Между протестом и сопротивлением

О бессодержательности «болотного» перформанса и содержательном пересмотре существующей государственной политики

То, что уличные беспорядки в связи с сохранением власти Путина в ходе думских и президентских выборов с легкой руки журналистов и социологов получили гордое имя «протест», — несомненное недоразумение. И хотя многие считают, что неважно, как называть явление, мы убеждены, что путь к постижению сути начинается с имени.

«От протеста к сопротивлению» — так называлась одна из последних (возможно, последняя) статей Ульрики Марии Майнхоф, опубликованная в популярном в ФРГ радикальном журнале «Конкрет» (№5 за 1968 год). После публикации Ульрика непосредственно перешла от протеста к сопротивлению, то есть из публициста и пропагандиста превратилась в одного из лидеров «Роте Армее Фракцион» (РАФ) — антиимпериалистической боевой подпольной группы. Об Ульрике стоит вспомнить хотя бы для того, чтобы контрастнее стал образ наших «уличных дам» — той же Ксении Собчак или, например, Ольги Романовой. Дело не только в том, что Ульрика окончила настоящий Марбургский университет (где учился и Борис Пастернак), а они — нет.

Дело еще и в том, что у Ульрики были действительные, выработанные ею самой подлинные политические взгляды, а у наших дам таких «аксессуаров» точно нет. И взять им их неоткуда. И они никогда не смогут ответить, против чего, собственно, они выступают, против какой именно характеристики власти и государства, в чем суть того, что они хотели бы опровергнуть и свергнуть. Имя «протест» присвоили они себе незаконно и незаслуженно.

То же самое касается и всех остальных лидеров «Марша миллионов», «прогулок по бульварам», «31-х чисел» и тому подобного уличного фарса. Максимум — мы услышим от них повторение пропагандистского бреда, под который разбирали на части СССР и приватизировали общенародную собственность.

Помня об Ульрике, нам будет легче выкинуть всю эту пиаровскую чушь из головы, с тем чтобы приблизиться к постановке вопроса о протесте и его последствиях.

О предназначении беспорядков

Сама Ульрика Майнхоф цитирует по памяти чернокожего американского противника войны во Вьетнаме: «Протест — это когда я заявляю: все, я в этом больше не участвую. Сопротивление — это когда я делаю так, чтобы и все остальные больше не участвовали». То есть, если я протестую против условий работы — я не работаю. Если я протестую против закона — я ему не подчиняюсь. Если я протестую против выборов — я в них не участвую. Это с одной стороны. С другой — сопротивление, то есть организация массового протеста как логичное и закономерное продолжение протеста как такового, его сущность и содержание. Ничего подобного, несмотря на театральность происходящего, мы, разумеется, за весь этот год не наблюдали.

Не будем, впрочем, преуменьшать значение самих уличных беспорядков. Это давнее оружие горожан, преследующее, прежде всего, цель умаления достоинства власти, демонстрации властям их неспособности поддержать элементарный общественный порядок. Разумеется, современные всеобщие демократии, построенные на социально-психологическом манипулировании массами, отводят уличному действию организованное и «законное» место в системе политического театра. Угроза здесь легализуется как угроза «не проголосовать на следующих выборах», то есть превращается в имитацию угрозы.

Однако подлинное уличное действие, еще далекое от какого-либо протеста, но выражающее подлинное недовольство, хамство и самоуверенность населения, не имеет смысла без действительного унижения власти, без нарушения законного порядка, без народного беззакония. Участники беспорядков предлагают себя в качестве ширмы для переворота: смотрите, власть ослабела, ее можно свергнуть! Но делать это сами они (или даже их лидеры), разумеется, не будут. Для этого нужен кто-то соразмерный самой власти, никак не уличные смутьяны.

