Россия и великий китайский путь

От редакции "РН": В чем секрет возвышения Китая? Какая роль в этом его тысячелетней культуры? Каковы наши исторические взаимосвязи и восприятие России в Китае? Как нам улучшать политику на китайском направлении? На эту тему интервью "Литературной Газете" Артёма Игоревича Кобзева — доктора философских наук, главного научного сотрудника Института востоковедения РАН. В числе других учёных в 2011 году награждён Государственной премией РФ за выдающиеся достижения в развитии отечественного и мирового китаеведения и подготовку фундаментальной академической энциклопедии "Духовная культура Китая". Беседовал Алексей Полубота.

***

— Артём Игоревич, экономические успехи Китая в последние десятилетия просто поражают. Что за ними? Есть ли у этой страны потенциал для того, чтобы стать подлинной сверхдержавой, флагманом не только в сфере мировой экономики, но и в сфере культуры, духовности?

— Удивляющие весь мир и кое-кого уже пугающие экономические успехи Китая за последние три десятилетия, с начала реформ Дэн Сяопина, свидетельствуют, во-первых, о справедливости банального принципа: наилучший результат достигается правильным сочетанием разумного планирования сверху с развёртыванием стихийных инициатив снизу. В традиционной китайской терминологии, проникшей и в наш лексикон, это называется гармоничным союзом сил ян и инь.

Второй, менее банальный вывод: после более чем столетних попыток китайским реформаторам удалось эффективно реализовать формулу крупного сановника и учёного конца империи — Чжан Чжи-дуна (1837–1909): "Китайские учения — для фундаментальной основы, западные — для прикладного применения". На этом пути их опередили талантливые ученики — японцы.

Автор знаменитой концепции "столкновения цивилизаций" С.Хантингтон справедливо отметил, что в ходе подобных реформ модернизация постепенно начинает подавлять вестернизацию и всё усиливается стремление к восстановлению национальных ценностей.

Третий, совсем не банальный вывод: никакой экономический рост в такой огромной, разнообразной и сложной стране, сопоставимой с целым континентом и обременённой великим множеством проблем, накопившихся за полтора века непрерывных и сокрушительных катастроф, не был бы возможен без действия особых сил, далеко выходящих за пределы экономики.

Речь идёт о колоссальном культурно-историческом потенциале Китая, аналогом которого не располагает ни одна страна в современном мире. Этот беспрецедентный по длительности накопления и разнообразию форм духовный опыт способен становиться производительной силой и превращаться в социальную материю.

Поразительно, например, что самая известная особенность китайцев — их рекордная многочисленность — была достигнута за последние три века в условиях, которые, казалось бы, должны были привести к обратному результату. С 1644-го по 1911 год страна была под властью иноземцев — маньчжуров. В XIX–XX веках она подавлялась и грабилась империалистическим державами и вплоть до 1970-х годов находилась в состоянии внутренних или внешних войн и разрушительных социальных конфликтов. Но сейчас на наших глазах именно созидательная китайская идея, овладевшая массами, являет себя в качестве могучей материальной силы. За этим чудесным возрождением китайского феникса из пепла "культурной революции" стоит его тысячелетняя история.

Китайская цивилизация — самая древняя на Земле, и если не подвергалась агрессии извне или смуте изнутри, то всегда экономически первенствовала, была самой богатой и сильной, а до XV века и самой передовой в сфере науки и техники. По подсчётам выдающегося синолога Дж. Нидэма, она породила 32 всемирно исторических открытия, получив со средневекового Запада лишь 4 таковых. А по данным С.Хантингтона, около 1800  года производила треть всей мировой продукции обрабатывающей промышленности, больше чем любая другая цивилизация.

