От чего умерло протестное движение

В сети люди активно обсуждают годовщину массовых выступлений против фальсификаций на выборах, как и то обстоятельство, что «протест слился».

Десятки, сотни тысяч людей выходили на улицы — где они сейчас? «Революция белых лент» не потерпела поражения в борьбе с силами реакции — она просто тихо сошла на нет. Сдулась. Рассеялась. Ее сторонники пытаются понять — почему, и бросают друг другу упрёки, мол, ну что же вы… Есть еще одна годовщина, вспоминаемая в эти дни, и она-то как раз связана с победившей революцией — 5 декабря 1931 года был разрушен Храм Христа Спасителя. Символическое событие, и символическое место.

В эти же дни новостные агентства цитируют слова Патриарха о том, что нападки на Церковь «очень напоминает атмосферу предреволюционных лет в Российской империи. Точно так же и тогда была разведка боем: а как православные люди отреагируют?». Патриарх никак не упоминал прошлогодние события, но между этими событиями и нападками на Церковь есть определённая связь.

«Слив протеста» происходил одновременно с разворачиванием антицерковной кампании; и чем больше прогрессивная общественность ополчалась на РПЦ, тем меньше людей людей приходило ее поддержать. Чем больше деятели оппозиции потрясали серебряными калошами, тем более избранному и узкому кругу они проповедовали. Отдельные благоразумные голоса — например, Владимира Милова, призывавшего «Отстать от религии», тонули в общем надрыве, призывах восстановить бассейн «Москва» и всем срочно порвать с РПЦ МП, где, конечно же, нечего делать приличному человеку.

Много было сказано о том, что дело известной панк-группы совершенно погубило репутацию РПЦ, что Патриарх вот-вот уйдёт в отставку, а в Церкви совершится Реформация. Ничего подобного не произошло в действительности. Как иронизировал Всеволод Емелин,

В самом деле, опросы общественного мнения не показали (и не показывают до сих пор) никакого падения доверия к Церкви или Патриарху лично, Церковь остаётся одним и самых уважаемых институтов, а Патриарх — одним из самых уважаемых лиц. Ничего похожего на массовый исход из РПЦ «всех адекватных людей» не произошло, возможно, потому, что те, кто клялись, что они теперь в РПЦ ни ногой, и раньше в ней не появлялись.

Когда «лидеры протеста» повели свои полки в атаку на РПЦ, большая часть полков рассеялась по дороге, а оставшиеся не нанесли Церкви никакого сколько-нибудь заметного ущерба. В результате столкновения кто-то утратил авторитет и влияние — и это не Церковь. Милов был прав: «поливать и оскорблять православных в самых последних площадных выражениях – ну, это, мягко говоря, наносит имиджевый ущерб не православным, а самой либеральной интеллигенции».

Но почему протест против сфальсифицированных выборов — который первоначально поддержали многие православные, а могли поддержать и многие другие — свернул на атаку против Церкви, и расшибся об нее, как волны расшибаются об утес? Можно предполагать в этом гениальную провокацию властей, можно — хитрые планы беглых олигархов, все это загадочно и неясно. Но, так или иначе, провокация предполагает не только приманку, подброшенную провокаторами, но и готовность провоцируемых в эту приманку вцепиться. Некоторые особенности субкультуры, какие-то моменты групповой психологии сделали соответствующую аудиторию чрезвычайно удобопреклонной на такого рода разводку.

Какие именно? Я бы обозначил их как недостаток доверия и недостаток доброй воли в отношении к своим ближним. Унылая мизантропия. Эта проблема охватывает гораздо более широкие группы людей, чем собственно участников протестного движения, ее можно считать проблемой общества в целом — но в протестном движении она проявилась особенно сильно.

Человек, поражённый этим психологическим синдромом, убеждён, что он живёт в стране негодяев, при этом, удивительным образом, сам негодяем не является. Его окружают чрезвычайно дурные люди. Чиновники не делают ничего полезного, а только безудержно воруют; полиция не ловит злодеев, а только пытает и вымогает; судьи судят только и исключительно по звонкам и за взятки, любые проекты замышляются исключительно с целью попилов, а также откатов, а спустившись в метро, можно оказаться среди уродского быдла, которое пьёт и смотрит Петросяна. Наверное, жить среди негодяев должно быть крайне некомфортно, но с другой стороны это создаёт приятное чувство нравственного превосходства. Упоение своим нравственным превосходством, по-детски наивное, любование на свои хорошие лица, просто требует фона в виде негодяев.

Мысль, что на свете бывают чиновники, преданные своему долгу, власти делают не только глупости и гадости, но и что-то обоснованное и полезное, среди полицейских есть люди честные — а иногда и героические, и вообще Россия вовсе не страна негодяев, разрушает эту веру в свое моральное превосходство.

И особенно эту веру разрушает Церковь — которая говорит о ценностях, по отношению к которым люди проявляют искреннюю преданность. Мысль, о том, что бывают люди, которые искренне верят в Бога, и самоотверженно Ему служат, при унылой мизантропии воспринимается как неприятная заноза — от которой хочется избавиться. Поэтому мало кто сообщает о священниках, достойно несущих свое служение — но вот когда, к примеру, игумен позорным образом попадёт в ДТП, это распространяется с огромным усердием, как бы некая благая весть. Пьяный поп попал в ДТП — о, какая отрада! О, какое утешение! О, какой бальзам изливается на язвы совести больной! Попы — они такие! А Патриарх — особенно! При таком синдроме Церковь, конечно, не может быть моральным авторитетом — потому что при нем моральных авторитетов вообще не бывает. Все кругом жулики и воры, подлецы и мерзавцы.