Версаль строился и осваивался Людовиками еще в XVII веке как средство избежать весьма частого столкновения с парижской улицей, где всегда готовы были цепи, чтобы перегородить узкие средневековые проезды, сделав невозможным движение всадников, а также мгновенно сооружались те самые баррикады. Все это за сто с лишним лет до Великой французской революции, которая, по моему глубокому убеждению, была вовсе не взятием Бастилии кучкой хулиганов (которых инвалидный гарнизон впустил сам, не желая убивать), а осознанным отказом верхушки сословий иметь далее дело с королем.

Это «белые ленточки» понимали. Что власть надо вынудить на силовой контакт, что действие должно покинуть рамки закона хотя бы ненамного, поскольку полностью законный и разрешенный властями митинг эти самые власти, а также никого другого не волнует. И даже не очень разрешенный. Что толку, что греки не уходят с площади перед своей «высшей» властью. Поскольку настоящая власть для Греции находится совсем в другом месте, ее эти недоразумения беспокоят не очень, как и Бурбонов в Версале.

В целом можно по итогам годовых выступлений сказать, что при всем желании проельцинских либеральных реваншистов «проложиться» для переворота поддержкой улицы — дело это идет вяло. Улица вялая. Нет критической массы общего недовольства населения страны властями, чтобы показывать свое «фэ», хотя и любви к властям тоже нет. Заграница вялая, не до нас особо. Медведев вялый. Вот расхрабрился аж на целый намек, что «не исключает», что в 2018-м «войдет во второй раз». Ну-ну. Не знаю, на самом деле началась борьба с коррупцией или не на самом, как ломают голову большинство обозревателей, но явно наметившиеся справедливые «посадки» точно пойдут путинскому большинству на пользу. И слава Богу.

Сопротивление: отсутствие и перспективы

Однако все вышесказанное вовсе не означает, что протестов нет и не будет, что они не перерастут в сопротивление и что все это не кончится весьма плачевно для государства, а значит, и для народа, для страны. Просто зреющие гроздья гнева пока не видны за белоленточной болтологией, за уличным бездельем, не имеющим действительной политической цели.

На полях отметим, что протест и сопротивление не обязательно более всего эффективны в качестве демонстраций и уличного действия. В ход могут пойти весьма удобные для этого дела политические убийства и террористические акты, реальные забастовки жизненно важных производств и прочая «не-безопасность». Все это появляется тогда, когда появляется ясное теоретическое, онтологическое отрицание сущности наличной власти, когда сама эта сущность разоблачается, когда ее отрицание и вытекающие из него политические действия начинают казаться справедливыми и необходимыми. Когда рождается ненависть.

Недовольная уличная толпа, и в особенности ее лидеры, ведь не выступает у нас против расхищения государственных ресурсов как такового. Они выступают за то, чтобы с ними делились. И чтобы самим в этом участвовать. Социальный барьер еще не превратился в непроницаемый, общество еще весьма однородно, несмотря на разницу в статусах и благосостоянии. Еще жив миф о великой халяве, которой хватит на всех, политически покончивший с распределительным социализмом. Но контраст стремительно растет. И появление отверженных не за горами.

Все это не будет выглядеть как антипутинский акт. Антипутински сегодня настроены ельцинские наследники, которые в рамках протеста сами станут мишенями. Просто Путин не справится — как облеченный доверием народа государь. Ему не хватит власти. А вот все остальные... Они заслужат высшую меру. В этом пункте протест, то есть действия политически самоопределенных личностей, и народный гнев обретут общую политическую платформу.

Сегодня уже вызывают социальную ненависть высшие руководители, публично стремящиеся в олигархи и демонстрирующие это стремление как капиталистическую добродетель. И становится все яснее, что это их главный и единственный мотив для исполнения должности. И что их подавляющее большинство. И хотя государь и выступает за целостность России, растущие социальные платежи и обороноспособность, добиться всего этого руками вот этих вот людей в рамках сложившихся государственно-публичных отношений невозможно. А без адекватной личности и деятельности властной верхушки мы не сможем ревизовать, обновить и мобилизовать слой руководителей отраслей и предприятий на не имеющую пока аналогов за последние двадцать лет работу — рывок индустриализации, освоения и заселения страны. В условиях весьма враждебного мирового окружения.

