Сергей Переслегин. Ресурсы Будущего: «войны не будет, но будет такая борьба за мир…»

Сергей Переслегин
Руководитель теоретического отдела
Санкт-Петербургской школы сценирования

1

На самом деле, эта история началась много лет назад, когда Россия проиграла сначала Крымскую, в потом и русско-японскую войну. Хотя между этими поражениями и «случился» важный и довольно громкий триумф, но это была победа над Турцией, а «турецкая команда» не относилась к «высшей лиге», и это все понимали.

Общий вывод, который был сделан российским истеблишментом между русско-японской и Первой мировой войной, был блестяще сформулирован Л.Соболевым: «военная империя, увешанная медалями в память проведенных ею десятков войн, к войне неспособна».

К чести правящей элиты, она это понимала. Время между первой и второй русскими революциями было заполнено не только мероприятиями по повышению уровня боеспособности войск и грамотности их командиров, но и напряженными усилиями по осмыслению коренных причин поражения. Здесь надо сказать, что даже такие пристрастные и грамотные критики «прогнившего царского режима», как большевики, увидели только верхушку айсберга. Они связывали поражение с деградацией и летаргией военного руководства, с необразованностью солдат, с технической отсталостью России (кстати, весьма и весьма относительной отсталостью, по сравнению с Японией, лишь недавно вставшей на путь промышленного развития), с социальными факторами. Все это, несомненно, «имело место», но не в больших масштабах, чем во многих войнах, которые Российская империя – плохо ли, хорошо ли, но выигрывала и создала самую большую в мире континентальную колониальную империю.

В течение многих веков сила и мощь России определялась огромностью ее территории и многочисленностью народа. Два основных ресурса традиционной фазы развития – пахотные земли и население, способное их обрабатывать, были представлены в империи в полной мере. Эти ресурсы конвертировались в нумерованные армейские полки, в боевые корабли, в монументальное столичное строительство, в грандиозные по европейским меркам железнодорожные проекты. Поражения, нанесенные англо-французской коалицией и Японией, показали, что наступило время, когда эти ресурсы не работают.

В этих новых условиях развертывается деятельность КЕПС – Комиссии по развитию естественных производительных сил России. Ее задачей и было – разобраться в том, какие ресурсы значимы в индустриальной фазе развития, имеются ли они у России, и если да – где они находятся и как их можно превратить из потенциальных возможностей в реальную военную и экономическую силу.

Сразу же выяснилось, что размеры страны превратились из ресурса в потенциальную слабость. Во-первых, догнать Европу по плотности железнодорожных путей на единицу физически невозможно, невзирая ни на какие рекорды в их строительстве. Транссибирская магистраль входит в «Книгу рекордов Гиннеса» по трем номинациям: общая длина, количество станций, темпы сооружения. Во-вторых, даже те дороги, строить которые придется из чисто стратегических соображений, съедят весь государственный бюджет, причем темпы российской мобилизации все равно будут отставать от европейских держав на несколько недель. В-третьих, даже если удастся обеспечить уровень индустриального развития на том же уровне, что в Бельгии или Франции, российская продукция все равно будет неконкурентоспособной, поскольку среднее транспортное «плечо» в России в любом случае будет больше, чем в Европе.

Главным результатом работы группы КЕПС стало понимание роли транспортной, инфраструктурной связности в индустриальном соревновании мировых держав. И Октябрьская революция 1917 г., и индустриализация, и последующие десятилетия советской истории прошли под знаком борьбы с инфраструктурной недостаточностью. Борьба эта велась с переменным успехом, но в целом задача построения конкурентоспособной промышленности в России была решена. Роль КЕПС в реализации советской экономической стратегии очень велика: достаточно сказать, что на базе этой структуры был создан механизм ГОЭЛРО, а позднее – Госплан. По мере развертывания советской индустриальной проектности от КЕПС «отпочковалось» 16 исследовательских институтов. 

