Образование и христианство.

Александр Гончаров *красс*

Ник - Прохожий *Красс*. Родился в 1965 г. Базовое образование - историк. Среда обитания: небольшой поселок в Курской области.  На Прозе.ру: http://www.proza.ru/avtor/krass1965 Мой сайт: http://fire-of-history.tk/ "Сам я никогда не относился всерьез к себе, но я всегда всерьез относился к своим мнениям" (Г. К. Ч.).

Ч.I. "Сокровища, от язычников собираемые..."

Христианская культура в глобальном мире является культурой маргинальной, поэтому ее наследие в образовании и просветительской деятельности намеренно замалчивается и переделывается под нужды наднациональной политико-экономической элиты – глобтроттеров. Упоминания о христианстве как культурообразующей силе – вымарываются из общеевропейских документов. В то же время широко тиражируются устаревшие псевдонаучные догмы и обывательские предрассудки, в которых христианство предстает неким прибежищем крайнего традиционализма, обскурантизма и мракобесия.

Начнем с истории. В мире древних восточных цивилизаций единой образовательной системы, включавшей в себя начальную, среднюю и высшую школы, не существовало. Хотя образованность (или уже – грамотность), конечно же, ценилась всегда.

В Древнем и Средневековом Китае от чиновников различных разрядов требовался определенный уровень знаний, правда, весьма специфических, но цельного образовательного процесса мы здесь не находим.

На Классическом Востоке существовали специальные школы для писцов, а для Двуречья, пожалуй, можно сказать, что «… вся клинописная литература… вышла из э-дуббы –  «дома табличек», то есть шумеро-вавилонской школы» (Я открою тебе сокровенное слово. Литература Вавилона и Ассирии / Пер. с аккад. ; сост. В. К. Афанасьевой и И. М. Дьяконова). Правда, значительные исторические катаклизмы  в Месопотамии привели к гибели профессиональной школы, и обучение в аккадский период переходит в ведение отдельных храмов, отдельных жрецов, заклинателей и писцов…

Вот как в Древнем Египте (Новое царство) оценивали авторов назидательных текстов (отметим, что сию оценку, вероятнее всего, применяли и к грамотеям вообще): «…Они не возводили себе медных пирамид и надгробий железных. Они не оставили по себе наследниками детей своих, которые увековечили бы их имена, но до нас дошли их писания и поучения, что сложили они… Гробницы, воздвигнутые для них разрушились. Жрецы, совершавшие по ним службы заупокойные, ушли…, надгробия их рассыпались в прах, забыты часовни их. Но увековечили они имена свои писаниями отменными. Память о сотворивших такое сохранится навеки… Полезнее книга надгробия расписного, полезнее она часовни, прочно построенной. Книга заменяет и заупокойные храмы и пирамиды, и прибудут имена мудрых писцов в устах потомков, словно в некрополе…»

Античность родила несколько переходящих друг в друга форм образования, то есть создала подобие образовательной системы. Эстетический идеал стал и образовательным стандартом. Калокогатия (гармоническое сочетание в человеке внешних и внутренних качеств) вполне отвечала образовательным потребностям античного «человека-государства». Стремление к калокогатии стало ведущей новацией в образовании и воспитании в древнегреческом  мире (прежде всего в Афинах после V в. до н. э. ).

В IV в. до н. э. в Древней Греции появилось и «профессиональное» образование и прообразы высшей школы: риторическая школа Исократа и философская Академия Платона.

Эллинистическая эпоха, по сути, только развивала идеи классического времени. Но по желанию правителей эллинизированного Египта в Александрии возникло своеобразное международное объединение ученых (в чем-то аналогичное современной академии наук) – Музей. Знаменитая библиотека являлась учреждением, сопровождавшим его. Интересно, что когда Эллинизм стал клониться к упадку, вместе с эпохой стало проваливаться в обскурантизм и фундаментальное знание (в особенности гуманитарное) – главам государств стало жалко тратить на него деньги.

