Чапаев и гей-парад. Разъяснение вопроса меньшинств на картошке

Обама в Сочи не приедет. Горе-то какое. Геи не пускают. Франсуа Олланд — тоже отказался. Почему, не сказал, но всем и так все понятно — в России притесняют геев.

Смотришь на эту истерику международного масштаба по поводу российской государственной гомофобии и задаёшься идиотским вопросом: а почему в качестве главных интересов гей-сообщества нам представляют право на пропаганду гомосексуализма и на гей-парады? Это правда действительно то, что для гея важнее всего? Это и есть — самые фундаментальные его потребности?

Если это так, что значит, правду говорят эти странно одетые люди, все увешанные крестами, про то, что геи — враги человечества?

Подождите, постойте, притормозите. ЗАЧЕМ им гей-парад? Зачем им несовершеннолетние? Это же нелогично! Интересы гомосексуалистов лежат в совершенно другой области, которая никак с парадами и несовершеннолетними не пересекается. Это ведь они авторы вполне справедливой формулы «какое вам дело, что два взрослых человека делают в своей спальне?».

И правда — какое мне дело? Никакого.

Тогда какое им дело до гей-парада и несовершеннолетних? Должно быть никакого. Однако имеем то, что имеем.

А у их увешанных крестами оппонентов — у них что, нет ничего важнее, чем запрещение книг Джоан Роулинг за пропаганду колдовства?

Почему такая накалённо идиотская форма борьбы за права, что с одной стороны, что с другой?

Я этим вопросом постоянно задаюсь. Почему в Европе такой шум вокруг рождественских ёлок? Они правда так мешают мусульманам, которые чтят пророка Ису? Кто придумал, что ёлка оскорбляет мусульман? Им больше всего в этой жизни ёлка мешает, а не неоколониальная политика и отсутствие трудовых прав?

…Тут одно из двух: либо все люди на свете — идиоты, либо в этом идиотизме должна быть какая-то система. Какая-то стратегия.

И изобразить её можно крайне наглядно.  Специально для наглядности я мобилизовал из памяти Василия Ивановича Чапаева и его товарищей по одноимённому фильму. А также картошку, на которой он показывал, где мы и где белые.

 — …Есть стратегия! — сказал Василий Иванович, с грохотом ставя на деревянный стол, за которым уже сидели Анка, Петька и Фурманов, чугунок с дымящейся картошкой.

— Стратегия чего, Василий Иваныч? — спросил Петька и закинул ногу на ногу.

— Буржуйская стратегия по порабощению пролетариата методом создания контролируемых общественных конфликтов.

Фурманов аккуратно достал из нагрудного кармана заранее скрученную папироску и прикурил.

— Ну, и в чем же она, товарищ Чапаев?

Чапаев поставил на середину стола три картошки.

 — Ну, вот смотрите. Вот тут, значит, Анка, вот тут, справа ты, Петька, а товарищ Фурманов у нас слева. А я буду тут, — Василий Иванович взял солонку и поставил напротив картошек.

 — А почему это, Василий Иваныч, ты — солонка, а мы — картошки? — поинтересовалась Анка.

 — Потому что вы — рабочий класс, а я — буржуй и гидра империализма. Значит, вот какое дело. Угнетаю я вас — хуже некуда. Вы работаете на меня день и ночь напролёт. Всё прибавочный продукт создаёте в поте своего трудового лица. Мозолистыми руками своими куёте моё богатство. Может быть между нами мир, совет да любовь?

 — Не может, — сухо ответил Фурманов. — Не может быть мира между трудом и капиталом.

 — От и я так думаю. Не может, — Чапай показал на стол. — Но как же мне быть? Вас-то вон сколько, а я-то — один. Устроите вы забастовку или революцию и отберете у меня, у буржуя, присваиваемый прибавочный продукт. Так, что ли, получается? Против всего народа никому и ничему не устоять. Народ, он, понимаешь — сила!

Чапай грохнул кулаком по столешнице и продолжил:

 — А вот скажем, что будет, если я тебе скажу, что Фурманов — гомосексуалист?

Фурманов кашлянул, но возражать не стал — партия могла и не туда назначить.

 — Ну, и что? — горячился Петька. — Ну, и что? Он же ведь за наше дело! За пролетариат! За революцию! Чем он мне помешать может? Верно, Ань?

Анна не одобряла нового назначения Фурманова, но тоже понимала, что такое революционная дисциплина.

 — Ничем, Петь. Ничем нам Фурманов не помешает.

 — Это правильно, товарищи. Потому что ваши интересы с интересом Фурманова никак не пересекаются, потому что находятся в личном интимном пространстве, которое у вас разное. Ну, какие у вас могут быть противоречия? Никаких. Выходит, не удалось мне натравить вас на Фурманова?

 — Не удалось, — отвечали Анна и Пётр.

 — А что если Фурманов на вас в атаку пойдёт? — спросил Чапай и поставил картофелину, обозначавшую Фурманова, между солонкой и двумя остальными картофелинами.

 — Какую атаку? — изумилась молодёжь.

 — Психическую.

Чапай взял солонку и начал солить картошку-Фурманова.

 — Например, скажу я ему, что вы его за человека не считаете. Гей-парадом ему ходить не даете. Это когда люди, сняв штаны и извалявшись в перьях, бегают по улице, а все должны им говорить, что они нормальные и правильно делают, а иначе будет, значить, что вы их за нормальных не считаете и враждебно к ним относитесь.

После паузы Анка поинтересовалась:

 — А это разве нормально? Вдруг дети увидят…

— Кстати о детях! А ещё я придумаю такую штуку, что всем детям обязательно будет рассказывать, что вот это вот всё — не срамота, а самая что ни на есть нормальная жизнь. И жениться этим мужикам разрешу и детей усыновлять. И воспитывать в своей эстетике.

То, что гомосексуальная эстетика и гетеросексуальная противоположны — понятно. То, что вам кажется красивым — не кажется красивым им, а то, что нравится им — вам покажется отвратительным, известно. Это механизм выживания вида, заложенный в нас эволюцией, который требует от нас оценивать мужчину как товарища, а женщину как хранительницу очага и мать потомства.

Не один раз уже об этом было говорено. Но вы лучше посмотрите, как изящно удалось решить мне мою проблему — стоило всего-навсего права, относящиеся к частной жизни, распространить на общественное пространство! От вас под предлогом признания равноправия требуют не непрепятствия, а соучастия. От вас требуют не признания прав других, а отказа от своих. От права не участвовать в чужих сексуальных ритуалах, от права не сопереживать и не одобрять чужой и чуждой вам эстетически сексуальности. Вас просто-напросто ритуально насилуют. И из права человека на частную жизнь получилось привилегированное агрессивное меньшинство, угнетающее большинство. Я лишил вас союзника! — на этом месте Василий Иванович взял щедро посоленную картофелину-Фурманова и откусил от нее кусок, — и создал конфликт, который в ваших глазах затмил тот конфликт, что у нас был до этого — конфликт из-за прибавочной стоимости. И это всё несмотря на то, что что вам, как и гомосексуалистам — нечего терять, кроме своих цепей. Только что вы готовы были сражаться за равенство против меня, а сейчас я возглавляю борьбу за равенство против вас.

 — Василий Иванович! А как же нам тогда с гомосексуалистами быть? Они нам кто? Мы за них или против? — Петька явно был взволнован.

 — А Ленин за кого был? — хитро прищурился Чапай.

 — За интернационал, — ответил Фурманов, туша докуренную папиросу.

 — Вот и мы — за него же.