О ловушках свободы. Либертарианство и неизбежность государства

Алексей Кравецкий

Родился в 1978 году в Москве. Программист, публицист, блоггер, автор живого журнала lex-kravetski.lj.ru

«Либертариа́нство — политическая философия, в основе которой лежит запрет на «агрессивное насилие», то есть запрет на применение силы или угрозы к другому лицу, или его имуществу, вопреки воле этого лица».

Такое определение даёт Википедия, однако даже если бы мы на этом основании усомнились бы в его верности, сайты партий, называющих себя либертарианскими, говорят примерно о том же.

Вот, например, несколько тезисов с сайта Либертарианской Партии России.

1. Мы считаем, что каждая личность уникальна и самоценна.

2. Мы считаем недопустимым никакое насилие, кроме случаев самообороны.

3. Мы считаем, что основной целью существования государства является защита права и свободы граждан.

4. Мы полагаем, что права личности определяются исходя из «принципа запрета на агрессивное насилие» и из принципа самопринадлежности человека.

5. Наша цель — изменение существующей модели государственного устройства России мирными средствами в соответствии с либертарианскими ценностями.

6. Мы полагаем, что каждый человек имеет право сам выбирать свою судьбу.

7. Мы считаем недопустимым вмешательство государства в жизнь граждан.

8. Мы считаем недопустимым государственный контроль над правами и собственностью человека.

(источник http://libertarian-party.ru/nashi-printsipy/deklaratsiya-o-printsipah-lpr)

Тут я привёл не все пункты, однако можно видеть, что приведённый в определении принцип фигурирует и здесь. Правда, не под первым номером, а под четвёртым, но пусть так.

Для дальнейших рассуждений нам вовсе не обязательно вычислять, откуда взялся сам запрет на агрессивное насилие. Можно предположить, что это  для некоторой части людей первопринцип, то есть нечто, лежащее в основе всего остального, а потому принимаемое ими как самоценность, не требующая обоснований.

Итак, мы будем отталкиваться от этого принципа: «агрессивное насилие» недопустимо. Единственное, для чего допустимо насилие  — это пресечение другого насилия. Ведь странно было бы ожидать, что насилия никто и никогда не будет чинить просто вследствие высказанного вслух благого пожелания.

Теперь для примера рассмотрим несколько занимательных ситуаций, в которые вовлечены трое людей, которых мы назовём для определённости Джером, Грегуар и Иннокентий.

Джером с Грегуаром, в полном согласии с концепцией либертарианства, ни к чему не принуждают друг друга. Однако в тёмное время суток на улице их встречает Иннокентий, которому очень хочется иметь современный коммуникатор, но на это нет денег, по коей причине он, угрожая Джерому и Грегуару ножом, пытается отнять у них их коммуникаторы.

В этом случае совершенно закономерно в дело вмешивается государство   — ведь Иннокентий очевидным способом принуждает Джерома и Грегуара расстаться с их собственностью, против их желания. Ситуация вполне понятная. Подход работает.

Однако рассмотрим другую, менее очевидную ситуацию.

Джером с Грегуаром решают, что для достижения вполне определённой цели   — проживания в чистом доме — им следует взаимно соблюдать некоторые правила: не плевать на пол, не мусорить, не бить стёкол и тому подобное. Они имеют полное право таким образом договориться   — ведь либертарианство именно так и рисует себе правильное либертарианское общество: государство стоит в стороне, а люди договариваются сами, по своему собственному разумению.

Джером с Грегуаром договариваются соблюдать правила и действительно их соблюдают. Однако в том же доме проживает их сосед Иннокентий, который решительно отказывается от предложенного ему договора, на что тоже имеет полное право. Он собирается как и раньше мусорить и плевать   — что на пол, что на какие-то ненужные договоры между третьими лицами. Кроме того, он редко моется, зато часто выпивает, а выпив   — бегает голышом по подъезду.

Других жильцов в этом доме нет, и, таким образом, две трети жильцов соблюдают договор, а оставшаяся треть в лице Иннокентия   — нет.

