель акима (губернатора) области, а комментировал конфликт замглавы МВД.
Непосредственную угрозу казахстанцы видят в проекте строительства в стране 55 производств с участием китайского капитала и технологий. Многие считают, что китайцы хотят перенести в Казахстан опасные производства и завезти массу своих рабочих. Опасения понятные, если бы ни одно «но» — проектам уже несколько лет, их комментировали и казахстанские премьеры, и сам Назарбаев, но до сих пор не ясно реализуют ли их вообще.
Впервые о совместном с китайцами проекте сообщили в конце 2014 года. Ничего подобного прежде не анонсировалось, и раньше даже теоретически не обсуждалось. Некоторые наблюдатели расценили это, как поспешные попытки Астаны сблизиться с Пекином на фоне усугублявшегося конфликта между США и Россией. Такой шаг вполне укладывался в назарбаевскую концепцию «многовекторности» — формально сохраняя равноудаленность от трех глобальных игроков, ситуационно примыкать к тому, кто сейчас более выгоден.
Противостояние России и Америки могло, как считали некоторые местные эксперты, затронуть и Казахстан, а КНР рассматривалась как сила, способная уберечь его от подобных рисков. Если резоны казахского лидера действительно были таковы, то на этот раз его прозорливость дала сбой, ибо не были учтены ни степень накопившегося у населения критического отношения к власти, ни уровень латентной синофобии. Слившись, эти факторы создали Нур-Султану острую и долгосрочную проблему.
У казахской синофобии есть история: еще в XIX веке появилась поговорка «когда придет черный китаец, рыжий русский покажется братом» (имеется в виду цвет волос, символизировавший у казахов соседние народы). Но это, скорее, отражение страха, а не реального конфликтного опыта — в отличие от уйгуров, большой крови между казахами и китайцами не было.
В первые постсоветские годы уйгурские организации в Казахстане пытались нагнетать антикитайские настроения, рассказывая о политике ассимиляции уйгуров в Синьцзяне. Но апелляция к религиозно-культурной и лингвистической близости уйгуров и казахов им не помогла. Известный уйгурский общественный деятель, Юсупбек Мухлиси, тогда заметил, что эта история будет иметь продолжение. Казахстанские газеты в те времена порой писали о «тысячах китайцах», торгующих на барахолках Казахстана, но это не слишком волновало общество.
Во-первых, цифры явно были завышены. Во-вторых, страна жила в эйфории «великой нефти»: с американской подачи и власти, и большая часть общества поверили, что Казахстан – «вторая Саудовская Аравия», а его нефтяные ресурсы столь велики, что служат фактором мирового энергетического баланса. А после того, как в конце 1990-х США объявили Казахстан своим «стратегическим союзником в Центральной Азии», а в начале 2000-х ввели войска в Афганистан и открыли базы в Киргизии и Узбекистане, причин бояться китайской экспансии вообще не осталось.
Известный дипломат Талгат Калиев тогда писал, что «непредсказуемая ситуация на энергетических рынках, в частности, ближневосточном, заставляет Америку искать надежную опору в нашем регионе, и в Вашингтоне есть устойчивое понимание, что Казахстан является естественным союзником США». Сейчас в это трудно поверить, но в то время в Казахстане проходили международные конференции по региональной безопасности, на которых почти не упоминалась КНР!
Но американские базы в регионе просуществовали недолго, а добыча «большой нефти» западными компаниями на Каспии все не начиналась. И отношение к Китаю менялось. Однозначным оно никогда не было, но в определенный момент можно было, даже, говорить о зарождении синофилии: период роста благосостояния на высоких нефтяных ценах позволил многим казахстанцам путешествовать по КНР, покупать там качественные товары, отправлять на учебу детей.
Близкое знакомство с соседом не столько пугало, сколько внушало к нему уважение. Исследование, проведенное в 2007-м социологом Еленой Садовской, хотя и зафиксировало у части казахстанцев негативное отношение к китайцам, дало такие цифры: 55% опрошенных относились к китайской миграции безразлично, 25% хорошо, а плохо и очень плохо – лишь 18%.
Для такой эволюции общественных взглядов немало сделали и Пекин, и Астана. Китай последовательно улучшал свой имидж, проводя культурные мероприятия, устраивая роскошные приемы для политиков и журналистов из Казахстана, раздавая гранты на обучение в китайских вузах. Казахстанские власти всегда подчеркивали геополитическую и экономическую мощь Китая.