Похоже, что доминирование утилитарного знания и соответствующая перестройка образовательной системы, желание развивать практические отрасли научного исследования в ущерб фундаментальным – признак упадка образованности и учености. Социум, стремясь к прагматизму в науке и образовании, показывает свое нежелание жить, ибо заменяет высшие цели познания мелочным обустройством материально-бытовой сферы.

Древний Рим унаследовал от эллинистического времени дух прагматизма и в образовании, и в науке. Об этом свидетельствуют и преклонение перед практическим правом («Дигесты»), и трактат Колумеллы «О сельском хозяйстве», и исторические произведения, которые следует отнести скорее к публицистическим и пропагандистским (например, труды Плутарха и Гая Светония Транквилла), и теоретические изыскания в области риторики Цицерона, и даже морально-этическое учение Сенеки…

Христианство пришло в мир, где господствовало прагматическое отношение ко всему и вся; в мир, где «денежный фетишизм» стал определяющим стержнем социального, политического и экономического развития.

Юрий Давыдов пишет: «Когда историки задаются вопросом, почему христианство из небольшой преследуемой иудейской секты превратилось в государственную религию в Римской империи, они обычно не учитывают экономического фона развертывавшихся событий… В стране, где деньги ничего не стоили, в стране, переполненной разорившимися людьми, христианство, которое было единственной религией, осуждавшей богатство…, предоставляло человеку значительный душевный комфорт. Именно это обстоятельство давало христианству все больше новых сторонников».

Античный критик христианства III в. Гиерокл (противопоставлявший Аполлония Тианского Иисусу Христу) упрекает представителей новой религии, прежде всего, в отсутствии прагматического отношения к чудесам и невежестве: «Они мечутся вверх и вниз, восхваляя своего Иисуса, как даровавшего зрение слепым и совершившего кое-какие чудеса в этом роде… Посмотри, однако, насколько лучше и разумнее мы воспринимаем такого рода вещи и какое у нас мнение об одаренных людях…

Итак, зачем же я упомянул об этом (о деяниях Аполлония)? Чтобы можно было сопоставить наше точное и прочное суждение по каждому пункту с тупостью христиан; ведь мы того, кто совершил такие дела, считаем не богом, а (лишь) угодным богам человеком, они же из-за нескольких каких-то чудес объявляют Иисуса богом…

И то стоит взвесить, что деяния Иисуса раструбили Петр и Павел и кое-какие другие близкие им лица – люди лживые, невежественные и шарлатаны, а деяния Аполлония – Максим из Эг, философ Дамис, живший с ним вместе, и афинянин Филострат, выдающиеся по своему образованию люди, почитающие истину…»

Для Гиерокла не существует христианско-иудейской учености, а апостолы Петр и Павел – не более чем «шарлатаны». В этом отлично проявляется несовпадение образовательных и познавательных «стандартов» язычества и христианства. Впрочем, раннее христианство тоже остро ощущает свою непересекаемость с античным политеизмом. Например, Эрмий (III в.) в протопамфлете «Осмеяние языческих философов» с иронией замечает: «Если они (т. е. философы – прим. А. Г.) нашли какую-нибудь истину, то пусть бы они одинаково мыслили, или говорили согласно друг с другом: тогда и я охотно соглашусь с ними. Но когда они разрывают, так сказать, душу, превращают ее один в такое естество, другой в другое, и подвергают различным преобразованиям вещественным, признаюсь, такие превращения порождают во мне отвращение. То я бессмертен, и радуюсь; то я смертен, и плачу; то разлагают меня на атомы: я становлюсь водою, становлюсь воздухом, становлюсь огнем; то я не воздух и не огонь, но меня делают зверем, или превращают в рыбу, и я делаюсь братом дельфинов. Смотря на себя, я прихожу в ужас от своего тела, не знаю, как назвать его, человеком ли, или собакой, или волком, или быком, или птицей, или змеем, или драконом, или химерою. Те любители мудрости превращают меня во всякого рода животных, в земных, водяных, летающих, многовидных, диких или домашних, немых или издающих звуки, бессловесных или разумных. Я плаваю, летаю, парю в воздухе, пресмыкаюсь, бегаю, сижу. Является, наконец, Эмпедокл, и делает из меня куст».