Поэтому у неё, безусловно, есть шанс вновь стать не только фабрикой всего мира, но и его духовным центром, как это и было чаще всего в истории человечества. В действительности уже многие фундаментальные ценности Поднебесной незаметно проникли в западный обиход. Сердце массовой культуры — Голливуд — производит блокбастеры по лекалам китайских театрально-цирковых представлений, киногерои-супермены выступают как мастера боевых искусств — ушу, и даже цитадель фаустовской души — психологический театр — отступает под натиском синтетических шоу в стиле пекинской оперы, в чём можно было легко убедиться в Москве на очередном Чеховском театральном фестивале. Китайская книга книг "Канон перемен" — предшественница двоичного кода всех компьютерных программ, а иероглифика — претендент на роль языка международного общения в Интернете. Сегодня картинки побеждают слова. Мы живём в визуальном мире, и древняя культура иероглифических изображений обретает в нём вторую молодость. Поэтому синология становится универсальной наукой о прошлом и будущем человечества, о диалоге цивилизаций и судьбе России.

Но за столь явными и яркими примерами скрыты более глубокие и капитальные изменения. Современный постхристианский Запад, отказавшись от аскетического идеализма платоников и Отцов Церкви, переориентировавшись с потусторонних ценностей на посюсторонние, автоматически стал на путь китаизации, поскольку суть китайского мировоззрения составляет натуралистический взгляд на реальность, прагматизм и приоритет витальных ценностей.

В порядке патриотизма, совпадающего с научной справедливостью, не могу не отметить, что предсказание всемирного возвышения Китая, причём в ситуации полного внутреннего разложения и внешнего унижения, нищеты и отсталости, наступивших, казалось бы, навсегда, сделал крупнейший русский философ В.Соловьёв в стихотворении "Панмонголизм" (1894.) и "Краткой повести об Антихристе" (1900).

Пророчество В.Соловьёва в "Панмонголизме" для нас особенно важно тем, что А.Блок в "Скифах" (1918) распространил его на судьбу России. Мистически значима сама дата написания этого стихотворения — 1 октября, день образования КНР.

— Мировосприятие русского человека и китайца сильно разнится. На ваш взгляд, происходят ли процессы "ментального сближения" наших народов?

— Китайское мировосприятие сильно отличается не только от русского, но и вообще от западного, куда я включаю и арабо-мусульманское, и индийское. Китай вместе с подвергшимися его влиянию сопредельными странами представляет собою один из двух главных полюсов человеческой цивилизации и поэтому демонстрирует самые полярные альтернативы всем привычным нам развитым формам культуры.

Настоящие антиподы для нас не американцы или австралийцы, а китайцы. Эта полярность имеет очень глубокие антропологические и психолингвистические, а не только социальные и историко-культурные корни. Она выражается в различии психотипов ("левополушарного", алфавитного, аналитичного и "правополушарного", иероглифического, синтетичного) и, возможно, отражает разные варианты сапиентации (развития человека животного в человека разумного) в двух различных и достаточно удалённых друг от друга точках земного шара. Китайский вариант — это предельно развитая культурная позиция здравомыслящего и социализованного "нормального" человека. Западный — парадоксальное отклонение от "нормы", своего рода "извращение ума", основанное на "стремлении к невозможному" и "вере в абсурдное".

В отношениях с китайцами у России, как всегда, особый путь. Само русское слово "Китай" фонетически и этимологически принципиально отличается от западных аналогов, производных от названия первой централизованной империи Цинь (III век до н.э.). Оно восходит к наименованию киданей (народа, близкого монголам или тунгусам), образовавших в X–XI веках государство на северо-востоке Китая, и свидетельствует о том, что через них северным сухопутным путём примерно тысячу лет назад установили первый контакт друг с другом наши народы. В отличие от Запада, который установил контакты с китайцами на тысячелетие раньше, сначала — Шёлковым путём, а за последние пять веков — в основном морским.

Соответственно у нас и на Западе складывались разные образы Китая, в котором действительно очень существенно различие между Севером и Югом, из-за чего они представлялись как две разные страны. В XIII веке русские и китайцы вообще оказались подданными единой монгольской державы, правители которой держали в пекинской гвардии русский полк.

По наблюдению одного из крупнейших синологов П.Кафарова, "китайцы вообще менее предубеждены против русских, чем против других наций". В начале XX веке прежде всего благодаря великому проекту КВЖД вся Маньчжурия стала зоной активнейшего русско-китайского взаимодействия, Харбин был практически русским городом, и публицисты активно обсуждали тему Желтороссии.