Таким образом, задача описания индустриальных ресурсов России (адекватных индустриальной фазе развития) вылилась в создание масштабной экономической стратегии, причем ключевую роль в этой стратегии играли не сами природные ресурсы, хотя им и уделялось большое внимание, а их связывание через опережающее развитие инфраструктурной компоненты. Несколько упрощая, можно сказать, что адекватный механизм реализации программы КЕПС был создан только в 1970-е гг. в виде концепции территориально-производственного комплекса. Необходимо подчеркнуть, что необходимым условием осуществления программы индустриализации страны оказались революционные потрясения. Царская Россия никакими усилиями и ни при каких обстоятельствах не могла осуществить структурную перестройку экономики и «апгрейд» населения до потребностей индустриальной фазы развития. К 1916 году это стало понятно не только наиболее «продвинутым» представителям правящей элиты, но и придворной камарилье. В действительности, к 1917 г. вопрос о том быть или не быть революции, уже не стоял. Обсуждалось лишь, кто, каким образом и какой ценой придет к власти. Столыпин оказался неправ: именно великие потрясения являются ключом к великой России.

Цена преобразований оказалась чудовищной – и «в людях», и в материальных ценностях, и в территории. На следующем этапе развития большую часть потерянных земель удалось вернуть, хотя и не надолго. Следует, однако, иметь в виду, что фазовая перестройка экономики всегда сопровождается человеческими жертвами, и нет никаких оснований считать, что в ходе революции  индустриализации Россия потеряла больший процент населения, чем, например, Англия в ходе растянувшегося на два столетия промышленного переворота. «Овцы съели людей» - так говорили и говорят об этой эпохе.

Как бы то ни было, за революционное двадцатилетие (1917-1937 гг.) население России/Советского Союза превратилось из преимущественно деревенского традиционного в преимущественно городское индустриальное. Численность его упала (за счет эмиграции, репрессий, голода), но качество возросло. К началу Второй мировой войны страна в полной мере восстановила фазовую ресурсную полноту: на смену традиционному пакету «земля плюс крестьяне» пришел пакет промышленный «инфраструктуры плюс кадры».

Схематизируем (см. ниже Схема 1).

Подведем итоги:

1. Поиск «новых ресурсов» осуществляется только в условиях осознанной национальной элитой недостаточности ключевого пакета «старых ресурсов» (в традиционной фазе – земля и крестьяне).
2. Этот поиск с необходимостью приводит к инсталляции нового ключевого пакета, обладающего ресурсосвязывающей способностью (в индустриальной фазе – инфраструктуры и кадры).
3. Такая инсталляция возможна только революционным образом (при особо благоприятных обстоятельствах в форме «революции сверху»).
4. Эта революция сопровождается серьезными общественными потрясениями и значительными человеческими и материальными потерями. «Старые» и «новые» ключевые пакеты управления ресурсами вступают в беспощадную войну друг с другом, и эта война развертывается на всей территории страны.
5. Происходит деградация человеческого капитала: тот социальный слой, который прежде был основой производительных сил, в новых условиях оказывается экономически пассивным «населением». Страна начинает испытывать острейший кадровый голод, который преодолевается за счет кадровой логистики, во-первых, и развертывания адекватных образовательных программ, во-вторых.
6. Запуск нового ключевого пакета управления ресурсами требует территориального переформатирования страны (новая региональная политика). Такое переформатирование во многих случаях может привести к территориальным потерям или росту внутренней нестабильности.
7. Отказ от инсталляции нового ключевого пакета (по религиозным причинам, из соображений гуманности или из чувства самосохранения) приводит к превращению страны в колонию или полуколонию и, в дальнейшем, к осуществлению тех же преобразований, но в условиях внешнего управления. «Стоимость» такого сценария можно оценить на примерах Турции, Китая, Кореи и ряда других государств.