О политике приватизации

Власть в России держится на двух ресурсах. Первое — вполне гласный общестрановой монархический консенсус. Он и называется сегодня реальной российской демократией. Второе — негласный консенсус силовых (в том числе правоохранительных) органов, их присяга государю. Нет нужды объяснять, что либеральная идеология направлена на разрушение обеих этих опор. Эту несвежую фразеологию и перемалывают по десятому разу псевдопротестанты. Однако дело не в самой этой идеологии. Дело в разрушительной цели, принятой государственной властью еще в 1991 году вместе с разрушением СССР, в качестве основной и главной.

Никакой другой государственной политики, кроме политики приватизации, у нас нет. В соответствии с ней работает и Путин. Как и всякая политика, она направлена прежде всего на создание субъектов определенного типа, которые должны определять лицо и процессы социума, а вовсе не на «механизмы» или тем более какие-либо экономические или социальные «результаты». Приватизация должна ускоренно, исторически мгновенно создавать элиту собственников. Для этого нет другого пути, кроме как распределить имеющуюся общенародную собственность. Разумеется, неравномерно — иначе в этом нет никакого смысла. По оскудении запаса собственности государственной для той же цели применимы государственные расходы. Так что приватизация как политика (не путать с консервативным экономическим мероприятием, под которое она замаскирована) не ограничена наличной госсобственностью, а значит, и временем. И вообще ничем. Разумеется, речь не может идти об экономически равноценном обмене госсобственности или госрасходов на платежи или услуги. Ведь это означало бы, что элитные крупные собственники уже существуют, а их-то как раз и нужно создать. Так что платежи или услуги объективно в рамках такой политики могут и должны быть исключительно символическими. С точки зрения современного капитализма сверхприбылей это мероприятие также очень современно, то есть сверхсверх-сверхприбыльно, ультраприбыльно.

Так что все разговоры о коррупции и борьбе с ней нерелевантны, им не соответствует никакой объект, у них вообще нет предмета. Как сама коррупция, так и борьба с ней, в том числе самая настоящая и честная, — обе противоположности в своей диалектической борьбе выполняют общую для них обеих функцию маскировки политики приватизации.

Созданный приватизацией собственник сразу обладает высшими империалистическими достоинствами сверхкрупного капиталиста. Он уже отбросил как пройденные стадии эволюции, ограничивающие его механизмы исторического становления, — такие как скупость и накопительство, талант и ставку на изобретение нового, предприимчивость, производственную компетентность, конкурентность.

В его реальности все это — чужие слабости. Разумеется, все эти характеристики присваиваются ему маскировочной идеологией, мифом, пропагандой, но он их не имел и не должен иметь, они ему лишь помешали бы. Ведь это — свойства прошлых, исторически устаревших субъектов. Он же занят лишь сохранением сверхденег и вопросами власти. Правда, в выжженной политикой приватизации социальной и экономической пустыне собственной страны для этих его реальных интересов маловато ресурсов остается. Но зато к его услугам глобальный мир и глобальная американская власть. Ни с какой конкуренцией, малым, средним и даже крупным бизнесом под ним не развернешься, ибо никакой конкуренции он не допустит.

Заметим, что продуктом политики приватизации являются не только собственники формально переданных в их собственность по нашему, то есть романо-германскому, праву активов. Есть и теневые в правовом отношении собственники, которые контролируют формально государственные, а на деле уже приватизированные ими активы госкомпаний и госкорпораций, казенных имуществ. Если бы мы смотрели на эту ситуацию через очки не романо-германского единства владения-пользования-распоряжения, а через десяток расщепленных англосаксонских правоотношений собственности, через понятия выгодополучения и контроля, то увидели бы этих собственников не только политически, но и юридически. Эти реальные, но несколько ущемленные нашей правовой системой собственники тоже хотели бы до конца легализоваться. Поэтому мы должны отдать им эти уже политически приватизированные госимущества и формально, романо-германски. Тогда они станут «эффективны». А сейчас — нет, «неэффективны». Потому что «государственные».

