Юрий Богданов - изменим мир к лучшему

Юрий Александрович БОГДАНОВ — Заслуженный артист Российской Федерации, профессор Российской академии музыки им. Гнесиных, солист Московской государственной академической филармонии, всемирно известный пианист. Предлагаем читателям беседу нашего корреспондента с ним.

ЭКОЛОГИЯ И ЖИЗНЬ · 6(127)’2012

— Вы, художники, очень тонко чувствуете гармонию, она вам понятна априори. Вы приняли эмоцию, выразили ее в прекрасной импровизации, в звуке. Философ хочет добраться до истины, все разобрать на кирпичики, квар­ки и т. д., а вы являете миру образ, из одного простран­ства перемещаете его в другое. Существует ли для вас вопрос ориентации в этих пространствах, проблема са­моидентификации? Важно ли вам определиться, где вы, в какой точке?

 

— Дело в том, что так вопрос не ставится — худож­ник не думает, где он и где его произведение. В про­цессе творчества художник выходит на первый план, проявляется именно в тот момент, когда, например, импровизирует. И тогда наступает то, что называется «Остановись, мгновение!». Для меня, пианиста, этот миг наступает как результат взаимодействия с публи­кой во время исполнения какого-то произведения или во время импровизации. Для композитора этот миг наступает, когда он сочиняет музыку — «слышит» ноты и их заносит на бумагу. Говорят, что у величай­ших композиторов, таких как Моцарт, это выглядело так, будто Моцарт брал бумагу и записывал боже­ственную музыку.

Однако творческая жизнь — это невероятно спрес­сованные мгновения. Жизнь творческого человека — этот каторжный по сути труд, исполняемый повсе­дневно. И по-другому нельзя — он просто не успеет. Попробуйте подсчитать, сколько времени необходи­мо, чтобы просто записать ту музыку, которую сочи­нил Моцарт: более 20 опер, 41 симфония, 27 фортепи­анных концертов, 5 скрипичных, квартеты — огром­ное количество произведений! Фактически надо каж­дый день в течение всей жизни, без перерывов, по 4–6 часов только записывать то, что он создавал «с чистого листа». Понимаете, что такое творчество?!

Конечно, у всех по-разному складывается, потому что всем художникам талант отмеряется по-разному. Вот Пушкин — яркий пример необыкновенного даро­вания. И тоже очень много написавший, но самое главное — это то качество, которого он достиг. Для нас, простых смертных, все его стихи близки к совер­шенству. И мы поражаемся: когда же Пушкин работал? А ведь он напряженно работал — сохранилось много вариантов его произведений.

 

— Как определить качество творчества? В философии Гегеля есть такое понятие — абсолютный вкус, относи­тельно которого можно тестировать остальные вкусы. В естествознании есть понятие абсолютного нуля, от которого идет отсчет всех остальных температур. А как определить шкалу глубины таланта?

 

— Глубину таланта определяют единицы, подавляю­щее меньшинство. Вот замечательный пример — Эдвард Григ, великий норвежский композитор. Музы­ка совершенно гениальная, поверьте. Существует история, связанная с тем, что рукопись никому не из­вестного тогда Грига случайно увидел Ференц Лист, признанный к тому времени европейский компози­тор. Лист с первого взгляда определяет гениальность этой работы Грига и пишет письмо в норвежское пра­вительство, что в Норвегии существует великий ком­позитор Эдвард Григ и что он, Ференц Лист, просит поддержать этого композитора, выделить ему какую­-нибудь субсидию, стипендию, на которую бы тот мог творить, прославляя тем самым искусство Норвегии. Что и было сделано. И если бы Лист не определил, что Григ — гений, то, возможно, Грига бы мы не знали сейчас.

 

— А вы можете по листу нотной записи определить, гениальна она или нет?

 

— Могу, хотя другой специалист может со мной и не согласиться. Только время рассудит. Тем не менее я считаю, что мои профессиональные знания, жизнен­ный опыт и вкус, привитый педагогами и вообще самой жизнью, позволяют мне отличить хорошее от плохого.

 

— То есть мы берем сообщество людей, меньшинство, и каждый из них, будучи носителем этого абсолютного вкуса, является контуром, в котором этот вкус, возмож­но, заключен.

 

— Естественно, скорее всего это даже не сообще­ство, это отдельная личность может уже являться таким абсолютом. Эти люди могут быть не связаны друг с другом.

 

— Как они могут быть не связаны друг с другом, если они все слушают одну музыку, одни стихи, смотрят одни картины? Они уже связаны, хотя могут быть незнакомы. Помните из истории «серебряного века»? Рано или позд­но наиболее яркие представители Москвы, Питера меж­ду собой все равно пересекались.

 

— Да, но обратите внимание: существуют разные уровни восприятия. Например, Марина Цветаева могла оценить масштаб гениальности Анны Ахмато­вой, а Ахматова не могла оценить масштаб гениаль­ности Цветаевой.

 

— Да, но существует ли объективная мера, то, что вне личных отношений, — абсолютная шкала дарования? И можно ли на этой шкале обозначить дарование, и все согласятся — да, это так? Вы допускаете такую возмож­ность?

 

— Дело не в том, что я допускаю. Я могу сказать, что один человек может быть таким абсолютом. Гениально одаренный человек может определить масштаб близ­кого ему дарования. Но сообщества и ранжира такого нет. Искусственная попытка создания такого сообщества

как раз приведет к девальвации идеи, если это сообщество возьмет на себя роль судьи. Например, Нобелевский комитет. Вы уверены, что Нобелевский комитет всегда прав?.. И все нобелевские лауреаты люди одинакового ранга, масштаба дарования? И так везде, поверьте! Так же как Американская академия кинематографических искусств и наук не всегда при­суждает «Оскар» лучшим фильмам. И на музыкальных фестивалях не всегда побеждают лучшие.

