"Мы слишком много знаем"

Борис Кагарлицкий

Неолиберализм как он есть: в мировой политике и российском образовании

Если вы хотите узнать о том, какая идеология навязывается обществу, – загляните в школьный учебник истории. Тот, кто попытается просмотреть массу существующих учебников по зарубежной истории XX века, столкнется со странным на первый взгляд явлением: почти все они настойчиво игнорируют несколько важных сюжетов современной истории. Во-первых, в принципе отсутствует анализ негативных последствий неолиберальных экономических реформ. Во-вторых, все учебники, по крайней мере на словах, придерживаются ортодоксального варианта «теории модернизации» и заявляют, что страны «третьего мира» догоняют страны развитые (игнорируя при этом теории «зависимого развития» и «периферийного капитализма» и уже переведенные работы их сторонников: Р. Пребиша, Г. Мюрдаля, И. Валлерстайна, С. Амина и т.д.). В-третьих, исламский фундаментализм рассматривается как традиционное явление, борющееся с модернизацией (или глобализацией, хотя этот термин тоже появляется редко), но при этом в учебниках не найти серьезных упоминаний об антиглобалистском движении. И совершенно очевидно, что такая избирательность неслучайна. С просьбой рассказать о том, что такое неолиберализм вообще и как он проявляется в российском образовании, «Скепсис» обратился к Борису Юльевичу Кагарлицкому – известному политологу и социологу, директору Института проблем глобализации, автору книг «Реставрация в России» (1999), «Глобализация и левые» (2001), «Восстание среднего класса» (2003), «Периферийная империя: Россия и миросистема» (2004), «Марксизм: не рекомендовано для изучения», (2005), «Управляемая демократия» (2005), «Mirage of Modernization» (1995), «The Twilight of Globalization: Property, State and Capitalism» (2000) и многих других.

«СКЕПСИС»: Скажите, с чем связан этот «заговор молчания» в учебниках и возможно ли в современной российской ситуации появление других пособий, написанных с учетом всех перечисленных проблем?

Борис Кагарлицкий: Давайте начнем с последнего вопроса. Я думаю, что есть достаточно специалистов, которые могли бы написать такие учебники. И обратите внимание: если такие претензии предъявляются учебникам, значит в научном, академическом обществоведческом сообществе есть понимание того, что существует данная проблема. Есть другой вопрос: насколько подобного рода учебники при существующей системе и при господствующей в обществе идеологии будут востребованы, насколько они будут профинансированы, внедрены, одобрены и так далее. Понятно, что они противоречат доминирующей линии. В идеале учебник вообще не должен пропагандировать одну трактовку, а должен давать ученикам полноту знаний о существующих теориях, которая и позволит детям самим сделать необходимые выводы, если в обществе нет пока более или менее сложившегося мнения по данному вопросу. Так вот, беда господствующих теорий (в частности, теории модернизации) состоит именно в том, что они очень слабы по отношению к реальности, факты противоречат им просто вопиющим образом. Как в старом советском анекдоте: «У меня проблемы – слышу одно, а вижу другое». Именно поэтому эти теории могут держаться только до тех пор, пока никаких других теорий в обиходе не существует. Попросту говоря, у вас появляются сомнения в том, что Земля плоская, но, поскольку запрещено даже предположить, что она может быть другой формы, эти сомнения не имеют значения – она все равно будет плоской по определению. Это очень важный момент для поддержания спокойствия, порядка, интеллектуального равновесия в обществе и морально-интеллектуального комфорта нашего среднего класса, чтобы люди не думали о каких-либо теориях, затрагивающих устройство современного мира в несколько большей степени, чем предлагается официальными версиями. С точки зрения морального комфорта, это очень правильный подход.

Какие же факты не укладываются в существующие теории? Что в нашем случае доказывает, что Земля – круглая?

