«Мама хотела, чтобы я стал профессором», — Жозе Мануэл Баррозу, председатель Европейской комиссии

Что скрывает под маской невозмутимости Жозе Мануэл Баррозу — один из самых влиятельных европейских политиков? // Питер Шпигель, Газета "Ведомости", № 225 (2743), 29 ноября 2010 года

Кто он — удачливый властолюбивый карьерист или несостоявшийся ученый, которым двигало неприятие фашистских порядков в Португалии 1960-х? Ответ на этот вопрос нашел журналист Financial Times, проведя несколько часов вместе с председателем Еврокомиссии.

Казалось бы, невозможно поставить в затруднительное положение человека, три десятка лет варящегося в политическом котле сначала одной европейской страны, а потом и всей Европы. Но в самом начале нашего интервью Жозе Мануэл Баррозу попадает именно в такое положение.

Мы встречаемся с ним в увитом виноградом дворике ресторана отеля York House в Лиссабоне. Метрдотель предлагает подобрать для нас блюда, и я охотно соглашаюсь. «Прошу заметить, не я это предложил!» — полушутливо протестует Баррозу на безупречном английском. Он говорит, что представил себе, как будет выглядеть президент Еврокомиссии, лакомящийся фуа-гра в самый разгар кампании по контролю за расходами: «Вам придется написать, что меня заставили!» Я вежливо заверяю, что упомяну о его протесте в статье. Про себя думаю: видимо, дело в притворной скромности, которую политики любят выказывать при репортерах. Но по мере нашего разговора я ловлю себя на мысли, что скромность Баррозу может оказаться и не наигранной. Несмотря на все мои уговоры и бутылку красного вина, он чувствует себя явно некомфортно, отвечая на мои вопросы о его головокружительном восхождении к посту председателя Еврокомиссии. Этот пост Баррозу занял в 2004 г., а в прошлом году был переизбран на второй срок.

Хотя до Бельгии, где расположена штаб-квартира Еврокомиссии, сотни километров, да и встреча наша не предполагает чрезмерной официозности, Баррозу одет в униформу брюссельских еврочиновников — синий костюм, светлую рубашку и темный галстук. Мы начинаем с разговора о родословной. Его дед по отцовской линии был убежденный монархист. В начале прошлого века начались гонения на королевскую семью Португалии, и дед Баррозу вместе с семьей был вынужден бежать в Бразилию. Когда страсти улеглись, отец Баррозу вернулся в Лиссабон и устроился работать бухгалтером. Вскоре он познакомился с будущей матерью Баррозу — школьной учительницей из небогатой семьи. Они поженились, в 1956 г. у них родился сын. «Мама хотела, чтобы я стал профессором университета, как несколько моих предков, — рассказывает Баррозу. — Я первый из своего рода, кто не пошел в науку. Все остальные выбирали математику, медицину, точные науки, меня же привлекала литература, но мама настояла, что в таком случае лучше уж стать юристом». Баррозу, сейчас известный твердостью в отстаивании своих позиций, тогда послушался мать. В 1978 г. он окончил юридический факультет Лиссабонского университета. Но поработать юристом ему не пришлось. И, повзрослев, он стал следовать собственным желаниям. Его увлекла политика. В 1981 г. он окончил еще один университет — в Женеве, получив степень магистра политических наук. К тому моменту он уже был активно вовлечен в политическую борьбу. Она, кстати, не отвлекала его от другой страсти — к новым знаниям. Третий диплом — доктора философии — Баррозу получил в крупнейшем американском католическом Джорджтаунском университете.

«Нужны были новые лидеры»

Во время революции 1974 г. Баррозу был лидером группы студентов, выступавших против правительства Португалии. События тех лет положили конец диктаторскому режиму, пошатнувшемуся после смерти премьер-министра Антониу Салазара в 1970 г. В 1980 г. Баррозу вступил в правоцентристскую социал-демократическую партию — одну из наиболее влиятельных политических сил в стране. В 1985 г. новое правительство страны под руководством Анибала Антониу Силвы (сейчас он президент Португалии) срочно вызывает Баррозу, который тогда учился в США. Баррозу уходит от вопросов, почему выбор нового правительства пал именно на него и почему по возвращении на родину у него начался стремительный карьерный взлет. 29-летний Баррозу сразу становится членом парламента. Вскоре его назначают заместителем министра иностранных дел. Он принимает активное участие в организации переговоров враждующих сторон в бывшей португальской колонии Анголе, а также в процессе урегулирования ситуации вокруг еще одной бывшей колонии Португалии — Восточного Тимора. В 1992 г. Баррозу становится министром иностранных дел. «Послушайте, здесь невозможно сравнивать с чем-то. В Португалии, как и в Испании, был конфликт поколений, — объясняет он, упирая на то, что любые связи с режимом Салазара после революции ставили тогда крест на карьере. — Дело не в моих выдающихся заслугах: нужны были новые лидеры, так что многие из нас пришли в политику в молодом возрасте и заняли порой весьма высокие посты».