После 313 г., когда христианство из гонимой властью общины превратилось в первенствующую религию, оно неизбежно стало перерабатывать и языческую культуру, и языческое образование. Результатом чего стало основание первого настоящего университета (425 г.) императором Феодосием II в Константинополе – столице Византийской империи (при этом лучшие представители профессорского корпуса по статусу приравнивались к губернаторам провинций, а студенты и рядовые преподаватели получали множество важных льгот экономического и административного плана).

В средневековой Европе Католическая Церковь часто выступала на протяжении веков хранителем системы обучения. Она неуклонно требовала сохранения бесплатного образования для студентов-бедняков. «На третьем Латеранском соборе в 1179 году папа Александр III провозгласил принцип бесплатности образования, и к этому решению призывали многие из последующих пап. Одновременно при каждой кафедральной церкви должны были создаваться школы, преподаватели которых обеспечивались бенефицием» (Жак Ле Гофф. Интеллектуалы в Средние века).

Новацией для христианской школы (всех ступеней) было использование в учебном процессе произведений, выпестованных политеистической литературой. Один из выдающихся православных богословов IV века свят. Василий Великий в беседе «К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений», призывал молодые поколения изучать античную словесность, правда, делая оговорку «…у стихотворцев (начну с них), поелику они в сочинениях своих не одинаковы, не на всем по порядку надобно останавливаться умом, но, когда пересказывают вам деяния или изречения мужей добрых, надобно их любить, соревновать им и, как можно, стараться быть такими же. А когда доходит у них речь до людей злонравных, должно избегать подражания сему, так же затыкая уши, как Одиссей, по словам их, заградил слух от песней сирен. Ибо привычка к словам негодным служит некоторым путем и к делам. Посему со всяким охранением надобно оберегать душу, чтобы, находя удовольствие в словах, незаметно не принять чего-нибудь худого, как иные с медом глотают ядовитые вещества».

Англичанин Даниэль Морлийский, живший гораздо позже Василия Великого, писал: «Пусть никто не смущается, если, говоря о творении мира, я привожу свидетельства не отцов церкви, но языческих философов, поскольку, хотя они и не причислены к правоверным, иные из их речений должны войти в наше образование, дополняемые верой. Ведь мы сами чудесным образом были спасены на пути из Египта, и Господь велел нам забрать сокровища египтян, чтобы передать их евреям. По велению Господа и с его помощью нам надлежит отнять у языческих философов их мудрость и красноречие: ограбим неверных так, чтобы обогатить добычей нашу веру».

Но то, что казалось передовым древним и средневековым христианам, в XVIII в. стало восприниматься не просто как традиция, а как тормоз в духовном совершенствовании и обучении. Например, будущий великий православный святой Паисий Величковский, поступивший в 1735 г. в духовное училище при Киево-Могилянской Богоявленско-Братской академии, с отвращением покидает его: «Слыша бо в нем часто воспоминаемых богов и богинь еллинских, и басни пиетическия, возненавидех от души таковое учение».

Случай с Паисием можно считать знаковым, ибо именно в XVIII в. запустился процесс радикального выдавливания христианской идеологии из образования и на Западе, и в России. В XIX в. данная тенденция начинает возрастать в геометрической прогрессии, одновременно с ней европейская культура стала усредняться и терять свою самобытность, готовясь переродиться в то, что мы ныне называем «массовой культурой».В XIX – нач. XX вв. в Европе (включая и Россию) наблюдался интерес ко всему, что почиталось экзотичным и оригинальным, при этом, естественно, христианская традиция таковой не признавалась. Расцвет школ «вальдорфской педагогики» (дававших обучение, перепутанное с оккультными практиками), теософия Блаватской, учение Штайнера – это звенья единой цепочки проникновения в европейскую культуру веяний восточного мистицизма (правда, существенно препарированного под вкусы насельников Запада).