Если говорить по порядку, статистика и социология показывают, что, мягко выражаясь, далеко не все страны, которые действовали в соответствии с рекомендациями теории модернизации, добились успеха – исходя из критериев, заданных этой же самой теорией. Дело не в том, что неолиберальная экономическая политика приводит к социальной несправедливости и к культурным проблемам. Эти-то претензии как раз не обоснованы, потому что неолиберализм не обещает нам социальной справедливости, он обещает нам только ускорение экономического роста. Но во всех странах, где проводится экономическая политика в духе неолиберализма, в долгосрочной перспективе наблюдается замедление экономического роста. Вот это – статистический факт.

Любую теорию, особенно социальную или экономическую, можно и нужно оценивать, прежде всего, исходя из тех критериев, которые она сама себе задает. Поэтому можно просто изложить, что примерно с 1978-79 года до начала 2000-х годов существовал пресловутый Вашингтонский консенсус: согласие всех лидирующих мировых правительств и господствующих экспертных групп относительного того, как решать мировые проблемы. Вашингтонский консенсус предполагал свободу торговли, снятие ограничений на движение капиталов, приватизацию, либерализацию цен, резкое снижение социальных расходов и отсутствие государственного регулирования. Все это должно было привести к резкому экономическому росту. Но к началу 2000-х годов этот прогноз не подтвердился. В целом, период с 1980 по 2003 год оказался, по данным мирового экономического развития, гораздо менее результативным, чем, скажем, период после Второй мировой войны вплоть до конца 60-х, когда использовались методы государственного регулирования и смешанной экономики. Более того, обратите внимание: можно взять период с 70-х по начало 80-х, который считается периодом кризиса системы госрегулирования, и даже тогда среднегодовые мировые показатели были существенно лучше, чем в период с 80-го по 2003. Единственный внятный результат этой политики состоял в том, что, с одной стороны, произошло существенное перераспределение ресурсов между западными странами, входящими в число наиболее развитых, и всем остальным миром, а с другой – в рамках развитого мира произошло радикальное перераспределение ресурсов от всех в пользу США.

Что мы можем сделать в учебниках? Мы можем просто описать некоторые конкретные результаты данного процесса, которые нельзя отрицать, потому что здесь я ссылаюсь на данные официальной статистики, а не на какие-то альтернативные исследования. После чего следует сказать, что эти противоречия, эти проблемы объясняются целым рядом теорий. И здесь можно сослаться на теорию зависимости, на теорию периферийного капитализма, не утверждая, конечно, что эти теории являются истиной в последней инстанции. Но они, по крайней мере, дают объяснение происходящему.

В чем конкретно выражается процесс перераспределения между странами центра и периферии?

Сейчас он существует в трех формах. Первая форма – это прямой вывоз капитала, который в большинстве случаев для стран периферии («третьего мира») оказывается больше, чем ввоз. И суммарно страны периферии субсидируют страны Запада настолько, что это многократно перекрывает всю поставляющуюся по официальным каналам помощь. Вторая форма – это финансовая эксплуатация стран-должников через кредитную систему, что должно быть хорошо понятно человеку, живущему в России. И третье – это вывоз товаров, то есть производство товаров дешевой рабочей силой для реализации по ценам дорогих рынков в США, в странах Западной Европы, но без возвращения той прибыли, которая получена за счет этого производства. Иными словами, производство находится в Малайзии, головная контора – в Нью-Йорке, реализация тоже происходит в Нью-Йорке. Значит, в Малайзию поступает только небольшая часть для покрытия издержек, а все прибыли аккумулируются в головной конторе в Штатах. В этом случае, заметьте, даже не происходит вывоза капитала или вывоза прибыли из Малайзии, потому что малазийское подразделение даже может работать в убыток. Для транснациональной компании не важно, чтобы каждое ее подразделение работало с прибылью, для транснациональной компании вполне возможна ситуация, когда все национальные подразделения работают в убыток, а головная контора подсчитывает прибыль.

