Андрей Фурсов о "корпорации-государстве"

Кошмар «светлого будущего»

2007-04-19 Андрей Фурсов

Нельзя не согласиться с тем, что «Газпром» — это не совсем корпорация, а нынешнее государство РФ — это не совсем государство, точнее, не совсем нация-государство. Тип государства, который складывается в РФ, да и вообще во многих зонах современного мира, существенно отличается от нации-государства. Я называю его корпорация-государство. Речь идёт не о том, что корпорация превращается в государство, а напротив, государство начинает вести себя как корпорация, поскольку ставит во главу угла экономические, прибыльно-рыночные и корпоративные интересы, а не социальные и национальные.

Этот тип ни в коем случае нельзя путать с корпоративным государством. Последнее, будь то муссолиниевское или гитлеровское, представляло собой тип нации-государства в его «вэлфэровской» форме, с мощной социальной и общенациональной ориентацией.

Нация-государство — это пик, высшая форма развития государственности, государства как института. Логика развития этого института по линии «княжеское государство» — «монархическое государство» — «меркантилистско-полицейское («территориальное») государство» — «нация-государство» заключалась во включении всё большего числа населения в государство в качестве граждан и во всё большей социализации и национализации государства. Нация-государство сделало всё население страны, всю нацию (этническую форму организации, базовой единицей которой является индивид) гражданами. Государство и нация совпали. В то же время высшая форма нации-государства — это государство всеобщего социального обеспечения («welfare state»), выполняющее максимум возможных для государства социальных функций.

В конце 1970-х годов это государство, пережив 30-40 лет триумфа, начинает давать сбой за сбоем. Оно становится менее эффективным (бюрократизация), а верхушка, мировая «железная пята» в условиях мирового экономического спада не хочет делиться со средним и рабочим классом. Помимо прочего и потому, что нагулявшие за 1945-75 гг. социальный жирок средний и верхушка рабочего класса начали набирать политический вес, что истеблишмент воспринял как «прямую и явную угрозу». Со «стеклянной ясностью» (В. Набоков) это чувство угрозы нашло отражение в докладе «Кризис демократии», написанном в 1975 г. С. Хантингтоном, М. Крозье и Дз. Ватануки по заказу «Трёхсторонней комиссии».

Отсюда неудивителен приход к власти на рубеже 1970-80-х годов в англосаксонских странах рыночных фундаменталистов (1979 г. — Тэтчер в Великобритании, 1981 г. — Рейган в США), главными классовыми задачами которых внутри их стран были частичный демонтаж «welfare state» и наступление на позиции среднего и рабочего классов. При этом поскольку «welfare state» — это форма нации-государства, то подкоп под форму оказался подкопом и под содержание, и началом постепенного формирования нового типа государства, корпорации-государства — института, с точки зрения господствующих групп намного более адекватного миру ТНК (и глобальной экономике, если не криминальной, то полукриминальной по своей сути), чем нация-государство и находящегося с ТНК и мировыми финансами в состоянии симбиоза. Конкретным персонификатором этого симбиоза является слой, который Д. Дюкло называет «гипербуржуазией», или «космократией», а Дж. Перкинс, автор нашумевшей книги «Исповедь экономического убийцы», — «корпоратократией».

Суть корпорации-государства в следующем. Это такое властно-собственническое устройство, цели и функционирование которого носят прежде всего экономический характер, то есть направлены на снижение издержек. Следовательно, они требуют минимизации политических и социальных издержек и по содержанию территории прописки — от сведения к минимуму социальных обязательств, характерных для нации-государства, до избавления от экономически лишнего, нерентабельного с экономической (корпорационно-государственной) точки зрения населения (от отсечения от «общественного пирога» до фактического исключения из реальной жизни).

Как только главным для государства провозглашается экономическая конкурентоспособность в глобальном масштабе, о социальной и национальной составляющих государства можно забыть — государство начинает вести себя как корпорация, в которой всё определяется экономической эффективностью: «выживает сильнейший» и «ничего личного». Иными словами, корпорация-государство — это такой административно-экономический комплекс, который, будучи формально госаппаратом, играет самостоятельную и определяющую роль в данной стране; который в то же время ставит политико-экономические национальные интересы этой страны в зависимость от экономических аппаратно-ведомственных (корпорационных) или, по крайней мере, рассматривает первые сквозь призму вторых; который приватизировал в своих интересах характерные для государства как для института властные функции (приватизация власти-насилия) и в то же время отказался от выполнения большей части характерных для государства социальных обязательств и функций (или резко сократил их). Внутренний принцип организации корпорации-государства — клан. Именно клан, а не физический индивид, как в нации-государстве, есть базовая социальная единица корпорации-государства: индивиды «здесь не ходят».