Забывая свою традицию, люди готовы принять за новацию традицию иную, которая ничего нового на самом деле и дать не может. А это приводит к потере самости народа, его открытости любым самым бредовым идеям, которые ускоряют разрушение национального духа и в итоге национального тела. Человек же оказывается без природного родового прикрытия. Г. К. Честертон верно подметил данную опасность и удивительно точно описал ее: «Если бы речь шла о Тутанхамоне или высохших африканских мумиях, неведомо как сохранившихся на другом конце света; если бы речь шла о Китае или Вавилоне; если бы кто-то вдруг нашел далекую и загадочную расу лунных людей, то ваши газеты раструбили бы об этом во всех подробностях, вплоть до зубной щетки или запонки для воротничка. Но когда речь идет о людях, построивших ваши приходские церкви, давших названия вашим городам и ремеслам и самим дорогам, по которым вы ходите, – оказывается, вы не удосужились ничего узнать о них… Эти люди имели свои пороки и трагедии; иногда они пытали своих ближних и сжигали их на кострах. Но представление о человеке без Бога и надежды в душе, бредущем к смерти просто потому, что всем безразлично, жив он или мертв – это не средневековые представления. Это продукт нашей экономической науки и технического прогресса».

Честертон описал несоответствие бытийных матриц и средневекового человека, и современного человека. «Человек без Бога и надежды в душе, бредущий к смерти просто потому, что всем безразлично, жив он или мертв» – это человек эпохи перехода из модернизма в постмодернизм.

Окончание. Хогвартс и ПТУ

Постмодернизм – это не столько направление в философии, литературе, изобразительном искусстве и науке, сколько способ особой организации (или дезорганизации?) космоса человеческой культуры.

Фундамент постмодернизма составлен из трех догматов:

– текст в постмодернизме выше того, что называют «объективной реальностью». Текст – это и есть сама реальность;

– постмодернизм – это «отказ от серьезности и всеобщий плюрализм»;

– постмодернизм вообще отнекивается от решения проблемы Истины. Истина – «только слово», истин множество… А действительность есть нечто принимаемое за нее. (Руднев В. П. Словарь культуры XX века)

Православный публицист Олеся Николаева пишет: «Постмодернизм предполагает прежде всего антиуниверсализм. Он отвергает любую систему как таковую, будь то вероучение, объяснительная схема или обобщающая теория, претендующая на обоснование закономерностей мира… Нормой в постмодернизме становится не прозреваемая ценность, не интуиция идеального бытия, не заповеди Божии, а рационалистически внедренная в сознание идея (например, права человека), либо конкретное воплощение этой идеи: прецедент, одобренный общественным мнением и натурализованный, то есть мифологизированный (например, права сексуальных меньшинств)».

Становление постмодернистской культуры сопровождалось невиданным ранее расширением границ магизма и оккультизма. Впрочем, данному феномену удивляться не приходиться. «Антиуниверсализм» требует сам по себе технологий достижения успеха и всеобщей профессиональной специализации. В мире же, где Истина отсутствует, магия и оккультные практики замечательно согласуются с такими заявками. Но плюс ко всему в этом мире должно быть достигнуто полное равенство возможностей в получении усредненных «образовательных услуг». Хорошему математику магия и помощь духов не нужны – он получает удовольствие от решения сложнейших алгебраических задач и от доказательства теорем. Увлеченному литературой нет необходимости потреблять конспект «Преступления и наказания», состоящий из трех страниц – он предпочтет потратить время на чтение книги Достоевского. Талантливому историку гораздо интереснее самому разобраться с причинами восстания Уота Тайлера, чем согласиться с объяснениями школьного учебника.