Еще один важный момент: мировая экономическая система, построенная на рыночном перераспределении, работает по принципу поляризации ресурсов (прежде всего, финансовых) и централизации капитала, поэтому, скажем, ускорение развития той или иной страны в условиях свободного движения капитала не обязательно ведет к тому, что у этой страны будут возможности для дальнейшего развития. Если в слабой стране появляется больше финансовых ресурсов, то увеличивается вероятность ухода этих ресурсов за границу. Чем больше капитала в современной системе производится внутри отдельного слабого элемента, тем больше капитала будет вымываться в пользу стран центра, то есть в те страны, которые являются основными центрами накопления капитала. Потому что чем больше централизована система, тем быстрее и эффективнее происходит накопление капитала. Иначе он расползается, размывается, рассеивается, становится менее эффективным. И понятно, что этих центров накопления не может быть слишком много. По той же самой причине: если будет слишком много центров накопления, накопление будет менее эффективным. Другое дело, что, сконцентрировавшись в одном месте, капитал может потом перераспределиться опять-таки для того, чтобы более производительно работать. И есть разные формы перераспределения, совершенно необязательно в форме перекачки денег. Оно может происходить через закупку дешевого сырья и продажу дорогих промышленных изделий, посредством прямого колониального грабежа, может иметь форму эксплуатации дешевой рабочей силы при вывозе товаров и реализации их на западных рынках при удержании прибылей (как в уже приведенном примере с Малайзией).

Отсюда возникает парадокс: рост экономики в России за последние годы привел не к прекращению вывоза капитала из страны, а к тому, что в абсолютных масштабах вывоз даже увеличился. Известно, что, скажем, 2000 и даже 2003 были годами массового вывоза капитала. И нам каждый раз это пытаются объяснить каким-то частным случаем. Либо Абрамович – такой экстравагантный господин – покупает «Челси», либо наши предприниматели боятся, что их раскулачат, либо, мол, в России все еще слишком большая коррупция. И каждый раз объясняют это частным случаем, не замечая, что все эти частные случаи во всех странах складываются в одну тенденцию.

А что Вы можете сказать об «азиатских тиграх» – Южной Корее, Тайване, Гонконге и Сингапуре, которые почти достигли уровня развитых стран?

Так они-то с точки зрения неолиберализма все делали неправильно! «Азиатские тигры», во-первых, работали в условиях государственного протекционизма и достаточно большого вмешательства государства в экономику, во-вторых, они действовали в условиях, когда не было финансовой открытости, в-третьих, они отдавали приоритет внутреннему рынку. И вот «азиатские тигры» стали мощными экспортерами, но экспортный потенциал, допустим, той же самой Южной Кореи был достигнут за счет того, что южнокорейские товары массово производились именно для внутреннего рынка, и в силу этого они были дешевы, и в силу этого они становились выгодны для продаж на мировом рынке.

Но потом под давлением мирового сообщества все эти азиатские страны были все-таки вынуждены в той или иной мере начать либерализацию обменного курса, открывать рынок, вводить так называемую открытость финансовых потоков. И результатом стал почти мгновенно разразившийся азиатский кризис. И когда потом азиатские страны затормозили проведение дальнейших неолиберальных реформ (они даже их не свернули, а просто замедлили), то ситуация начала выправляться. Кстати, то же самое и в России.

Сейчас все наши либеральные комментаторы сетуют, что шесть лет прошло с 1998 года, а никаких серьезных реформ не проводится. Так после периода сплошного проведения неолиберальных реформ (1994 – 1998) как раз эти шесть лет и были временем, правда, не столько большого экономического роста, сколько, скорее, восстановления...

Что получается в итоге? Берут, скажем, в Китае неолиберальный учебник и делают строго наоборот. Все, что по этому учебнику нельзя делать ни при каких обстоятельствах, что немедленно приводит к катастрофе, – все это там делают и приходят к успеху. И наоборот, страны, которые действуют по учебнику: Россия, Молдова, – приходят к той самой катастрофе.