Внешне корпорация-государство сохраняет практически все атрибуты нации-государства, однако, это главным образом форма, скорлупа, за которой скрывается иной тип, питающийся соками умирающей структуры.

Формирование корпорации-государства идёт во всём мире, однако, с разной скоростью. Там, где до сих пор сохраняются гражданское общество, формально-демократические институты (западное ядро капсистемы) или же там, где сохранились традиционные институты, где сильные позиции сохраняет религия (Китай, Индия, исламский мир), процесс формирования корпорации-государства идёт медленнее (его также тормозят такие факторы как большая территория, многочисленное население, мощная историческая традиция и идентичность). Там же где этого нет — в Латинской Америке, тропической Африке, ряде бывших соцстран, этот процесс идёт намного быстрее.

Итак, не всё золото, что блестит, не всё нация-государство, что внешне выглядит как таковое. Это по поводу государства. Теперь о «Газпроме».

II

Последний является корпорацией только по форме. По сути же это ответвление, функциональный орган корпорации-государства, созданный им в качестве некой специализированной структуры.

Причём я вижу здесь чёткую преемственность с историей русской власти. Русская власть постоянно создавала свои властно-собственнические социальные органы — боярство, дворянство, чиновничество и буржуазия пореформенной (1861 — 1905/1917 гг.) России. Всё эти группы вовсе не были самостоятельными господствующими группами или тем более классами типа западных феодалов или буржуазии. Как только эти группы начинали превращаться в нечто подобное, власть их подсекала и «демократизировала». А когда в конце XIX — начале ХХ в. власть этого сделать не смогла, поскольку впервые в русской истории начала широкомасштабную эксплуатацию своего население вместе с новыми господствующими группами, в тот момент как эти группы, так и саму власть подсекла уже сама система в виде антивласти («профессиональные революционеры») и восставшего народа — добрым (а главным образом — недобрым) молодцам урок.

Нынешние новорусские «капиталисты» («олигархи», «плутократы» и т.д.) созданы позднесоветской и постсоветской властью в конце 1980-х — первой половине 1990-х годов. Они лишь на какой-то короткий миг в середине 1990-х годов отвязались и раздухарились, оказавшись на тот (но только на тот) миг сильнее рушившейся старой формы русской власти — коммунистического центроверха, занимающего в русской истории нишу, аналогичную нации-государству в форме «welfare state» в истории западной. Однако, во-первых, центральная власть, какой бы она ни была, не могла с этим мириться; во-вторых, интересы самих новых постсоветских господствующих групп (оформление их отношений с Западом, друг с другом, с населением) требовали новой более или менее централизованной формы, которой и стало созданное (или создаваемое) В.В. Путиным корпорация-государство.

Путин не столько восстановил старую форму, сколько начал создавать новую, и на этом пути сразу же столкнулся с теми, кто был наиболее ярким персонификатором процесса и результата разрушения старого коммунистического центроверха. Напрасно они обвиняли второго президента РФ в реставрационизме, на самом деле шёл процесс создания новой формы власти в России, которой и стало корпорация-государство, естественно, с русской спецификой. «Газпром» и т.п. структуры стали формой централизованно-экономической, властно-собственнической организации новых господствующих групп как элементов Матрицы — корпорации-государства РФ.

Отношения внутри Матрицы часто воспринимаются как хаос, и нередко так оно и есть. Тем не менее, главным образом это не хаос, а подвижная форма, которой, во-первых, выгодно и удобно представляться хаосом как Западу, так и «нерентабельному» населению; во-вторых, которая выглядит как хаос по сравнению со старыми формами. Так же как, например, капитализм, безусловно, являл собой нечто хаотическое по сравнению с феодализмом (кстати, и монархии XVI-XVII вв. ни в коем случае не были реставрацией королевской власти средневековья, как и нынешнее «вертикально-властное» и «суверенно-демократическое» корпорация-государство не есть реставрация советского центроверха).

III

В полученном мной письме-приглашении на сегодняшний «круглый стол» [института национальной стратегии - прим. p_t] есть вопрос: «Насколько возможно и актуально отделение собственности?» (от власти).

Думаю, вопрос не вполне корректен и продиктован он некой исторической привычкой.

Последние триста лет мы (европейцы, включая русских, и американцы) жили в мире, где власть и собственность постепенно обособлялись друг от друга — содержательно и институционально («закон Лэйна»). Однако эти три, пусть даже четыре «североатлантических» века в истории человечества — краткий, особый и нетипичный момент, который подходит к концу. Это только в капиталистическом обществе, точнее, в буржуазном обществе ядра капсистемы власть и собственность обособлены. Этого обособления не было в азиатских обществах, где власть и собственность слиты в недифференцированное целое, которое, строго говоря, не является ни властью, ни собственностью; в лучшем случае.