Джером с Грегуаром недовольны. Им не нравится запах, источаемый Иннокентием, мусор, который он разбрасывает, и вид его голого тела. Но уговоры на Иннокентия не действуют.

В ответ на упорство их соседа Грегуар с Джеромом договариваются настучать Иннокентию в табло, если он ещё раз намусорит или выкинет ещё что-то такое же, но вспоминают о главном принципе   — это ведь будет агрессивным насилием…

Или это будет лишь ответным насилием, которое допускается? Джером и Грегуар в замешательстве. Если бы Иннокентий что-то из их собственности сломал, то они могли бы на основании либертарианской конецпии счесть это, в свою очередь, агрессивным насилием и на этом основании сие пресечь. Но он не ломает  — он мусорит, не моется и бегает голышом.

Как быть с распространением неприятного запаха, микробов, да и просто в негативном воздействии на сознание? Будет ли это «защитным» насилием, если Грегуар с Джеромом заставят Иннокентия мыться и не бегать голым по подъезду, или же это будет агрессивным насилием?

Чтобы ответить на эти вопросы, рассмотрим ещё одну ситуацию.

Предположим, случилось вот что. Грегуар собирался идти на работу, где в этот день планировался запуск крайне востребованной населением производственной линии. Линию было критично запустить именно в этот день, при этом Грегуар являлся главным ответственным за запуск и без Грегуара он бы не состоялся. Однако при попытке выхода из квартиры он наткнулся на Иннокентия, который, как и подобает свободному человеку, спал пьяным где хотел, то есть прямо у дверей Грегуара. Из-за чего Грегуар не мог открыть дверь и поехать на работу.

Заметим, что Иннокентий в явном виде ничего не портил. Он всего лишь мешал Грегуару достичь желаемого. Может ли Грегуар позвонить своему другу Джерому и попросить того оттащить Иннокентия от входа? Будет ли это «агрессивным насилием»? Ведь фактически Иннокентий тоже проявляет насилие, направленное на Грегуара,   — не даёт ему покинуть квартиру. Но он делает это пассивно   — просто разместившись на проходе. Единственный способ выйти из квартиры в разумные сроки   — применить активное насилие в ответ на пассивное. Причём привлечь для этого третьих лиц. Нет-нет, не государство   — другого свободного гражданина.

Если этого делать нельзя, то налицо почва для шантажа: таким образом любой бездельник будет держать в страхе всю округу, угрожая пассивно заблокировать жизнедеятельность других и требуя компенсации за то, что он не будет этого делать. За счёт отрицательного отбора такое общество неизбежно придёт к коллапсу  — тому, кто поступает плохо, в такой системе жить проще, чем тем, кто плохо не поступает, а значит, их будет всё больше и больше. Очевидно, шантаж   — это тоже агрессивное насилие, и его следует пресекать.

Но Иннокентий, как мы помним, ничего не требовал. Как быть в этом случае? Если кто-то просто в силу своих оригинальных черт характера объективно мешает другим? Не ждать же, право слово, что он когда-нибудь предъявит свои шантажистские требования в обмен на отказ от такого своего поведения.

Что если Иннокентий будет спать под дверью Грегуара каждый день безо всякого злого умысла? Грегуару теперь через окно выходить, что ли?

Мы вынуждены заключить, что физическая помеха жизни других является в отношении них агрессивным насилием, независимо от того, был ли тут какой-то умысел и, таким образом, объявить, что Иннокентий вовсе не свободен «делать что угодно, если это не является физическим применением силы в отношении других».

Либо, как вариант, признать, что насилие возможно применять и не только в ответ на агрессивное насилие, и тем самым отбросить основной принцип либертарианства. Но этот вариант мы здесь рассматривать не будем, поскольку на время рассуждений договорились считать, что этот принцип непреложен.