Кстати, у меня есть гипотеза, что Китай, который сейчас тоже пошел по пути поворота к неолиберальной политике, ждет очень серьезный кризис в ближайшие год-полтора. Причем Китай не обязательно должен полностью воплощать в жизнь неолиберальную систему; но даже первый комплекс мер, который будет осуществлен в ближайшее время, может привести к весьма драматичным последствиям. Но это просто можно будет посмотреть.

Когда говорят об экономических успехах неолиберальной модели, то часто приводят в пример Чили времен Пиночета…

Вы ведь знаете, что уровень жизни чилийского населения в конце 90-х годов только-только примерно достиг того уровня, на котором был в начале 70-х. Произошла поляризация общества, и был создан средний класс, который действительно приобрел определенные выгоды от этих реформ. А все остальное население было просто выкинуто за пределы гражданского общества. И потому, если даже у вас две трети населения, которые крайне недовольны, это имеет значение, поскольку они в силу социальной деградации и нарастания коррупции в политической системе не способны повлиять на развитие событий. И происходит создание общества одной трети, сегрегация общества, в результате которой мы видим достаточно большую группу людей, которые могут оценивать все произошедшее как большой успех, но все остальные оказываются в нищете. И все-таки свертывание диктатуры привело к тому, что дальнейшие неолиберальные реформы прекратились, несмотря на произошедшие изменения. Я уж не говорю о том, что Пиночету неоднократно приходилось национализировать им самим приватизированные предприятия, потому что они очень плохо работали после приватизации. В итоге к концу правления Пиночета госсектор в Чили был больше, чем при Альенде, правда, в других отраслях.

Конечно, отбирать рудники у американских компаний Пиночет не собирался...

Но суммарное количество национализированных компаний и компаний, которые жили на государственные субсидии, стало существенно больше в результате неолиберальных реформ, чем при Альенде. По этому поводу были даже шутки, что это чикагский путь к социализму. Это были просто попытки сводить к минимуму всякие негативные последствия собственных действий.

Но есть еще один важный момент неолиберальной политики. Мы видим, с одной стороны, массовое распространение демократических институтов по Латинской Америке и даже по Африке. А с другой стороны – стремительную деградацию этих институтов, стремительную потерю доверия и уважения к ним со стороны народа. Раньше люди готовы были пойти на смерть во имя парламентаризма, а теперь парламенты есть, но они никому не нужны, потому что все знают, что они все равно ничего не решают. Две трети населения не участвуют в политической жизни, у них нет механизмов, с помощью которых они могут повлиять на эту политическую жизнь. Если в Англии XVIII века нужно было лишать пролетариев права голоса, чтобы помешать им навязать свою волю гражданскому обществу джентльменов, то сейчас та же самая цель достигается более простыми методами. Другими словами, если существует некий финансовый порог участия и кандидатов, и партий, и каких-то социальных сил в выборном процессе, то становится понятным, что от двух третей до трех четвертей населения (и, соответственно, их политические представители) не могут эффективно участвовать в политико-избирательном процессе. Просто потому, что не имеют для этого средств. Все недовольны, но никаких альтернатив нет. Таким образом, мы приходим к ситуации, аналогичной однопартийной системе при формальном отсутствии имущественного ценза и формальном плюрализме. Система имущественного ценза в Англии в XVIII веке или в Швеции до 1917 года была построена так: если я не имею какого-то количества имущества – я не могу голосовать. Это был пассивный имущественный ценз, направленный против избирателей. Сейчас нет пассивного имущественного ценза, все могут голосовать, независимо от того, есть ли у них деньги. Но при этом де-факто создан активный имущественный ценз: не имея соответствующих средств, вы не в состоянии получить доступ к средствам массовой информации, без которых о вас не узнают, вы просто не сможете эффективно вести избирательную кампанию, эффективно участвовать в политической борьбе. А значит, те социальные силы, которые опираются на низы общества, лишены возможности участия в политике.

И эти низы либо не ходят на выборы, либо просто голосуют за того, кого надо?

Совершенно верно. Эффект такой же, как при однопартийной системе. Какая разница, сколько у вас кандидатов, они все фактически представляют одну партию.