2

Человеческая деятельность обычно фазово-однородна. Мы можем, поэтому, ввести понятие фазовой антропустыни. Архаичная, традиционная, индустриальная или когнитивная фазовая антропустыня есть территория, на который виды деятельности, характерные для данной фазы, не осуществляются или осуществляются с очень большими затруднениями. В архаичной антропустыне исчерпывается, собственно, пищевой ресурс. Основная форма деятельности в архаичной фазе – охота и собирательство, и, рано или поздно, по мере роста населения, территория теряет способность воспроизводить ресурс, необходимый для биологического выживания растущей человеческой популяции. Человек, будучи «абсолютным хищником», «проедает экосистему насквозь», и ее биологическое разнообразие катастрофически падает: возникает зона архаичной антропустыни, где жить, конечно, можно, но очень, очень трудно. Социум начинает испытывать сильнейшее пищевое давление, и для него возможны два реалистических варианта и один фантастический. Реалистические – это деградация и попытка откочевать туда, где ресурс еще не исчерпан, а фантастический – попытка перейти к другому способу организации и использованию принципиально иных ресурсов (совершить фазовый переход: преодолеть неолитический барьер и построить традиционную фазу развития).

Заметим, что всякий раз можно, вроде бы, откочевать туда, где ресурс еще не исчерпан, но если уже один раз возникла ситуация нехватки данного ресурса, она будет повторяться все дальше и дальше и наступать все быстрее и быстрее. В конце концов, то место на земле, куда можно откочевать в поисках данного ресурса, или просто исчезнет, или окажется недоступным в принципе для данного человеческого общежития.

Следующая, традиционная, фаза развития решает проблему архаической антропустыни раз и навсегда. Когда «один с сошкой кормит шестерых с ложкой», пища перестает быть главной фундаментальной ценностью. Теперь такой ценностью становится пахотная земля, которую можно возделывать и  обрабатывать. Соответственно, к антропустыням традиционной фазы относятся земли, которые пришлось вывести из эксплуатации по причине их истощения, засоления почв и других явлений того же плана.  В конечном счете, в традиционной фазе человек пользуется возможностями рельефа в целом: поскольку он меняет экосистему в той области,  в которой он хозяйничает, и подгоняет экосистему под себя и свои потребности, он становится не просто верхним управляющим звеном биологической пищевой пирамиды, но конструктором экосистем. Это другой уровень развития, и он дает гораздо больше возможностей. Численность населения и разнообразие форм деятельности быстро растет, возникают государства и цивилизации… и платить за это приходится оскудением почв и «застроенностью» рельефа, который уже распахан и ирригирован и который уже нельзя далее улучшать. Если мы рассмотрим историю американского континента, то обнаружим, что процесс продвижения с востока на запад от распаханных земель к еще не освоенным идет с все увеличивающейся скоростью. Опять-таки перед нами картинка неизбежного антропотока, из зоны, где все уже поделено или все уже оскудело, в ту зону, где еще можно что-то найти и освоить.

Если в архаичной фазе «проедается» экосистема, то в традиционной фазе, где экосистемы «собираются» и «разбираются» по потребности, «проедается» ландшафт.

С появлением парового двигателя, железных дорог и кораблей, способных перевозить большие грузы, становится совершенно не важно, где сеять. Пахотная земля перестает быть абсолютной ценностью – «где-то» она всегда найдется, а если у нас есть корабли и дороги, то мы дешево и быстро доставим зерно туда, куда нужно.

Но тогда оказывается, что в индустриальной фазе главной деятельностью является создание и поддержание коммуникаций. Следовательно, индустриальная фаза «проедает» коммуникации.

Что это значит: «проедает» коммуникации? Индустриальная пустыня – это совершенно особое место: место, где по каким-то причинам строить коммуникации невыгодно.

Естественно, оттуда начинает бежать народ. Деревни и малые города в развитых странах становятся антропустынями. Оттуда уходят люди и идут они в большие города - в области максимальной связности.