Почти синхронно начавшиеся в наших странах революционные события привели к ещё большему сближению, вплоть до "великой дружбы", "братства навек" и даже постановки вопроса о соединении в единое Советское государство. Эта гротескная реанимация событий XIII века ныне литературно обыгрывается синологами,

пишущими под псевдонимом Ван Зайчик, в детективах о фантастическом государстве Ордусь.

Так или иначе Россию и Китай связывают ближайшее географическое соседство, десятилетия глубокого взаимопроникновения культур и века взаимного изучения. Естественно, всё это находило отражение и в творчестве русских писателей. В 2008 году в Москве даже вышла специальная антология "Китай у русских писателей". Величайший русский писатель Л. Толстой считал китайскую духовную культуру одним из высших достижений человечества, изучал и переводил таких её корифеев, как Конфуций и Лао-цзы, полагая вполне возможной интеграцию их идей в разрабатывавшееся им экуменическое учение. В наши дни значительное число китайцев постоянно живёт в России, немало русских — в Китае, что само по себе требует "ментального сближения". Ещё больше на это настраивают грандиозные планы грядущего экономического взаимодействия, связанные с поставками энергоносителей, прокладкой дорог…

— В советское время пели "Русский с китайцем — братья навек". А кто мы сейчас друг для друга — братья, соседи, партнёры, потенциальные противники? На ваш взгляд, насколько серьёзна угроза "китаизации" Дальнего Востока и потери Россией части приграничных с Китаем территорий?

— Начну с процитированной вами строки о братьях из эпохи "великой дружбы" 1950-х годов. В нашем языковом контексте она означает равенство двух сторон, поскольку отношение братства — симметрично. По-китайски же оно асимметрично и выражает неравенство, ибо всякий брат — старший или младший. Соответственно в своё время Мао Цзэдун готов был признать себя младшим братом Сталина, но не Хрущёва или Брежнева.

Этот субъективный фактор во многом способствовал превращению "великой дружбы" в чреватую непредсказуемыми последствиями военную конфронтацию к концу 1960-х годов Возможно, боевое столкновение на Даманском в 1969 году побудило руководство КНР радикально изменить вектор стратегических взаимодействий с Запада на Восток, т.е. от СССР к США. И таким образом изменило всю политическую конфигурацию в мире, сделав его таким, каков он сейчас, когда "бумажный тигр" американского империализма стал главным потребителем китайских товаров, а социалистический Китай — основным держателем его долговых обязательств и долларов.

Ныне, слава богу, все наши политико-идеологические конфликты урегулированы, и только что мы отметили 10-летие основополагающего договора между двумя странами как стратегическими партнёрами. Поэтому никакое отторжение территорий со стороны КНР нам не грозит.

Во-первых, Китай сам — огромная страна, не испытывающая недостатка в территории, и у него есть ряд внутренних проблем, связанных прежде всего с Тайванем, Тибетом и Синьцзяном, и внешних — на границах с Японией и Индией.

Во-вторых, он всегда был миролюбивым государством и ставил гражданское начало выше военного. По выражению К.Маркса, только китайский император не облачался в военный мундир.

Генеральная стратегия Китая — выигрывать битвы без бое­столкновений, отдавать предпочтение "мягкой силе" и распространять своё влияние "невидимыми руками" экономики и культуры. Его самоназвание — Центральное государство (Чжун-го) — официально признано в мире. А согласно традиционной дипломатической доктрине вся мировая периферия в зависимости от своей удалённости от Центра так или иначе подчиняется ему именно как централизованная периферия и потому не требует физического завоевания.

С моей точки зрения, при теперешнем состоянии дел нам в большей степени интересен Китай, чем мы ему. На месте наших начальников я бы широко открыл границу для китайских трудовых армий, которые бы в исторически короткие сроки преобразовали не только наш Дальний Восток, но и всю страну, решив, наконец, извечные проблемы дорог и жилищ, выстроив современную инфраструктуру, как у себя на родине.