И ведь похожий процесс происходит не только в странах третьего мира, но и в развитых.

Естественно, это повсеместный процесс. Другое дело, что в странах с сильными социал-демократическими традициями или с сильными левыми движениями существуют некоторые барьеры для подобного рода развития событий. В частности, например, в тех же скандинавских странах существуют очень сильные законы, которые требуют государственной поддержки для политических партий. Тем самым даже партии, не опирающиеся на богатых, обладают некоторыми ресурсами, которые позволяют им вести эффективную избирательную или политическую кампанию. Причем дело не в количестве ресурсов. Можно иметь очень небольшие ресурсы и выигрывать. Проблема в том, что нужно иметь достаточные ресурсы, чтобы перейти определенный порог доступа в политику. Если вы смогли перейти этот порог доступа, если вы смогли, допустим, прорваться в телеэфир или так обеспечить участие своей политической силы в дискуссиях, чтобы она стала видна, то дальше уже не принципиально, у кого больше денег. Вы можете потратить в 50 раз меньше, чем ваши конкуренты, и все равно выиграть. Но есть некоторый минимальный порог, без которого вы просто не сможете принять участия в гонке. Если обеспечить этот минимальный ресурс, то дальнейшее уже не имеет значения. Классический пример – это голосование по вопросу о введении евро в Швеции.

По некоторым оценкам, сторонниками евро было потрачено денег в тысячу раз больше, чем противниками. Но в результате сторонники евро проиграли с треском. Дело в том, что шведское законодательство создало условия, когда противники евро все-таки имели шанс участвовать. У них были эти самые пороговые средства. Если бы они их не имели, то просто никто бы не знал, что есть какие-то аргументы в пользу противников евро, что они вообще существуют. Вот Россия – страна, более приспособленная для референдумов. Потому что если у нас, скажем, будет референдум по вступлению в ВТО, то никто никогда не узнает, что есть аргументы «против». Да, из бюллетеней люди об этом узнают, но на уровне политической дискуссии никто никогда не услышит, что есть какие-то аргументы, какие-то причины проголосовать против, как, кстати, и было Восточной Европе, где голосование «за» воспринималось как чисто формальное и абсолютно безальтернативное. Эти альтернативы просто не были доведены до сведения жителей даже в минимальной степени...

В связи с этой проблемой и, кстати, в связи с Пиночетом возникает еще один вопрос. В учебниках истории – что отечественной, что зарубежной – обязательно присутствует тезис: демократия и рыночная экономика – близнецы-братья; и когда нет демократии, то нет и рыночной экономики, а когда нет рынка, то нет и демократии. И это несмотря, например, на фашизм 30-х или диктатуру того же Пиночета, поддерживавших собственников.

Любопытная вещь. Когда нам говорят о свободе торговли и о свободе политической, обратите внимание, что там просто используется одно и то же слово – «свобода». В русском языке можно найти много таких примеров слов-омонимов.

Например, слово «лук».

Совершенно верно. Поскольку из лука можно стрелять, то, согласно такой логике, луковица тоже для этого пригодна. На самом деле, попытки политическую свободу и свободу торговли поставить в один ряд выглядят так же, как если мы приравняем лук-порей к луку со стрелами. Здесь просто правильным подбором слов (свобода – это же хорошо!) создается позитивное или негативное восприятие тех или иных теорий и политических методов независимо от содержания этих теорий и методов. Вот и получается, что рыночная свобода хороша только потому, что это – свобода, а то, к чему она приводит на практике, остается в тени. Но, обратите внимание, в традиционном английском есть разделение понятий, которого нет в русском языке. Свобода политическая называется «liberty», а вот понятие свободы торговли звучит как «freedom». И был знаменитый случай в конце XVIII века, когда уже начиналась Французская революция. Один английский купец построил корабль, который назывался «Liberty», и его компаньоны отказались вложить деньги в этот корабль, пока он не переименует его во «Freedom». Они сказали, что «liberty» – это отвратительная якобинская идея, которая будет отпугивать клиентов, а вот «freedom» как свобода торговли – это хорошо, это будет способствовать успеху на рынке. Этот конкретный эпизод очень четко отражает, на мой взгляд, дихотомию политической общественной свободы и свободы для капитала.