В античном обществе собственность растворена в социальности полиса, античной формы Gemeinwesen. Только в западноевропейском феодализме (впрочем, почему «западноевропейском»? никакого другого не было), в его эволюции намечается разделение власти и собственности, векторов их развития. Если принципом раннего феодализма был «Nulle deigneur sans homme» («Нет сеньора без человека», т.е. зависимого от него человека), то принцип зрелого и позднего феодализма был иным: «Nulle terre sans seigneur» («Нет земли без сеньора»). Западная система со всей очевидностью сдвигалась в сторону отделения власти от собственности и приобретения последней доминирующих роли и значения. При капитализме эта тенденция восторжествовала полностью, породив такие феномены как «государство» (state), гражданское общество, политика и рынок — системой этих элементов и является капитализм.

Однако ни эта система, ни взаимообособление власти и собственности не являются ни нормой, ни чем-то данным навечно. Fortuna dat nihil mancipio («Судьба ничего не даёт навечно»), говорили древние римляне. Одна из характерных черт корпорации-государства — мы видим это эмпирически, хотя это вполне можно было вычислить теоретически, вывести дедуктивно — заключается в том, что оно принципиально и систематически стирает, устраняет границу между властью и собственностью (в равной степени оно стремится стереть или максимально истончить грань между монополией и рынком, политикой и экономикой, государством и гражданским обществом, и это понятно: корпорации-государству как рыночному монополисту или рынку-монополии в одном «лице» не нужны гражданское общество и политика, место последней занимает комбинация административной системы и шоу-бизнеса). Это стирание само по себе есть процессуальный базис существования корпорации-государства, его raison d’être.

При этом поскольку, во-первых, в России рынок и гражданское общество традиционно слабы, поскольку политика (в уродливой форме) возникла в первый раз в начале 1900-х годов, а черед десять лет большевики её отменили, во второй раз — в конце 1980-х годов и, не успев повзрослеть, начала гнить и отмирать; во-вторых, советские ведомства, бывшие хозяйства которых с помощью иностранного капитала и местного криминалитета «распилили» «государственную собственность СССР», были мощными и опытными монополистами, то процесс сращивания власти и собственности на постсоветском пространстве вообще и в РФ в частности идёт очень быстро.

Здесь мы, как это нередко бывало, показываем остальному миру кое-что из его будущего. Показываем, однако, в уродливой — либерпанковской, или «либерастической» форме. Стартовав позже Запада в формировании корпоратократии, РФ очень быстро догнала, и в чём-то и перегнала его на этом пути. Повторяется, пусть фарсово, ситуация с историей капитализма в России: вступив позже Запада на этот путь, Россия вошла в стадию империализма одновременно с ним (последняя треть XIX в.), а в формировании государственно-монополистического капитализма в начале ХХ в. обогнала его (после 1917 г. эти ГМКашные «наработки» в теории и практике используют большевики).

IV

Буквально несколько слов о теме «корпоратократия как субъект системной коррупции».

Во-первых, если коррупция носит системный характер, то это уже не коррупция, а системное производственное отношение данного общества. К тому же коррупция как «использование публичной сферы в частных интересах» характерна для такого порядка, где власть и собственность взаимообособлены. Там, где они исходно не обособлены или же, напротив, идёт процесс их сращения, мы либо вообще не можем пользоваться термином «коррупция» (что не устраняет омерзительности самого явления, для которого, похоже, ещё нет адекватного термина), либо должны констатировать, что «коррупция» в данных условиях выступает в качестве специфического классово- (и системно-) генерирующего фактора, а потому опять же мы имеем дело с чем-то более сложным — и как явление, и как процесс, — чем просто «коррупция».

Во-вторых, почему корпоратократия как субъект только системной коррупции? Корпоратократия становится субъектом вообще мировых отношений. Формирующаяся корпоратократия РФ, при всей её специфике есть не отклонение от нормы, а один из путей формирования этой нормы.

В то же время я не считаю, что эта норма — единственно возможный, безальтернативный вариант развития позднекапиталистического и, кто знает, возможно, посткапиталистического общества (разумеется, если весь этот процесс не будет прерван глобальным социобиологическим кризисом, жертвами которого могут стать не только капитализм, европейская цивилизация и белая раса, но вид Homo). В истории всегда есть альтернативные варианты и до определённого момента, пока система не достигает точки бифуркации, где делается выбор, они рядо- и равноположены.

Так, кризис феодализма привёл к формированию двух вариантов выхода из него — старопорядкового и буржуазного. Последний победил только в первой половине XIX в. благодаря индустриализации, подъёму финансового капитала, социально-политическим революциям, которые буржуазия смогла направить главным образом против Старого порядка, и формированию нации-государства как функции капитала (подробнее эта ситуация проанализирована мной в «Колоколах Истории», М., 1996).