Например, несколько лет назад тогдашний глава сената Касым-Жомарт Токаев (ныне президент) заявил, что нет смысла говорить о соперничестве России и КНР — слишком велика разница их экономических потенциалов. А сложные вопросы, от которых не прятались в 1990-е, обе стороны начали обходить в 2000-е. Например, проблему забора китайцами больших объемов воды из трансграничных рек, в частности, Иртыша. Для Казахстана это ощутимая проблема, но открытые споры с соседом были и бесперспективны, и плохо отражались на концепции многовекторности.
Совместные с КНР проекты в 1990-е многих пугали, а в «нулевые» на них стали возлагать надежды. Например, началось обсуждение строительства железной дороги с колеёй европейского стандарта, которая соединила бы Китай с Ираном и Турцией через территорию Казахстана. В 2007-м на встрече с послом Пакистана в Казахстане депутат парламента от правящей партии «Нур Отан» Камал Бурханов, говорил: «Реализация этого проекта позволит нам улучшить отношения со всем миром; было бы хорошо, если бы Пакистан морально поддержал проект; вокруг него много дискуссий со стороны российских железных дорог, которые видят в нём конкурента».
Изменение отношения к КНР фиксировалось экспертами. Китаевед Руслан Изимов в 2016 году отмечал, что оно становится все более позитивным: Пекин воспринимается как надежный экономический партнер, не имеет политических претензий к странам Центральной Азии, не требует от них демократизации. «Сегодня Китай положительно рассматривается не только политиками, элитами, но и гражданами», — утверждал он.
В экспертной среде к этим изменениям относились по-разному. Сам Изимов полагал, что о последствиях этих процессов «однозначно судить пока очень сложно». А китаист Константин Сыроежкин еще в 2012-м призывал «думать о некоей альтернативе усилению китайского присутствия». Но в том же году, когда Руслан Изимов говорил о позитиве, в казахстанском обществе начался ренессанс синофобии.
Весной 2016-го в стране прошли митинги против готовившихся поправок в Земельный кодекс, которые, якобы, позволили бы иностранцам покупать земли сельхозназначения. Хотя реальных резонов для этого не было, зазвучали предположения, что скупать земли будут именно китайцы. В итоге с опровержением пришлось выступить лично Назарбаеву, а власти, чтобы развеять всякие сомнения и успокоить народ, ввели пятилетний мораторий на внесение изменений в земельное законодательство. Однако слухи о том, что китайцы «под шумок», все же, приобретают землю, периодически возникали.
Притеснения этнических казахов и других исповедующих ислам народов в КНР так же способствовали росту антикитайских настроений. С 2017 года эта тема стала мейнстримом в казахстанском информационном поле. Часто появляются публикации об отправке живущих в Синьцзян-уйгурском автономном районе (СУАР) мусульман в «лагеря политического перевоспитания», где с ними жестоко обращаются и промывают мозги. Возмущение вызывают сообщения о том, что китайские власти мешают воссоединению семей при переселении казахов из Синьцзяна в Казахстан. Не раз проходили пресс-конференции этнических казахов из СУАР, ставших жертвами репрессий на родине, или родственников таких лиц. КНР эти обвинения отвергает.
Но официальные заявления китайских чиновников обстановку не разряжают. Казахское общество волнует судьба соплеменников в других странах. Власти подчеркивают, что, в соответствии с политикой Елбасы, для МИД положение казахской диаспоры — один из приоритетов. С другой стороны, не так давно, в интервью DW.com Токаев заявил, что большая часть информации о «лагерях перевоспитания» в СУАР не соответствует действительности, и что педалирование этой темы — «часть геополитики ввиду торговой войны между США и Китаем». Но историй о притеснении казахов в соседней стране звучит все больше. И они способствуют росту неприязни к совместным с КНР 55 проектам.
Суммарные инвестиции в них оцениваются в $27,5 млрд. Для сравнения — только один проект в нефтяной сфере, расширение добычи на Тенгизском месторождении, которое разрабатывают, в основном, американские компании, оценивается в $37 млрд. Правда, это системообразующий проект – СП «Тенгизшевройл» крупнейшее нефтедобывающее производство и донор госбюджета Казахстана. Ни один из китайских проектов не является столь же масштабным. Пока реализовано лишь 13 из них — на $3,7 млрд. Несколько крупных, превышающих $2,5 млрд, заявлены как разрабатываемые или находящиеся на стадии реализации.