В 1999 г. Баррозу возглавил социал-демократическую партию Португалии. «Ресторан, в котором мы сейчас сидим, находится в самом центре Лиссабона. До штаб-квартиры партии было два шага, парламент рядом, — вспоминает мой собеседник. — Я часто бывал здесь в те годы со своими политическими союзниками». Несмотря на некоторую фамильярность и довольно живые истории, которые рассказывает Баррозу, наша беседа не скатывается к формату общения на дружеской вечеринке. Он кивает мне головой и улыбается, но нет ни следа покровительственного добродушия, которое у меня плотно ассоциируется с американскими и британскими политиками. Напротив, Баррозу ухитряется быть одновременно и расслабленным, и сдержанным. Стоит довольно теплая погода, но ни он, ни я не снимаем пиджаки и не ослабляем галстуки. Нам подают чуть не ставшее камнем преткновения фуа-гра, положенное на непропорционально большую гору чипсов. Вдруг Баррозу начинает рассуждать о трудностях избирательной кампании в Португалии. И его лицо буквально оживает.

«Я не хотел лгать»

Он вспоминает, как, будучи лидером оппозиции на давно забытых всеми муниципальных выборах, колесил по стране и намотал тогда на спидометре 400 000 км. С удовольствием рассказывает, как появился в прямом телеэфире в 1999 г. в качестве кандидата в премьер-министры: «Интервью вела женщина, причем в несколько провокативном стиле. Она задала мне вопрос: «Господин Баррозу, вы вправду верите, что станете премьером?» Это был прямой эфир в прайм-тайм, так что я ответил: «Уверен в этом. Только не знаю, когда точно». Тут Баррозу громко смеется и уверяет, что ответ был импровизацией чистейшей воды: «Я не хотел лгать. Я отлично понимал, что не выиграю эти выборы». Проигрыш — не такая уж плохая штука, утверждает Баррозу. В то время он не был уверен, что готов к столь ответственному посту. Три года спустя он уже знал, что его время пришло. В 2002 г. коалиция, в которой состоял Баррозу, набрала большинство, Баррозу был избран главой правительства Португалии.

Я пытаюсь вывести разговор на тему международной политики и вспоминаю, когда впервые услышал о Баррозу. В марте 2003 г. я освещал подготовку Пентагона к войне в Ираке — в это самое время премьер Баррозу принимал на Азорских островах Джорджа Буша и Тони Блэра. До вторжения оставалось меньше недели. Эту историю я использую, чтобы заговорить о приписываемом Баррозу проамериканизме. Но мои усилия напрасны. Баррозу решает, что на самом деле я спрашиваю, поддерживал ли он администрацию Буша во время войны в Персидском заливе, и становится малообщительным. Он устраивает мне пересказ основных аргументов в пользу поддержки операции. Он якобы считает войну плохой идеей, но, раз уж США ввязались в войну, пришлось их поддержать как влиятельному союзнику.

Пока мы выясняем, как Баррозу удавалось балансировать между давлением со стороны США и антивоенными настроениями своих европейских коллег, нам подают основное рыбное блюдо: фаршированного шпинатом солнечника с картофельным пюре. Мы почти не замечаем перемены блюд, так как разговор становится напряженным. Я упоминаю просьбы со стороны Билла Клинтона и другого влиятельного американского политика, главы палаты представителей США Нэнси Пелоси. Баррозу ссылается на исторический союз Америки с Британией и Испанией. Баррозу больше не кивает и не улыбается.

«Не правы ни европейцы, ни американцы»

Я пытаюсь более прямолинейно перевести разговор на современные отношения между США и ЕС. Рассказываю, что в неформальных разговорах с высокопоставленными чиновниками по обе стороны океана проскальзывает много взаимных обид. Европейцы жалуются на недостаточное внимание со стороны Обамы, хотя Европа весьма благоволила ему два года назад. Американцы пеняют, что их заокеанские коллеги нуждаются в постоянной опеке.