При государственном подходе этому легко придать организационные формы, никак не изменяющие привычную нам культурную атмосферу, в отличие от происходящего теперь стихийного проникновения интернационала гастарбайтеров. Очевидна и выгода для Китая, имеющего значительный избыток трудовых ресурсов.

Гораздо сложнее наладить интеллектуальное взаимодействие между нашими странами. Но эта задача, быть может, ещё более важная, и для её решения у нас пока ещё есть духовный потенциал, накопленный за три века развития отечественной китаистики.

Правда, для коренного изменения нынешней печальной ситуации нужна высшая политическая воля.

— Какое-то время в XX веке мы были для Китая "старшим братом". А кем являемся теперь? Как воспринимаются в этой стране наши идеологическо-государственнические поражения, развал СССР?

— Вернёмся к вопросу о друзьях и братьях. С руководителями ранее противостоявших нам государств наши лидеры общаются на "ты" и называют их друзьями, чего совершенно не наблюдается в отношении бывших китайских братьев. Здесь позиции не определены, и, кажется, самое тесное сближение сделает нас уже младшим братом.

Несмотря на истерию и враждебность в наших официальных взаимоотношениях 60–70-х годов, китайцы очень сочувственно относятся к судьбе СССР, поскольку чаще вспоминают о предыдущей весьма плодотворной дружбе, а не о "культурной революции", которая и для них самих была тяжёлым испытанием. Они даже вежливо общаются с нашими оголтелыми пропагандистами, которые раньше под руководством ЦК КПСС палили по КНР из идеологических пушек, а теперь перелицевались в завзятых синофилов.

Кроме того, в нашей катастрофе "лихих 90-х" китайцы от противного видят подтверждение правильности собственного пути постепенных экономических реформ под идейно-политическим контролем господствующего режима. После малоуспешных попыток реализации противоположной модели, основанной на ликвидации советской власти, "демократическом" разоблачении коммунистической идеологии и "либеральном" освобождении рыночной стихии, мы с тридцатилетним опозданием пришли к повторению задов реформ Дэн Сяопина. Поэтому, кстати, китайцам очень симпатичны наши нынешние высшие руководители, которые выглядят его хорошими учениками.

— Во время вручения вам Государственной премии вы упомянули, что со времён Петра I российская синология была под особым покровительством государства. А как обстоят тут дела сейчас?

— Научные основания нашего постижения китайской культуры, как ни странно, становятся всё более зыбкими. Количество научных кадров сократилось в разы, нет ни одного вуза, НИИ, музея, журнала, аудио- или видеосми, специально и всецело посвящённого Китаю. Хотя таковые были в прошлом, и аналогичные структуры по изучению России обильно представлены в Китае. Мы не создали и ничего подобного организуемым КНР за рубежом и хорошо финансируемым институтам Конфуция, которых в России уже действует около двух десятков.

Развитие синологии у нас, увы, обратно пропорционально росту значимости Китая в мире. Даже наша удостоенная Государственной премии энциклопедия в основном была издана на китайские деньги. Поэтому я использовал торжество в Кремле для передачи президенту письма

с описанием данной проблемы, на мой взгляд, уже приобретшей стратегическое значение. Там же я изложил ряд мер по её разрешению. С удовлетворением должен отметить, что на письмо была наложена одобрительная резолюция. Правда, как всегда в подобных случаях, остаётся под вопросом самое главное — исполнение. Здесь у нас существует печальная традиция. К примеру, даже упомянутая мною уникальная субсидия в 1817 году грандиозной суммы в 140 000 рублей на словарь П.Каменского (1765–1845) не привела к его публикации. Первый китайско-русский словарь увидел свет только полвека спустя.

Работа над пополнением получившего Госпремию в СССР выдающегося 4-томного Большого китайско-русского словаря была прекращена в "лихие 90-е", хотя именно в это время китайский язык стал бурно пополняться новой лексикой. И сейчас подобные словари создают китайцы. Они формируют переводческие программы для всего многообразия бытовой электроники и таким образом через её пользователей влияют на русский язык. Здесь, безусловно, необходимо внимание государства.