Но город начинает оказывать сопротивление коммуникациям. Возникает «проблема последней мили». Сложнее всего доставить «все, что угодно», до конечного потребителя. Довезти бананы из Африки до порта проще и дешевле, чем разгрузить их и отправить на полки супермаркета.

Город оказывается областью очень высокого транспортного сопротивления. В нем больше всего людей, и коммуникации «проедаются» быстрее всего.

И в традиционной, и в индустриальной фазе мы наблюдаем один и тот же результат: из областей, где оскудевает ресурс, люди бегут туда, где этого ресурса больше всего, но в какой-то момент концентрация населения становится столь высокой, что и этот фазово-максимальный ресурс становится недостаточным. Традиционный Рим не может обеспечить себя продовольствием – слишком много людей для возможностей местного производства, слишком дорог импорт. Индустриальный город не может обеспечить себя продовольствием, водой, электроэнергией, теплом, дорогами – слишком много людей для ограниченных возможностей железных дорог и автобанов.

Да, конечно, возможности индустриального города значительно выше возможностей города традиционного. Для традиционного города верхний предел развития заключен в том, что, начиная с какого-то размера города, потребного ему продовольствия физически невозможно доставить: оно испортится по дороге (будет похищено, потреблено…). Для индустриального города предел определяется физической невозможностью построить еще больше коммуникаций. Москва, например, ежедневно физически ощущает проблему коммуникационного кризиса.

Всякий раз, когда происходит фазовый кризис, возникает ощущение, что «все не так уж и плохо». Можно же построить еще одну кольцевую автодорогу! Но это в духе рассуждений американцев конца XVIII - начала XIX вв. на тему, что можно же пройти еще дальше на запад и обнаружить там еще одно нетронутое поле, или рассуждений архаичного охотника, что уж еще одного-то мамонта он обязательно найдет и убьет. Совершенно понятно, что население индустриальных центров будет расти быстрее, чем коммуникационные сети. А расти оно будет, прежде всего, за счет антропотока из деревень и малых городов. Антропоток идет из областей, где коммуникации строить невыгодно, в области, где их строить более уже невозможно.

Кризис фазы с необходимостью порождает антропоток, направленный в сторону максимального развития способа производства, характерного для данной фазы.

В традиционной фазе закон выполнялся в форме варварских нашествий, а в индустриальной он может быть переформулирован в следующем виде: все виды капитала, в том числе и человеческий, стремятся в зону максимальной капитализации, то есть в крупные мировые города, все же формы производства стремятся уйти в зону наименьшей капитализации, наименьших издержек. То есть, куда-нибудь в свободное место. Работает механизм, разобщающий фазовое производство и людей. То есть, создаются антропустыни двух типов – первого и второго, и нарастает антропоток между ними¹.

Российская/Советская империя столкнулась с этим явлением в 1970-х гг. в форме эмиграции, потери капитализации территорий и кадровой деградации. Практически страна начала превращаться в индустриальную антропопустыню первого рода, не поддерживающую индустриальные формы деятельности. Хотя это было и не столь заметно, как в случае Крымской или русско-японской войны, но, в действительности, арабо-израильские войны, конфликт в Афганистане, политические события в Польше, дипломатические поражения на Ближнем Востоке - всё это продемонстрировало неспособность страны вести современную войну. Ирония судьбы заключается в том, что в этот раз социальный переворот со всеми его экономическими, политическими, гуманитарными и территориальными «издержками» не имел ни плана, ни даже цели. В результате двадцать лет активного исторического времени было, в первом приближении, бессмысленно потеряно², что, конечно, стоит гораздо дороже, чем Украина и Казахстан вместе взятые, не говоря уже об остальных республиках.

В последние годы эры Владимира Путина наметился сдвиг в сторону создания оригинальной русской постиндустриальной проектности, что поставило в повестку дня вопрос о переописании территории страны и оценке ее постиндустриальных ресурсов. В данном случае уместно сказать: «Лучше поздно, чем никогда, хотя и жаль, что так поздно».