Технология, позволяющая моментально получить запрашиваемое, – т. е. магия, абсолютно непотребна для школьника или студента, пытающегося разобраться в любимой дисциплине и думающего об оценке в последнюю очередь. «Магические» шпаргалки, «500 лучших сочинений», «Весь Лев Толстой в одном томе» (из 13 страниц) необходимы «возбесившемуся» духовному троечнику, из которого потом и вылупляется добропорядочный член потребительского постмодернистского общества.

Рядовой маг в сказках, легендах и «фэнтэзи» – это наиболее яркий носитель профессионализма и антиуниверсализма. Он десятки лет учится всего лишь одному – как с помощью заклинаний и приготовленных зелий влиять на стихии, людей и животных не ради истинного постижения сути их, но ради управления ими.

В XX веке произошла тотальная магизация культуры образования в «цивилизованном» сообществе «передовых» стран. Тест (в разных формах его) был объявлен наилучшей панацеей от всех бед школы. Тест – это книга заклинаний Мерлина, посох Гэндальфа, борода Старика Хоттабыча   и волшебная палочка Феи-Крестной, взятые в совокупности, одновременно. Тест позволяет преодолеть коррупцию в образовании, усилить контроль за качеством знаний, получаемых учащимися, создает равные возможности при поступлении в университет и т. д., и т. п. Все перечисленные задачи на самом деле решать сверхсложно – необходимо затратить огромное количество финансовых, административных, трудовых, временных и интеллектуальных ресурсов. Поэтому и появляется постмодернистский магизм: «Трах-тибидох! Тест-тибидох! Спите спокойно, славные чиновники Багдада-Образования. Проблем уже нет!» Такая «трах-тибидохизация» образования в США привела к значительному снижению уровня знаний (например, к тому, что школьник без помощи компьютера не может поделить 111 на 3) (см. Арнольд, В. И. Новый обскурантизм и российское просвещение).

Магизм в высшей и средней школе  – прямое обожествление образовательных технологий. Но у него есть и обратная сторона – доминирование подготовки профессионалов, в ущерб формированию личности, и циничное разделение школы на массовую и элитарную.

Мне кажется, что православные психологи и публицисты И. Медведева и Т. Шишова верно оценили пропаганду магии и культивирование оккультизма в серии книг Дж. Роулинг «Гарри Поттер…» Интересно, что они увидели и игровую направленность учебников в волшебной школе, где учится сам Поттер. В Хогвартсе явно превалирует игровое и состязательное начало в обучении. Но все-таки школа магов – это место подготовки элиты. Тест здесь не приветствуется, но и образовательный постмодернизм никуда не исчезает, он просто показывает себя иначе.

Хогвартс – профессиональное учебное заведение. Все подчинено подготовке экспертов в области ведовства и колдовства. Великолепно технико-магическое оснащение кабинетов, широко внедрен принцип интерактивного обучения и инновационные педагогические технологии… Но при этом Гарри Поттер не изучает ни английскую литературу, ни высшую математику, ни философию и психологию. Эти предметы ему совершенно бесполезны. Мальчик готовится стать специалистом узкого профиля. И если отбросить магические «заморочки», то программа обучения в Великом Хогвартсе по всем параметрам уступает программе заурядного советского ПТУ. Школа магов не помогает социализации личности, она штампует профессионалов. Поэтому Хогвартс можно считать виртуальным образцом реальной постмодернистской школы.

Самое точное описание выпускника нынешнего профессионального (читай – постмодернистского) вуза дал английский христианский писатель-апологет Клайв С. Льюис: «… В его сознании не закрепилась прочно ни одна благородная мысль. Образование он получил не классическое и не техническое, а просто современное. Его миновали и строгость абстракций, и высота гуманистических традиций; а выправить это сам он не мог, ибо не знал ни крестьянской смекалки, ни аристократической чести».