Но этот же синдром делает невозможной любую политическую активность. Для такой активности нужно взаимное доверие, способность поверить в то, что другие люди могут быть честными, они могут искренне стремиться к общественному благу, хотя и видеть пути его достижения по-другому. В частности, способность поверить в добрую волю Патриарха или Церкви как сообщества. Вы не привлечёте людей на свою сторону, подразумевая, что эти люди — негодяи.

В самом деле, человек, который сообщает, например, что «все женщины — проститутки» ничего не сообщает нам о женщинах; зато сообщает нам нечто о себе, как и человек, который уверен, что «все чиновники — воры». Такому человеку лучше не давать государственной должности — ему слишком ясно, как ее использовать. Точно также нечто о себе нам сообщает человек, который уверен, что все пастыри и духовные лидеры на самом деле хитрые обманщики, которые бессовестно эксплуатируют чужое легковерие. Мы сразу понимаем, что проявлять легковерие по отношению к самому этому человеку и его притязаниям на лидерство не стоит. Чем настойчивее Вы уверяете, что живете среди негодяев, тем труднее поверить, что Вы являетесь исключением.

Политическое движение, которое может что-то изменить, должно иметь позитивную программу и должно проявлять уважение к своим согражданам и их ценностям. Протестное движение умерло за неимением того и другого, и его даже трудно оплакивать. Унылая мизантропия — болезнь, от которой отдельные люди приходят в упадок, а политические движения просто умирают.

Прилетело от Сергея Худиева

... Человек, поражённый этим психологическим синдромом, убеждён, что он живёт в стране негодяев, при этом, удивительным образом, сам негодяем не является. Его окружают чрезвычайно дурные люди. Чиновники не делают ничего полезного, а только безудержно воруют; полиция не ловит злодеев, а только пытает и вымогает; судьи судят только и исключительно по звонкам и за взятки, любые проекты замышляются исключительно с целью попилов, а также откатов, а спустившись в метро, можно оказаться среди уродского быдла, которое пьёт и смотрит Петросяна. Наверное, жить среди негодяев должно быть крайне некомфортно, но с другой стороны это создаёт приятное чувство нравственного превосходства. Упоение своим нравственным превосходством, по-детски наивное, любование на свои хорошие лица, просто требует фона в виде негодяев.

Мысль, что на свете бывают чиновники, преданные своему долгу, власти делают не только глупости и гадости, но и что-то обоснованное и полезное, среди полицейских есть люди честные — а иногда и героические, и вообще Россия вовсе не страна негодяев, разрушает эту веру в свое моральное превосходство.

И особенно эту веру разрушает Церковь — которая говорит о ценностях, по отношению к которым люди проявляют искреннюю преданность. Мысль, о том, что бывают люди, которые искренне верят в Бога, и самоотверженно Ему служат, при унылой мизантропии воспринимается как неприятная заноза — от которой хочется избавиться. Поэтому мало кто сообщает о священниках, достойно несущих свое служение — но вот когда, к примеру, игумен позорным образом попадёт в ДТП, это распространяется с огромным усердием, как бы некая благая весть. Пьяный поп попал в ДТП — о, какая отрада! О, какое утешение! О, какой бальзам изливается на язвы совести больной! Попы — они такие! А Патриарх — особенно! При таком синдроме Церковь, конечно, не может быть моральным авторитетом — потому что при нем моральных авторитетов вообще не бывает. Все кругом жулики и воры, подлецы и мерзавцы.

Но этот же синдром делает невозможной любую политическую активность. Для такой активности нужно взаимное доверие, способность поверить в то, что другие люди могут быть честными, они могут искренне стремиться к общественному благу, хотя и видеть пути его достижения по-другому. В частности, способность поверить в добрую волю Патриарха или Церкви как сообщества. Вы не привлечёте людей на свою сторону, подразумевая, что эти люди — негодяи.

В самом деле, человек, который сообщает, например, что «все женщины — проститутки» ничего не сообщает нам о женщинах; зато сообщает нам нечто о себе, как и человек, который уверен, что «все чиновники — воры». Такому человеку лучше не давать государственной должности — ему слишком ясно, как ее использовать. Точно также нечто о себе нам сообщает человек, который уверен, что все пастыри и духовные лидеры на самом деле хитрые обманщики, которые бессовестно эксплуатируют чужое легковерие. Мы сразу понимаем, что проявлять легковерие по отношению к самому этому человеку и его притязаниям на лидерство не стоит. Чем настойчивее Вы уверяете, что живете среди негодяев, тем труднее поверить, что Вы являетесь исключением.

Политическое движение, которое может что-то изменить, должно иметь позитивную программу и должно проявлять уважение к своим согражданам и их ценностям. Протестное движение умерло за неимением того и другого, и его даже трудно оплакивать. Унылая мизантропия — болезнь, от которой отдельные люди приходят в упадок, а политические движения просто умирают.

http://whiteferz.livejournal.com/229638.html