Прежде чем решать, что делать с уже созданными собственниками, нужно остановить политику приватизации как основную государственную политику, поскольку она нас доконает. Настоящий протест и сопротивление будут так или иначе направлены против именно этой политики. Созданные политикой приватизации собственники — цель и мишень социальной ненависти, переходящей в политическую и имеющей полное право на историческое осуществление.

Сегодняшней власти в общем-то выгодно, что уличное недовольство возглавляет либерально-реваншистская ельцинская генерация. Это свои. Они хотят лишь голову Путина и его место. Но они не враги. Они будут приватизировать дальше. А вот субъект предстоящего исторического протеста и сопротивления сметет и их, и сегодняшний корпус высшего руководства.

К политике труда

Какая же государственная политика нам нужна? Кого она должна создавать? Скажем честно, что всерьез обсуждать этот вопрос мы сможем, только подвергнув реальному протесту и сопротивлению существующую государственную политику приватизации. Стоп созданию собственников! Собственник — не деятель. Он паразит и могильщик. Так же как и его массовый и неизбежный друг и спутник — потребитель.

Протест и сопротивление — дело прежде всего самих профессиональных политиков, а вот если они его не делают хорошо, то история и народ их поправят, но сделают это весьма грубо. Пока мало кто занят действительным протестом.

Однако и сейчас мы можем задать несколько осмысленных вопросов о том, кто же, какой тип человека может и должен стать у нас государствообразующим, странообразующим.

Если мы хотим сильное хозяйство, сильную экономику как часть общенациональной базы сильной страны, то стоит помнить, что без труда и культуры (то есть всей совокупности норм, образцов и эталонов деятельности, как понимает культуру современная русская постмарксистская философия) никакого достаточного прибавочного продукта создать нельзя. Цивилизационный рывок в отношении труда — его социального и политического статуса, его дисциплины и мотивации, его культуры, сложности, вооруженности средствами — безусловно, необходим. То есть нам необходим новый трудовой субъект.

И одновременно нам нужен новый культурный субъект. Нужна трудовая мобилизация, а значит, и трудовая солидарность, ее социальные, экономические, культурные, политические механизмы. Нужна проекция труда, культурного труда (а не вообще бытия «народа», «каждого гражданина», отрицательной свободы, как при всеобщей демократии) в политику и власть.

Нужна концентрация и сверхконцентрация культуры в пространстве страны, как это делал Петр Первый. Нужны новые культурные люди — носители этой культуры. Нужна посадка сверхконцентрированной культуры на труд как механизм его мобилизации и как основание его политического и социального статуса. Любой труд должен быть культурным. Воинский долг, его значение — тот же вариант культурного труда. Ведь труд — это в любом случае отчуждение своей жизни как ресурса всеобщей деятельности и всеобщего благополучия.

Труд должен действительно вознаграждаться. Труду должна принадлежать власть. Труд должен создавать условия, пространство, место, ресурсы для не-труда, для религиозного, научного и прочего творческого самоорганизованного поиска.

Мы не обойдем проблему труда, как предложено нам сделать либеральной идеологией. Поскольку иначе мы должны тогда грабить — и своих, и чужих, а это не русский путь. А если не грабим сами — грабят нас. Мы вынуждены будем ответить, что в проблематике труда решили и какой ценой, а что не решили реальный социализм и реальный фашизм (больше этой проблемы никто в истории не касался). Без ужимок и политкорректной стеснительности.

Но чтобы добраться до всего этого, сначала, видимо, придется позаниматься протестом и сопротивлением. Будем надеяться, вместе с Путиным.