Ну а во второй половине XIX — первой половине ХХ в. либералы и марксисты переписали историю, представив историю XV-XVIII вв. так, будто всё и должно было идти и шло только к победе капитала (и капитализма); главным героем стала буржуазия, а антифеодальный Старый порядок, в недрах которого она существовала и с которым боролась с помощью низов, был объявлен феодальным (во многом именно поэтому до сих пор не то чтобы замалчивается, но не особо вспоминается великолепная французская историческая школа, прежде всего Ж. Мишле и И. Тэн, достижения которой как минимум не слабее таковых разрекламированной школы «Анналов»).

V

Оформится ли окончательно корпорация-государство и позднекапиталистическое/посткапиталистическое развитие пойдёт по «олигархическому» пути или появится демократическая альтернатива — «слева», «справа» или с обеих сторон сразу — этот вопрос открыт. Оформление социально-ориентированных форм государства или даже восстановление чего-то похожего на нацию-государство с её демократизмом (в России это возможно только в случае позитивного решения русского вопроса, который, похоже, становится главным социальным вопросом, на основе русского возрождения, на основе традиционно русских ценностей — таких, например, как социальная справедливость) зависит от конкретного расклада сил, от социальной борьбы.

В конечном счёте, всё зависит от результата исторического волевого противостояния, как это, например, произошло в 1907 и 1917 гг. В первой русской революции одна часть русского народа, организованного главным образом в «чёрные сотни», нанесла поражение другой части и защитила самодержавную власть. В 1917 г. власть была (ситуационно) настолько ослаблена и дискредитирована, что защищать её, по сути, уже никто не вышел, и «Россия слиняла в два дня, самое большое — в три» (В.В. Розанов). К концу лета 1917 г. стало ясно, что побеждает один из двух диктаторских вариантов — крайне правый (военный, «корниловский») или крайне левый (большевистский, ленинский). Но на какой-то миг-вечность эти варианты были равноположены и равновероятны.

Аналогичным образом в перестройке до какого-то момента были равноположены два альтернативных варианта развития — массово-демократический с советским средним классом во главе и корпоративно-олигархический во главе с западно/рыночно ориентированной номенклатурой.

Иными словами, я вовсе не хочу сказать, что корпорация-государство и мировая корпоратократия — это наше абсолютно детерминированное «светлое будущее». Есть логика социальной борьбы, причём не только внизу, но и наверху. Я не исключаю такого варианта, при котором часть агентов корпорации-государства в своих интересах в соответствии с логикой борьбы на страновом и мировом уровнях будет вынуждена сделать поворот в национальном и социальном направлении. Эквивалентно-нишевый пример — ликвидация НЭПа группой Сталина и стоящими за ней силами в своих интересах; для страны это означало поворот от сырьевой модели к военно-промышленной, искоренение нэповской коррупции и постепенная переориентация с революционно-космополитической модели на державно-национальную, пусть и в революционно-коммунистической форме.

Кроме того, есть логика систем, но есть и логика субъекта, и многое зависит от морального выбора человека — часто вопреки системным обстоятельствам. У нелюбимых мной «зрелых» Стругацких в навеянной акутагавской «Страной водяных» «Улиткой на склоне» есть замечательный эпизод. Главный герой повести «Кандид» размышляет о положении, в котором оказались люди некой местности: «Обречённые, несчастные обречённые они не знают, что обречены, что сильные их мира… уже нацелились в них тучами управляемых вирусов, колоннами роботов, стенами леса, что всё для них уже предопределено и — самое страшное — что историческая правда… не на их стороне, они — реликты, осуждённые на гибель объективными законами, и помогать им — значит идти против прогресса, задерживать прогресс на каком-то крошечном участке фронта».

Кандиду такой прогресс, однако, не нравится. Это не мой прогресс, говорит он; на мне, как на камушке, этот прогресс споткнётся. Данная фраза, отражающая субъектизацию системного (т.е. бесчеловечного) прогресса, представляет попытку выхода за рамки «системно-исторической правды». Закономерности не бывают плохими или хорошими, рассуждает Кандид, они вне морали, но я-то не вне морали. С этими мыслями он сжимает в руке скальпель и направляется к окраине Леса — ставить подножку неизбежному и античеловеческому прогрессу. Мораль: правда системы и правда субъекта — разные вещи; власть — и родина, как говаривал Набоков, не одно и то же; моральный выбор всегда есть, ну а история — это столкновение воль. Вот под этим углом и надо рассматривать проблемы корпорации-государство, корпоратократии и будущего России.

Статья написана по мотивам выступления на заседании Экспертного клуба ИНС «Газпром» и государство. Угрозы сырьевой корпоратократии в России».