Думаю, большинство людей (даже либертарианцы) согласится, что в данном случае насилие оправдано. Но почему оно тогда не оправдывается в случае отказа не мусорить? Ведь Иннокентий ровно так же мешает Грегуару и Джерому жить в чистом подъезде. Даже в некотором смысле ещё более злостно мешает, чем когда просто спал перед дверью Грегуара,  — с большей долей активности: в том случае он просто спал где хотел, а здесь он именно что разбрасывает мусор, то есть предпринимает некие действия, напрямую ухудшающие условия жизни других людей. Если агрессивным насилием была признана блокировка двери, то и разбрасывание мусора следует объявить таковым.

Но почему тогда нельзя относить к тому же отказ мыться и голые пробежки по подъезду?

Можно сказать, что тут всё дело в порче именно что материальных вещей. Но бактерии тоже материальны. И запах тоже. Немытый, плохо пахнущий Иннокентий воздействует своим запахом на вполне материальные тела других жильцов вполне себе физически (хоть и пассивно   — без намерения воздействовать). И заразить он их может тоже вполне материально. Хотя бактерии он тоже распространяет, совершенно не намереваясь того делать.

Вдобавок идеальное   — это тоже форма материального. Производя негативное впечатление своими словами, поступками и так далее, Иннокентий меняет состояние вполне себе материального сознания своих соседей.

Если таковое не считать насилием, то любое психологическое давление со стороны государства тоже не следует считать таковым. В конце концов, для воздействия на граждан у государства есть множество способов помимо наряда омона с дубинками. И гораздо чаще используются именно они.

Однако такой подход либертарианцев не устраивает. Сказать же, что психологическое давление является насилием только в исполнении госработников, было бы весьма лицемерно. Мы можем связывать права с некоторой должностью, можем связывать с ней оценку поступков, но не можем сами поступки определять таким образом  — называя одно и то же действие разными словами, в зависимости от того, кто его совершил.

То есть если со стороны граждан в адрес других граждан психологическое давление допустимо, то так и надо было бы говорить: «мы настаиваем на том, что только государственные работники при исполнении не могут проявлять любые виды агрессии в отношении граждан, а сами граждане некоторые виды в отношении друг друга могут». Это было бы лицемерием, однако понадеемся, что либертарианцы такого не говорят. Ведь иначе всё будет выглядеть так, будто вся их философская система построена лишь для того, чтобы объявить «священной» частную собственность на средства производства и таким образом обеспечить особые интересы особой группы людей, а вовсе не для того, чтобы дать людям обещанную свободу.

Я напомню, можно было бы предположить, что либертарианцы под «насилием» имели в виду лишь то, что угрожает жизни человека непосредственно, однако это опровергается тем, что изъятие частной собственности напрямую указывается во всех либертарианских текстах как пример агрессивного насилия, хотя прямой угрозы жизни собой не представляет.

Из слов либертарианцев следует, что агрессивным насилием гипотетически могут быть и другие вещи. Но какие? Как их определить? Как «прямая угроза жизни или частной собственности»? Но если так, то в эту категорию не попадёт навязывание государством гражданам некоторой религии, правил поведения и так далее. Ведь принятие всего этого ни жизни, ни частной собственности не угрожает. Однако именно подобное навязывание тоже приводится как пример агрессивного насилия.

То есть фактически агрессивным насилием является всё то, что может каким-либо образом помешать людям или вызвать у них дискомфорт, в том числе психологический.

Однако те вещи, которые не нравятся Грегуару и Джерому в поведении Иннокентия, тоже объективно им мешают, вызывая физический и психологический дискомфорт. Иннокентий, конечно, не заставляет их при помощи силы смотреть на голого себя, но ведь, как было сказано выше, заставлять можно и не физически, а просто при помощи создания определённого положения вещей.

То есть — чтобы не допустить лицемерие в нашу философскую систему, мы должны считать насилием не только физическое давление, но и психологическое, не только намеренное, но и произвольное, не только со стороны государственных служащих, но и со стороны простых граждан.

Агрессивное насилие может существовать в самых разных формах. Всё то, что может вызвать дискомфорт любого рода и при этом подаётся в таком виде, что от этого нельзя отказаться, есть агрессивное насилие.