Но, как показывает практика, если тот или иной проект называется «разрабатываемым», это еще ничего не значит. Например, в 1999-м американская компания «Филлипс Петролеум» собиралась строить в стране гигантский завод по сжижению газа, а в 2012-м на высшем политическом уровне в Казахстане заявлялось о готовности немецких компаний заняться переработкой отвалов горнодобывающих предприятий. Дальше громких слов дело не пошло. Долгую историю с китайскими проектами сегодня можно резюмировать так: ни негативный (ущерб экологии и наплыв китайцев в страну), ни позитивный (рывок в диверсификации экономики) сценарии сегодня не реализуются.
Боятся граждане Казахстана и того, что их страна попадет в долговую зависимость от Пекина в ходе претворения в жизнь его концепции «Пояс и путь». Главный научный сотрудник Казахстанского Института стратегических исследований, Вячеслав Додонов, по этому поводу заметил: «Проблема роста задолженности перед Китаем в период реализации проекта «Пояс и путь» не обостряется, а, напротив, теряет остроту. Она и до начала реализации проекта не была чрезмерно острой: по итогам 2013 года на КНР приходилось 10,6% внешнего долга Казахстана, а по состоянию на 1 января 2019 этот показатель снизился до 7,3%. Сценарий гипотетической «долговой ловушки» перед КНР не имеет признаков реализации».
Иначе говоря, реальных признаков китайской экспансии и попыток закабаления Казахстана Китаем не существует. Из всех обвинений, выдвигаемых в адрес КНР, реальные основания есть лишь у тех, что касаются «лагерей перевоспитания» в Синьцзяне. Но про эти лагеря говорят, начиная с 2017 года, а тема китайской угрозы «выстрелила» в 2019-м. Почему?
Одни видят здесь происки США, желающих подорвать проект «Пояс и путь». Другие усматривают «руку Москвы», которая так реагирует на утрату влияния в Казахстане. Околовластные комментаторы обвиняют в нагнетании антикитайских настроений Мухтара Аблязова, бывшего банкира и оппозиционного деятеля, живущего в Европе и заочно осужденного в Казахстане. Те, кто чураются конспирологии, объясняют сложившуюся ситуацию тем, что общество недовольно закрытостью темы сотрудничества с КНР, отсутствием «большого диалога» по ней.
Во многом это правда. Но, с другой стороны, диалога власти и общества не было ни когда американские компании приходили на крупнейшие нефтяные месторождения Казахстана, ни когда готовилось вступление в Таможенный союз. Однако в тех случаях, хотя критики этих планов хватало, в стране не возникало резкой неприязни к странам-участницам проектов.
Скорее всего, в синофобию канализировалась общая усталость общества от политической системы Казахстана. Именно поэтому всплеск антикитайских настроений пришелся на прошлое лето, когда усилилось ощущение, что транзит власти в стране не подразумевает никаких принципиальных изменений, а кое в чем, например, в развитии культа личности, даже углубляет прежние практики.
У синофобии два лица: образ «китайского колонизатора» идет рука об руку с образом коррумпированного казахского чиновника. По сути, речь идет о росте критических настроений по отношению к власти, а зримая антикитайская составляющая придает этим настроениям общенациональный характер, не позволяя «расползтись» по региональному, родовому, языковому или религиозному принципам. Возможно, есть в этом и элемент «проектности», внешней или внутренней, но гораздо важнее интуитивный поиск нацией новых форм выражения и консолидации и, в конце концов, ощущения своей субъектности. Официальная власть неплохо справлялась с этими задачами первые 20 лет независимости, однако сегодня это уже не так.
Но почему же страхи и подозрения вызывает именно Китай, а не Америка или Россия? Во-первых, в роли жупела побывали и эти страны — первая во время «цветных революций», вторая в годы войн в Чечне и после присоединения Крыма. Впрочем, те приступы фобий были не столь острыми — режиссировавшие их околовластные политтехнологи знали, где остановиться. А, во-вторых, сегодняшняя неприязнь к Китаю может перекинуться и на другие страны.
Есть и еще одно, пока не очень распространенное, мнение: нынешняя синофобия – это «болезнь роста», острая, но проходящая фаза объективных процессов. Экономический обозреватель Аскар Машаев выразил эту позицию так:
«Казахстан, как периферия, не может рассчитывать на самостоятельный экономический подъем, мы обречены на «догоняющее развитие». И экономка будет всецело зависеть от того, какие технологии нам передаст центр, какое место в цепочке добавленной стоимости позволит занять. Раньше для нас центром была Россия, сейчас, медленно, но верно, мы идем под крыло Китая. В том числе, через проект «Пояс и Путь»».