3

Понятно, что наличие у страны постиндустриальной проектности подразумевает, что основные проблемы индустриальной эпохи в стране решены. В известной мере, речь идет о «материальной базе» коммунизма, созданием которой занимались поколения советских людей.

Основой этой базы является энергетика: вопреки распространенному (на Западе) мнению, постиндустриальная экономика неизмеримо больше нуждается в энергии, нежели экономика промышленная, и развитие сберегающих технологий здесь не поможет: оно снижает удельную, а не интегральную энергоемкость производства.

Следовательно, ресурсами будущего остаются такие привычные ценности, как нефть, газ, уран, коксующийся уголь (прочие сорта угля, торф, сланцы, биотопливо исключим из этого списка по причине низкой калорийности и загрязненности оксидами серы и азота). Россия в избытке снабжена этими ресурсами, что вызывает «законное недовольство» целого ряда стран. Мы уже не раз слышали, что «Сибирь должна рассматриваться, как сырьевая база всего мира, а не как единоличное владение России». Важным дополнением к этому тезису служит прогноз о неизбежном распаде России на три государства – собственно Россию, Сибирь и Дальний Восток. (Иногда из состава «собственно России» дополнительно выводят Волжско-Уральский регион, Калининградскую область и район Мурманска, но это уже, конечно, «усердие не по разуму»).

Активное развертывание геологоразведки в России приведет, по всей видимости, к обнаружению новых месторождений и, следовательно, к возникновению дополнительных зон конфликта. По моим представлениям, эти дополнительные очаги напряженности будут располагаться в районах шельфовых морей – вдоль Северного морского пути и на Дальнем Востоке. Рано или поздно, но Россия объявит Охотское море своими внутренними водами, тогда фигуры на «мировой шахматной доске» придут в движение… Стратегическая шутка России с водружением знамени на Северном Полюсе была оценена соседями по достоинству: Канада объявила о строительстве «ледокольных крейсеров», США зачем-то пообещали прислать авианосец, остальные ограничились устными протестами, что несравненно дешевле и столь же эффективно.

Другим важнейшим индустриальным ресурсом является транспортная (инфраструктурная) связность: коммуникационные линии, в том числе трубопроводы и распределительные энергетические сети, железные дороги, автобаны, порты и аэропорты, оптоволокно, основные Интернет-серверы, мобильные сети (телефонные сети исключаем как стремительно устаревающий ресурс). Понятно, что инфраструктурные ресурсы, сколько бы их не было, являются недостаточными для постиндустриального (когнитивного) развития, но плохо, когда не выполняются даже «нормы» промышленной эпохи.

В инфраструктурной области у России дело обстоит небезнадежно, и это лучшее, что можно о ней сказать. Необходимо, однако, учитывать, что наша страна обладает огромным потенциальными инфраструктурными ресурсами: незастроенной дорогами территорией и свободным от портов побережьем. Не подлежит сомнению, что эти ресурсы будут активно «потребляться» как самой Россией, так и мировым сообществом.

Отдельной строкой выделим Северный морской путь, значение которого как самой короткой коммуникационной линии между Европейским и Азиатско-Тихоокеанским регионом трудно переоценить. По мере приближения к климатическому оптимуму Полярные моря начнут частично освобождаться ото льда, что повысит значение Арктики, и без того высокое, как в связи с ее стратегическим значением для развертывания подводных ракетоносцев, так и с предполагаемыми запасами нефти.

Имеет смысл, описывая конфликтные зоны ближайшего будущего, начать с политического конфликта в Арктике.

Весьма вероятен также военный конфликт в Азиатско-Тихоокеанском регионе, где сталкиваются нефте-газовые и политические интересы, формируется новый сверхрынок, где остаются существовать разделенные государства и колониальные империи, а границы носят достаточно спорный характер.