Можем ли мы вычислить наличие агрессивного насилия объективно? Вообще говоря, да. Все приборы покажут, что Иннокентий действительно мешает Грегуару и Джерому. Мусор объективно существует. Запах объективно существует. Вид голого тела объективно существует. Возбуждения в мозгу последних тоже могут быть физически зафиксированы.

Однако объективное исследование Иннокентия в его отношении выявит другое: его всё это совершенно не напрягает. На какие же объективные процессы в сознании людей нам следует ориентироваться? Точнее, на чьё именно сознание? Грегуара и Джерома, у которых стресс из-за поведения Иннокентия, или на Иннокентия, у которого стресса нет, но он будет, если его начнут принуждать прекратить такое поведение?

Ориентирование на меньшинство в лице Иннокентия вызвало бы у нас подозрения, что существует особая каста людей, у которых «вес» больше, чем у всех остальных, а потому мы вынуждены ориентироваться на большинство. Именно это даст нам наилучшее соответствие главному либертарианскому принципу.

Ведь если в одном случае страдает больше граждан, чем в другом, то во втором случае лучше реализуется заявленный принцип. В нашем случае большинство составляют Грегуар с Джеромом, поэтому именно они и должны принимать решение.

Что особенно характерно, в касту людей с «повышенным весом» в нашем примере попадал бы Иннокентий, а Грегуар и Джеромом оказывались вынуждены терпеть его выходки. Однако описанный нами Иннокентий вряд ли воспринимается либертарианцами как пример того, кого надо осчастливить за счёт ограничения возможностей других.

Таким образом, наиболее соответствующим словам либертарианцев выходом из положения было бы признание Грегуаром и Джеромом поведения Иннокентия агрессивным насилием в их адрес и принуждение его к тому, чтобы он соблюдал принятые большинством нормы.

Конечно, в общем случае они могли бы найти между собой некоторый консенсус, но навряд ли Грегуара с Джеромом удовлетворит обещание Иннокентия разбрасывать в подъезде только половину мусора и неприятно пахнуть только через день. Тем более, что последний запросто сможет сместить среднее в свою пользу, просто перед самыми переговорами вдвое нарастив свою суточную норму выброса.

Иными словами, тут либо всё, либо ничего. Точнее, или почти всё, или почти ничего. Какой-то запах от Иннокентия всё равно исходить будет   — такова уж природа человека, но Грегуар и Джером явно хотели бы его минимизации. Иннокентий же, в свою очередь, хотел бы оставить всё как есть. Точнее, он хотел бы просто не париться по этому поводу, а поступать как ему хочется. Как то и предписывает либертарианская концепция.

В общем, решение принимать надо и оно будет довольно категоричным. Причём, большинство будет иметь больше голосов в определении того, что является помехой, а что  — нет. Меньшинство же будет принуждено подстраиваться под критерии большинства и ограничивать свои неприятные для большинства проявления теми местами, где всех присутствующих они устраивают.

Однако если провести подобные рассуждения для всех подобных случаев, то окажется, что этот подход в целом соответствует тому, что можно было бы назвать «истинной демократией». Большинство определяет правила, по которым следует жить, и принуждает всех им следовать.

Ведь действительно, нельзя же запретить гражданам объединяться в группы более чем в два человека. Грегуар с Джеромом могут договориться с Лю Ченом, Поллинарием, Элессаром и Сигизмундом из соседнего дома. Все вместе они договорятся с жителями соседних домов и так далее. Ведь за пределами их дома существует ещё и улица, город, область, страна, в рамках которых каждый человек взаимодействует с другими людьми, а потому им нужны общие правила для взаимодействия не только внутри своего подъезда, но и вне его.

Когда участников договора станет слишком много, им придётся назначить специальных людей, которые следят за их соблюдением. Собственно, они придут к тому, что уже и так имеет место быть: к государству. Со всеми его институтами.