С помощью Льюиса мы попытаемся раскрыть и другой вопрос. В притче «Баламут предлагает тост» бес изрекает следующее: «Нынешнее образование стоит на том, что тупиц и лентяев нельзя унижать, другими словами, – нельзя, чтобы они догадались, что хоть в чем-то отличаются от умных и прилежных. Какое  бы то ни было отличие надо скрывать. Как? На разных уровнях – по-разному. На выпускных экзаменах в университете вопросы ставят так, чтобы ответил каждый. На вступительных – так, чтобы каждый мог поступить в университет, независимо от того, намерен ли он пользоваться высшим образованием. Школьникам, которым не по уму грамматика или арифметика, позволяют заниматься тем, чем они занимались дома, скажем, лепить куличики и называть это «моделированием»… В общем, дурак имеет право учиться вместе с ровесниками, а мальчик, способный понять Эсхила или Данте, пусть слушает, как он читает по складам: «Кош-ка си-дит на о-кош-ке».

В последние годы в нашем обществе разворачивается дискуссия, связанная с новациями в воспитании и образовании по отношению к неким детям «индиго». Впрочем, проблема детей «индиго» не появилась на свет в России, она перекочевала к нам с Запада.

Медведева и Шишова так реагируют на этот новейший вопрос российской педагогики: «…Педагоги, не желая выглядеть «отсталыми», силятся «соответствовать», соглашаются с тем, что «школе все-таки придется в самые кратчайшие сроки кардинально меняться», что «гиперактивным детям нужна гиперактивная педагогика». Они стремятся «соответствовать уровню современных детей» (имеется в виду их разболтанность), «любить их такими, какие они есть» (не сметь их критиковать и воспитывать), «учиться жить их жизнью» (подыгрывать неуправляемости детей). Такие цели ставит «новая» педагогика. Более того, она требует применить такой подход ко всем без исключения ученикам, потому что это якобы – «толерантно» и «гуманно». Не вмешиваться, быть «толерантным» к хамству и вызывающему поведению учеников, поощрять все нетрадиционное (в том числе и сексуальную ориентацию) – «заманчивая» перспектива, ничего не скажешь!.. »

Если посмотреть на детей «индиго» через призму льюисовского «Баламута», то обнаружиться, что ничего нового-то и нет. Тех, кого считали в 50-е годы в Англии «недоучками» и «разболтанными», сейчас, в первом десятилетии XXI века, под влиянием образовательного постмодернизма стали высокопарно именовать «детьми с аурой цвета индиго». Теперь становится возможным в целях «развивающей педагогики» не только заниматься моделированием «а-ля куличики», но и  полагать, что за сим скрывается особый потаенный высший смысл. Никакой настоящей новации на самом деле здесь нет, просто в середине XX века говорилось о том же самом, только с использованием других терминов и эпитетов. Стоит ли российской школе (в который уже раз!) принимать «медь за золото»?

Слова «новация», «инновация», «прогресс» кажутся многим понятными и не требующими дополнительной расшифровки смысла. Но так ли это? И как их применять? Следует ли полагать, что компьютеризация учебного процесса будет привнесением в него чего-то нового? Применение «опорных сигналов» – новация ли это? На первый взгляд на все вопросы надо ответить утвердительно. Но вот в свете христианской публицистики однозначность несколько тускнеет, а то и совсем исчезает.

В конце концов, всегда надо помнить, что «…Для земледельца забота о пропитании служит побуждением к посеву семян; целью же земледелия является снятие плодов. Но гораздо выше стоит земледелец, засевающий ниву одушевленную. Один обрабатывает поле, имея в виду получить преходящую пищу, другой, – имея в виду целость вселенной» (Свят. Климент Александрийский, педагог).