Баррозу обостряет тему, утверждая, что и европейцы, и американцы не правы. «Я думаю, по обе стороны Атлантики, вероятно, считали, что отношения — это нечто само собой разумеющееся», — говорит он, пока официант уносит тарелки. К карте десертов мы даже не прикасаемся. Он продолжает: «Я очень часто сравниваю отношения между государствами с отношениями между людьми. Иногда мы гораздо более добры к тем, кого мало знаем, кто не является нашим другом, ведь с друзьями нам не нужно быть все время хорошими. Вероятно, нечто подобное сейчас и происходит».

Я заостряю внимание на том, что Обама проигнорировал встречу на высшем уровне ЕС — США, которая была запланирована в Мадриде в мае, и что недавний саммит в Лиссабоне просто хорошо подстроен по времени: он начался через несколько часов после саммита НАТО в том же Лиссабоне. А мог бы стать отдельной встречей в Брюсселе, все-таки этот город можно назвать столицей ЕС. Но Баррозу настаивает, что содержание важнее формы, а итоги саммита важнее символизма. «В конце концов, вы же понимаете, я не могу высказываться против Лиссабона», — смеется он, намекая, что это его родной город.

«Невольный ученый»

Я спрашиваю его об отношениях с Херманом ван Ромпеем, с этого года назначенным постоянным председателем ЕС, а до этого занимавшим пост премьера Бельгии. После ритуальных фраз о том, как прекрасно им работается вдвоем, мы увязаем в споре о политической философии. Баррозу ссылается и на «теорию систем», и на Монтескье с его балансом сил. Я поражен тем, как этот академический спор оживил Баррозу. Он именует себя «бывшим ученым или невольным ученым». И я вспоминаю его не слишком уважительную реплику в начале беседы о большой роли в его жизни матери, скончавшейся в начале этого года. Ведь именно она хотела, чтобы он стал профессором университета. Внезапно начинает казаться, что его интерес к науке куда больше интереса к политике.

В отличие от других студенческих лидеров времен португальской революции, ставших коммунистами или радикалами, Баррозу всегда был центристом. Во всяком случае, так утверждает он сам. Он хотел свержения режима прежде всего ради искоренения его лжи и цензуры. Ужасно, что правительство запрещает своим гражданам читать некоторые книги или слушать определенную музыку, думал молодой Баррозу.

По мере того как наш обед подходит к концу, я все меньше считаю Баррозу человеком, для которого главный мотив — политический. Все больше мне кажется, что его личность сформировалась под влиянием интеллектуальных лишений дореволюционной португальской политической системы. Это объяснило бы многое: и его любовь к тактике взаимных уступок, и его привязанность к миру науки, и его восхищение открытостью США, и его симпатию к новым государствам — членам ЕС, недавно избавившимся от диктатуры.

И тут Баррозу, рассказывающий о своем увлечении современным искусством и оперой, как нарочно, начинает вспоминать о джазовом фестивале в пригороде Лиссабона в 1971 г. Хотя Салазар к тому времени уже скончался, его правительство оставалось у власти. Его лидеры поддержали фестиваль как хорошее средство привлечь туристов. «Португалия была очень отсталой страной», — рассказывает он. От волнения он говорит все громче, вспоминая момент, когда всемирно известный басист Хэйден взял микрофон: «Он сказал, что посвящает следующую песню черному освободительному движению Анголы, Мозамбика и Гвинеи-Бисау. Толпа была в диком восторге. Именно тогда я открыл для себя джаз».

Это удобный предлог раскрыть Баррозу мою теорию о его мотивах: истоки его увлеченности научными спорами, страсти к искусству и даже причины восхождения на вершину политического олимпа ЕС следует искать в юноше, желающем освободиться от удушающей автократии фашистской Португалии. «Это похоже на одну из американских книг по самоусовершенствованию, — парирует он неодобрительно, но добродушно. — Я не собирался подвергаться психологическому анализу Financial Times». Но вслед за этим он начинает примерять теорию на себя. Он отмечает, что многие из его однокурсников построили юридическую карьеру в Португалии, в то время как он отважился уехать за рубеж поучиться и повидать мир. Он ушел с поста премьер-министра, которого так долго добивался, всего через два года после назначения, чтобы занять пост в ЕС. Затем вспоминает, что один из его главных жизненных принципов — интересоваться всем новым и необычным. «Люди называют это интуитивной прозорливостью, а на самом деле вы просто держите глаза открытыми», — говорит он.

Так действительно ли его поступками управляет молодой бунтарь внутри его? «Возможно, возможно», — признается он.

FT, 19.11.2010. В подготовке статьи участвовал Антон Осипов