Каково значение наследия Рузвельта для мегабанков Америки? ("Project Syndicate", США)

Немногим более ста лет назад Соединенные Штаты занимали лидирующее положение в мире в том, что касалось переосмысления работы большого бизнеса – и того, когда власть таких фирм должна быть ограничена. Тогда прогрессивным законопроектом – не только для США, но и для остального мира – стал акт Шермана 1890 года.

Законопроект о финансовых реформах Додда-Франка, который вот-вот пройдет Сенат США, сделает что-то похожее – но с большим запозданием – для банковской системы.

До 1890 года крупный бизнес повсеместно считался более эффективным и, как правило, более современным, чем малый бизнес. Многие люди рассматривали объединение малых фирм в более крупные фирмы как стабилизирующее развитие, которое являлось успехом и позволяло осуществлять дальнейшие производительные инвестиции. Появление Америки как ведущей экономической державы, в конечном итоге, было возможно благодаря сталелитейным заводам, интегрированной железнодорожной системе и мобилизации значительных энергетических резервов через такие рискованные предприятия, как Standard Oil.

Но постоянно увеличивающийся бизнес имел глубокое социальное воздействие, и в этом случае бухгалтерские книги не всегда имели положительную отчетность. Люди, которые руководили крупными фирмами, часто были неразборчивы в средствах и, в некоторых случаях, использовали свое доминирующее положение на рынке, чтобы избавиться от конкурентов – при этом постепенно заставляя выжившие фирмы ограничивать поставки и увеличивать цены.

Несомненно, в Америке середины девятнадцатого века существовало влияние локальных и региональных рынков, но не было ничего подобного тому, что происходило в последующие за этим 50 лет. Благодаря большому бизнесу произошли основные улучшения в увеличении производительности, но большой бизнес также способствовал тому, что частные компании получили возможность действовать такими путями, которые были вредоносны для всего остального рынка – и для общества.

Сам акт Шермана не изменил ситуацию мгновенно, но, поскольку президент Теодор Рузвельт решил поддержать его, акт стал могучим инструментом, который мог использоваться для ослабления промышленных и транспортных монополий. Поступая таким образом, Рузвельт и те, кто пошел по его стопам, изменили общее мнение.

Первое дело Рузвельта против Northern Securities в 1902 году было чрезвычайно спорным. Но раздел Standard Oil десять лет спустя – возможно, самой могущественной компании в истории мира к тому времени – считался, согласно общепринятому мнению, вполне разумным. И раздел Standard Oil произошел в типичном американском стиле: компания была разделена более чем на 30 частей, держатели акций получили хорошую прибыль, а семья Рокфеллеров продолжила реабилитировать себя в глазах американской общественности.

Почему эти антитрастовые инструменты не используются сегодня против мегабанков, которые стали такими могущественными, что могут значительно изменить законодательство и нормативы в свою пользу, при этом получая при необходимости щедрую помощь, финансируемую налогоплательщиками?

Ответ заключается в том, что тот тип власти, которым обладают большие банки сегодня, отличается от того, который представляли себе составители акта Шермана – или люди, которые приспосабливали акт к использованию в самом начале двадцатого века. Банки не имеют монопольного права устанавливать цену в традиционном смысле, и их рыночная доля – на национальном уровне – меньше уровня, который необходим, чтобы начать антитрастовое расследование в секторах, не связанных с финансами.

Эффективные пределы размеров банков были навязаны банковскими реформами 1930-х годов, и была попытка поддержать такие ограничения в акте Ригля-Нила 1994 года. Но все эти ограничения остались в стороне во времена повальной отмены регулирования в последние 15 лет.

Сейчас, однако, на подходе новая форма антитрастового закона – в форме поправки Каньорски, чьи идеи были воплощены и в законопроекте Додда-Франка. Когда законопроект станет законом, федеральные регулирующие органы будут иметь право и возможность ограничивать масштабы влияния больших банков и, если необходимо, разделять их, когда они представляют “смертельный риск” для финансовой стабильности.

Это не теоретическая возможность – такие риски проявили себя вполне четко в конце 2008 года и начале 2009 года. Конечно, остается неопределенным, смогут ли регулирующие органы действительно осуществить такие шаги. Но, как сказал член палаты представителей Пол Каньорски, основной вдохновитель, стоящий за внедрением этого законопроекта в жизнь: “Главный урок, который мы получили за последнее десятилетие, состоит в том, что финансовые регулирующие органы должны использовать свою власть, а не потворствовать производственным интересам”.

И Каньорски, возможно, прав, говоря, что потребуется немного. “Если хотя бы один регулирующий орган использует свою экстраординарную власть (разделить банки, которые “слишком большие, чтобы обанкротиться”), ‑ говорит он, ‑ это будет убедительным посланием”, посланием, “которое значительно реформирует то, как фирмы, занимающиеся финансовыми услугами, будут вести себя дальше”.

Регулирующие органы могут сделать многое, но им нужна политическая директива самого высокого уровня, чтобы осуществить настоящий прогресс. Тедди Рузвельт, конечно, предпочитал “говорить мягко и носить большую трость”. Поправка Каньорски – очень внушительная трость. Кто ею воспользуется?

Оригинал публикации: Project Syndicate