Можно было бы сказать, что не все институты государства соответствуют главному принципу. Например, обязательное образование означает принуждение для тех, кто не хочет его получать. Однако если вдуматься, то окажется, что обязательное образование весьма похоже на требование к Иннокентию касательно регулярного мытья. Не умеющий читать, писать, считать и так далее, своим неумением мешает другим. Для него надо разрабатывать альтернативную систему навигации, способы донесения до него каких-то сведений, способы расчёта с продавцами в магазине и многое другое. Не знающий историю — будет напрягать своими суждениями тех, кто её знает. Напрягать точно так же объективно, как напрягал Джерома и Грегуара бегающий голышом Иннокентий.

Хотя реальные государства возникали иными способами, этот привёл бы к тому же результату. И реальные претензии, которые можно предъявлять государствам, состоят не в том, что они вмешиваются в жизнь граждан, а лишь в том, что реальной демократии в мире на данный момент почти не встречается. Но ведь это   — требование совершенно иного рода. Тут речь уже идёт не о том, что вмешательство в жизнь граждан   — это плохо, а о том, что это вмешательство совершается не в интересах большинства, а в интересах особой касты. Если же имело бы место быть равенство, то вмешательство со стороны специально назначенных институтов, как раз наоборот обеспечивало бы принцип о недопустимости агрессивного насилия, а не являлось бы его нарушением.

И в этом налицо противоречие с другими тезисами либертарианцев, утверждающими, что вмешательство государства   — однозначное зло. Принцип противодействия «агрессивному насилию» вполне допускает и даже в некотором смысле требует права государства на вмешательство   — не Джерому же с Грегуаром физически воздействовать на Иннокентия, если не получается договориться с ним по хорошему.

Государство, существующее в интересах народа, а не отдельной касты   — это тот самый механизм, при помощи которого правила общежития вырабатываются и реализуются на практике. А оные правила общежития   — это, как было показано выше, то самое, что минимизирует количество агрессивного насилия в обществе, не позволяя отдельным гражданам ради собственного комфорта портить комфортные условия множеству других граждан.

Что же мы, таким образом, наблюдаем? То, что принцип минимизации агрессивного насилия на самом деле противоречит многим другим либертарианским принципам. Если «мы считаем недопустимым вмешательство государства в жизнь граждан», то это наше «считаем» на деле означает, что мы просто по собственным скрытым мотивам запрещаем людям договариваться между собой и создавать эффективные институты для минимизации агрессивного насилия.

Что это как не агрессивное насилие в адрес граждан?

Если «мы считаем недопустимым государственный контроль над правами и собственностью человека», то это на деле означает, что Иннокентий может делать что хочет, а Грегуар с Джеромом имеют право только разве что до бесконечности просить его перестать. То есть иннокентии как бы попадают в особую касту, желания членов которой гораздо весомее желаний всех остальных.

И если государство не имеет контроля над правами людей, то откуда эти права вообще берутся? Единственный справедливый способ их ввести  — это принять их волей всего общества в целом, а это уже подразумевает существование некоторой всеобщей организации, выражающей интересы всего общества. Или же права человека приходят откуда-то извне?

Но откуда? Из-за границы? А там они откуда? И почему заграница вдруг оказывается главнее нас с вами?

Из недр особой касты? Но откуда у неё вдруг взялось право определять права для остальных? Кто ей их дал? Или она сама себе дала? Подобный подход как-то не внушает доверия.

Как бы нам ни хотелось за «мы считаем, что каждая личность уникальна и самоценна» и «мы полагаем, что каждый человек имеет право сам выбирать свою судьбу» видеть стремление к свободе всех людей в целом, — внутренние противоречия в данной концепции не позволяют нам считать так. Выглядит всё так, будто под видом «больше личной свободы для всех» больше личной свободы даётся лишь одной небольшой группе населения  — собственникам.

Именно они получают больше возможностей, тогда как возможности других только сужаются. И это как бы намекает нам, в чьих интересах проталкивание в жизнь концепции либертарианства.