С теорией модернизации и неолиберализмом все ясно, а что Вы можете сказать об исламском фундаментализме?

Что касается антиглобалистского движения и исламского фундаментализма, то их можно описать как различные формы реакции на те кризисные явления и противоречия, которые обнаружились в процессе неолиберального развития. Мы не обязаны говорить, что эта реакция правильная и адекватная, ее можно поддержать или осудить, но нельзя отрицать, что это именно реакция на происходящие процессы и на возникшие проблемы. Что касается фундаментализма, то здесь это особенно существенно, потому что исламский фундаментализм – явление абсолютно новое, и описывать его как реакцию традиционалистского общества на внешние воздействия, на модернизацию абсолютно неправильно, хотя такая тенденция и существует. Фундаментализм находится в остром конфликте с консервативным исламом, и это неоспоримый факт. Фундаментализм предполагает открытое и очень агрессивное навязывание целого ряда новых требований, норм и правил, начиная от поведения и кончая социальным устройством, организацией армии и, в конце концов, проведением тех или иных экономических мер. Другое дело, что обосновываются они в достаточной мере традиционными ссылками на «возвращение к истокам». Вообще, на мой взгляд, фундаментализм в идеологическом плане является исламским вариантом Реформации.

Понятно, что авторы учебников либо плохо знают предмет, либо сознательно не включают в свои пособия все эти сюжеты – в соответствии с идеологическим заказом. Но что делать учителям, особенно в провинции, если у них просто нет средств купить и даже нет возможности прочитать эти книги в библиотеках?

Учителя-то прочитать не могут, но библиотеки педуниверситетов закупить могут, хотя бы по одной книжке на вуз, а желательно по 2-3, тогда проблема была бы процентов на 60 решена. И, кстати говоря, я не могу это объяснить только отсутствием денег, потому что книги, конечно, дорогие, но не настолько, чтобы университетские библиотеки были неспособны их приобретать. Почему не закупают – это отдельный вопрос, причем он несводим к политике и экономике, он касается уже состояния гуманитарной науки и состояния провинциальной университетской администрации, которая, как правило, гораздо хуже, чем преподавательский состав тех же педуниверситетов. Там происходит своеобразный отбор худших на административные должности. Картина и так мрачная, но если посмотреть на администрацию, она становится еще более мрачной.

Как, по-вашему, в современной ситуации можно добиться появления в учебниках менее идеологизированных и более соответствующих фактам подходов? И можно ли вообще?

Абсолютно идеологически нейтральные учебники – это утопия, тем более когда речь идет об уже близкой нам эпохе. Тут есть два пути. Можно стремиться к некоторой сбалансированности, которая позволяет построить учебник по открытому принципу, где приводятся более или менее сбалансированные аргументы в пользу разных точек зрения. Второй вариант – когда есть учебники, написанные с марксистских позиций, и учебники, написанные с либеральных позиций...

Нужен хоть какой-то выбор?

Да, но тут есть еще одна проблема. Советские учебники, построенные на марксистских – хотя бы декларативно марксистских – позициях, порождали склонность к системному мышлению и давали инструментарий, который был пригоден для критического анализа. Таким образом, они давали человеку возможность самостоятельно преодолевать ограниченность той догматики, которая лежала в их же основе. Естественно, предполагалось, что вся критика будет обращена на «проклятое прошлое» и «проклятый капитализм» и никто не будет использовать этот же инструментарий для того, чтобы критиковать советскую реальность. Но, с другой-то стороны, коль скоро у меня в руке уже оказался этот инструмент, никто не может запретить мне, хотя бы частным порядком, тайком, применить его к другому объекту. Что, собственно, и происходило.