Третьим значимым ресурсом являются люди. Когда речь заходит о «демографических проблемах», происходит типичная подмена понятий. Людей везде в мире более чем достаточно, в России их тоже хватает. Вот кадров нет. Человеческий капитал, о котором так много говорят и у нас, и на Западе, сформирован в индустриальных школах и индустриальных ВУЗах, и по мере постиндустриального перехода он быстро деградирует. Сегодня кадров не хватает даже на обеспечение уже сложившегося индустриального производства, тем более – на амбициозные программы ядерного ренессанса и нанотехнологического прорыва. А нужны кадры новой эпохи, которых не готовит никто и которые иногда появляются сами – но в совершенно недостаточных количествах.

Борьба за этот ресурс будет носить особенно ожесточенный характер, но необходимо иметь в виду, что ключевые позиции здесь уже захвачены англо-саксонскими странами, прежде всего – США.

Специально оговорим, что ситуация резко изменится, кода появится технология «обогащения» человеческого ресурса. Эта технология резко обеспечит ресурсную наполненность некоторых стран и, прежде всего, государств Восточной Европы, где еще сохранились какие-то остатки советского образования, то есть имеется достаточно богатая «руда». Можно лишь предположить, сколь ожесточенными будут конфликты из-за этого обладающего душой, сознанием и субъектностью когнитивного ресурса³.

Наконец, укажем в качестве одного из ключевых ресурсов представленность страны на «рынке Будущего», ее готовность бороться за этот рынок, предлагая и продвигая свои модели развития, свою когнитивную проектность, свое видение ценностей, целей и угроз «предстоящего мира». Здесь Россия исторически занимает довольно крепкие позиции. Я полагаю, что она, во всяком случае, входит в «большую четверку» - наряду с США, Японией и Единой Европой. Статус «энергетической сверхдержавы» хорош уже тем, что дает возможность предъявлять миру свою позицию.

Борьба за пространство смыслов, описывающих Будущее, ведется давно, сейчас – в связи с выходом «продвинутых» японских форсайтов, новых разработок «Рэнда»⁴, мрачно-веселой шутки американских кремлеологов про убийство Путина⁵, английских версий Будущего, работой над российскими сценарными разработками – она резко обострилась. Следует ожидать, что этот «фронт» и в следующие годы будет оставаться активным, причем «конфликты образов Будущего» будут носить не только внешний (российская версия против американской), но и внутренний характер. Например, в России уже выделилось несколько значимых структур, продвигающих конкурентные версии Будущего. Вмешательство в этот «якобы чисто научный спор» зарубежных организаций неизбежно.

О следующей группе конфликтов, связанных с новой постиндустриальной регионализацией страны и мира,  говорить пока преждевременно. Но вполне понятно, что понятие антропопустыни можно расширить, сформулировав концепцию когнитивных антропорельефов. Среди таких рельефов (ландшафтов) наверняка найдутся такие, обладание которыми будет сулить значительные преимущества…

Подведем итоги.

Нас ожидает остроконфликтная эпоха. В информационном пространстве конфликты будут разворачиваться вокруг образов Будущего. В антропопространстве основной ценностью окажутся люди, способные работать с когнитивными смыслами – очень немногие люди и, может быть, системы подготовки таких людей. В пространстве коммуникаций борьба будет идти за незастроенные дорогами и портами области. В материальном мире делить будут энергетический ресурс: нефть, газ и уран. Территориально конфликты будут группироваться в Арктике, на Дальнем Востоке и в областях наибольшего развития индустриальной фазы – в США и Японии. Россия и Евросоюз, впрочем, тоже не останутся в стороне от назревающего мирового конфликта.

«Генерал! Я боюсь, мы зашли в тупик.

Это - месть пространства косой сажени.<!--, P-->

Наши пики ржавеют. Наличие пик

Это еще не залог мишени.

И не двинется тень наша дальше нас

Даже в закатный час»

(И.Бродский)