И проблема именно в том, что современные учебники лишают ученика подобного рода инструментария для теоретического и критического анализа. Самое главное и самое опасное – это абсолютно догматичный характер современного исторического образования.

Таким образом, теорию модернизации и, например, цивилизационную теорию нельзя назвать научными, раз они не имеют этого инструментария и вступают в противоречие с фактами?

Безусловно, нельзя. И их догматизм превосходит догматизм советского времени, потому что последний был вынужден работать с системой теоретических идей, конструкций, методов, которые сами по себе не были догматическими. Это, кстати, хорошо видно по советским идеологам. Им же приходилось постоянно придумывать разные теоретические ходы, обосновывая, почему ничего нельзя менять в марксистской теории. Мощная теоретическая работа была направлена на то, чтобы преодолеть развитие теории. Люди не то что ничего не делали 20 лет – они 20 лет пытались по-новому объяснить, почему ничего не нужно делать, придумывая все более изощренные объяснения. Все знают, все пишут, что советская система была невероятно лицемерна. Но при этом не задается вопрос, почему она была лицемерна? Тамаш Краус связывал это с тем, что в качестве идеологической основы она взяла гуманистические и демократические принципы и потому была вынуждена постоянно изображать из себя то, чем она в принципе не являлась.

Какой же выход? Что тогда делать с такими учебниками, с такой ситуацией в образовании?

Надо писать другие учебники.

Которые не будут получать министерского одобрения, то есть грифа…

Конечно, не будут. Но тогда возможно повторение ситуации, присущей некоторым странам «третьего мира». Там более или менее прогрессивные тенденции в образовании, включая умеренно левые, проникают в частные или наполовину частные учебные заведения, а не в государственную школу. Это связано с тем, что, с одной стороны, под действием либеральных реформ в образовании происходит эрозия общеобразовательной государственной школы, а с другой стороны, значительная часть среднего класса не может позволить себе элитного образования по западному образцу. Но эти люди имеют возможность вырваться из разваливающейся системы государственного образования и переместить своих детей в частично коммерческие учебные заведения, пользующиеся определенной автономией. Все это превращает доступ к прогрессивным идеям и к критическим теориям в некую роскошь, до которой может дорваться только более или менее обеспеченная часть общества. И в той же Латинской Америке, как ни странно, такую роль играют учебные заведения, которые находятся под контролем иезуитов. Почему очень многие лидеры левых радикалов в Латинской Америке закончили иезуитские школы? Потому что именно иезуитами поддерживаются частные прогрессивные учебные заведения, и туда, как правило, идут дети не из самых низших слоев населения, но и не из элиты. Государственная же школа дает очень догматичное и конформистское образование. Я, конечно, не говорю, что это хорошее решение, но развитие может пойти именно по этому пути.

Однако сейчас в России в подавляющем большинстве платных школ качество образования ниже, чем в государственных. Зато в некоторых известных государственных школах с высоким статусом, работающих в контакте с самыми популярными вузами, сумели избежать некоторых элементов «реформирования», например, концентрической системы. И сохранили прежний высокий уровень.

Понятно, что нужно спасать то, что осталось от советской школы. Но если не будет денег вложено в образование...

…то никакой единый экзамен не поможет…

Ничто не поможет. Если не будут деньги вложены в образование, если не будет обеспечена минимальная автономия учебного процесса при использовании этих денег, но не директорами, а именно школьными коллективами в целом, то так и будет продолжаться деградация образования. Пока его спасает инерция, ведь эту систему нельзя развалить сразу. Но если реформа будет продолжаться в том же духе, то и последствия будут соответствующими. И ничего тут не сделаешь, пока не изменишь все общество в целом. Если будут какие-то изменения в проекте реформы образования, тогда, конечно, другое дело. Но почему власти должны это сделать? Почему они должны сделать школу другой, чем они хотят?

Ведь реформа образования происходит не просто так. Это классическая ситуация, когда элиты представляют свое решение как чисто техническое. Они делают вид, что то или иное мероприятие происходит не потому, что им это выгодно по определенным причинам, а потому, что в принципе другой альтернативы нет или что это просто оптимальный способ решить, скажем, проблему образования. Хотя ведь проблемы образования не являются идеологически нейтральными. Здесь происходит то же самое, что и с энергетикой. Как Чубайс представляет реформу энергетики? Что проблема не в том, кто получит прибыль и в чьих интересах будет работать энергетическая система, а в том, что вообще для энергетики оптимально действовать именно так. Правда, все профессиональные энергетики говорят, что, с точки зрения технологии, все обстоит совершенно наоборот. Но любая реформа такого рода подается как чисто техническая. Социальное, экономическое, политическое, идеологическое, классовое, если угодно, содержание просто не упоминается.

Например, вот мы сейчас возьмем и вместе со специалистами разработаем совершенно гениальную реформу образования, которая будет допускать и достаточную возможность развития критической мысли у учеников, и автономию школьных коллективов, и самоуправление учащихся, и жесткие, внятные, четкие базовые стандарты, и так далее. Мы можем даже просчитать, во что это обойдется, и покажем, что современная Россия с ее нефтяными деньгами вполне может себе это позволить. Мы можем обеспечить плюрализм школьных учебников, который бы предполагал выбор, возможность формирования широкого спектра знаний по разным теоретическим вопросам… Все это мы вместе придумаем, но только потом мы упремся – но не в то, что нет денег, и даже не в то, что нет политической воли это сделать, – а в то, что есть жесткая политическая воля сделать строго наоборот. Что есть политическая воля на разрушение общеобразовательной школы.

Современное российское общество для той экономики и той социально-политической системы, которые оно сегодня имеет, слишком образованно. Мы слишком много знаем. И для предотвращения социальной катастрофы, которая неизбежно наступит в противном случае, нужно в течение примерно 10 ближайших лет разрушить систему образования и довести общество до интеллектуальной деградации. Потому что, если общество не дойдет до массовой интеллектуальной деградации, оно просто может не позволить делать то, что с ним делают.

А почему Вы считаете, что нынешняя реформа образования приведет именно к деградации? Скажем, профильная школа или ЕГЭ?

Во-первых, в результате этой реформы население должно получить навыки вместо знаний, технические навыки, которые превратят людей в узких специалистов, исключительно удобных для использования в качестве дешевого инструмента, максимально зависящего от работодателя. Во-вторых, нужно свести к минимуму способность к критическому мышлению и – очень важное обстоятельство – свести к минимуму способность людей к самоорганизации, то есть сделать невозможным гражданское общество. Это одна из главных задач реформы образования. Люди, у которых нет знаний, а есть только навыки, не могут стать дееспособными гражданами, но зато они – очень дешевые работники. Люди, обладающие одним комплексом навыков, должны быть максимально отделены от людей, имеющих другой комплекс навыков. Такая тотальная специализация приведет к тому, что люди уже не смогут друг с другом общаться – только в пределах биологического. Пока еще современное российское общество может претендовать на большее – в силу уровня знаний и образования. Но нынешняя система неспособна ему это дать. Поэтому общество живет в состоянии постоянной фрустрации. Таким образом, надо создать условия, когда люди будут жить в состоянии полного удовлетворения. И не нужно думать, что это какая-то апокалиптическая картина, во многих зависимых странах люди уже живут в таких условиях. Они ничего не знают – и, соответственно, ни на что не претендуют. Кстати, по нацистским документам оккупированные восточные земли должны были управляться именно так. Там же не говорится о том, что людям будет плохо, там говорится, что люди будут счастливы. Они не будут знать, что существуют какие-то другие возможности жизни, поэтому они будут вполне удовлетворены тем, что есть на данный момент. Там еще сказано, что должно быть радио (телевидения тогда, к сожалению, не было, а то они, конечно, предложили бы телевидение), – радио, которое будет передавать веселую музыку – и как можно больше, чтобы люди радовались и у них было всегда хорошее настроение…