Вот мы коснулись истории Листа и Грига. А что было бы, если бы Мендельсон в XIX веке не открыл вновь миру Иоганна Себастьяна Баха?! Сейчас даже трудно представить себе жизнь любого музыканта без Баха. Трудно представить, потому что все понимают, что Бах — это какой-то музыкальный абсолют, из ко­торого вышла вся музыка в той или иной степени. Вся современная музыка в какой-то степени «родом из Баха».

 

— Вы всегда среди людей, общаетесь с музыкантами, с «первыми лицами». Скажите, этот круг общения дает вам дополнительную энергию или, наоборот, отбирает ее? Или это взаимообмен?

 

— Это взаимообмен все-таки. У меня в жизни, не­смотря на то что мы все пытаемся планировать свою жизнь, получается часто, как у Булгакова: «А где вы будете сегодня вечером? — Сегодня вечером я буду проводить заседание Массолита». И не факт, что это заседание состоится. Поэтому какие-то встречи рож­дают новые встречи.

В силу того, что я имею возможность общаться с большим количеством людей одновременно (на кон­церт приходят и 500, и 1000 человек), я затем общаюсь с кем-то из этих людей, кто-то приходит, поздравляет, завязываются какие-то связи, новые знакомства.

Я много гастролирую. Вот вчера вечером я вернулся из Астрахани, где играл сольный концерт, а до этого в Магнитогорске играл сольный концерт и давал мастер-классы, а до этого был в Уфе, Краснодаре, Смоленске — и все это за последние полторы недели. На следующей неделе в Париж собираюсь, потом в Сочи, потом в Петербург. Плюс преподавание, сту­денты, Академия имени Гнесиных. Поэтому не могу сказать, что я встречи планирую специально. Однако на встречах часто рождается идея, кто-то что-то пред­лагает.

 

— Давайте поговорим о журнале «Экология и культу­ра». Это довольно оригинальный новый проект. Как вы видите концепцию этого журнала? Кто его читатель? Что осталось невысказанным?

 

— Понятие «экология и культура» для меня возник­ло благодаря Дмитрию Сергеевичу Лихачеву. Он вы­сказал все чаяния, все опасения, всю боль, которые

есть в современном обществе по поводу того, что про­исходит. И какое будущее ждет человечество, если ничего не предпринимать. И экология в широком смысле, и культура являются важнейшими составляю­щими жизнедеятельности человека как существа раз­умного. Экология и культура связаны между собой, и если мы потеряем даже одну из них, человечество обречено. Для человека жизнь без культуры — это не жизнь, это существование до поры до времени, пока люди в борьбе за это существование друг друга не ис­требят.

Мне кажется, что воспитывать граждан будущего надо с детства, с первых шагов. Каждого из тысяч, миллионов, миллиардов на нашей планете — вот, по моему мнению, путь к созданию идеального мира. Подчеркиваю — идеального. К сожалению, сегодня мир устроен иначе, в отношениях между людьми много агрессии. Во многом виноват культ денег, заме­няющий собой истинные ценности. Жаль, что именно мыслящие люди, умные, талантливые, культурно бога­тые, испытывают наибольшие финансовые трудности. В чести другие профессии, из сферы купли-продажи: девелоперы, маркетологи, маклеры, брокеры…

 

— Я думаю, что в этом есть определенный снобизм…

 

— Возможно.

 

— Не расскажете ли вы нашим читателям, каким было начало, старт вашей творческой карьеры?

 

— С удовольствием расскажу. Я родился в 1972 г. в семье очень музыкальной, хотя родители не были музыкантами. У меня папа и мама инженеры, оба окончили Бауманский институт, а вот бабушка моя пела всегда, любила петь. И у мамы было замечатель­ное сопрано, потрясающий, уникальный голос, от природы поставленный. Она любила классику, пела оперные арии. У папы другие пристрастия, он чувству­ет ритм, всегда любил джаз. Особенно хороший: Каун­та Бейси, оркестр Глена Миллера, Эллу Фицджеральд, Луи Армстронга.

Говорят, что я начал петь раньше, чем говорить. Когда старшая сестра Оксана, которую учили музыке, играла на фортепиано с ошибками (ей было 9 лет, а мне два годика), я подбегал и одним пальчиком на­жимал правильную ноту. Меня показали педагогу, ко­торый учил мою сестру. По ее совету родители обрати­лись к Анне Даниловне Артоболевской, занимавшейся с одаренными детьми. Артоболевская — величайший педагог XX века, она воспитала множество выдающих­ся музыкантов нашего времени. У нее учились в свое время и Алексей Наседкин, и Любовь Тимофеева, и Алексей Любимов — все пианисты от бога. Володя Овчинников — победитель конкурса Чайковского, композитор Сергей Слонимский. Анна Даниловна —

очень крупный педагог, одна из величайших фигур в музыкальной педагогике, а может быть, и вообще в педагогике ХХ века.

И представьте себе. Когда каким-то чудом через друзей и знакомых друзей знакомых достали ее теле­фон, моя мама позвонила, и Алла Даниловна сказала: «Приезжайте». Вот так просто ответила незнакомым людям. Мы приехали, она меня прослушала и согласи­лась со мной заниматься. Так, ничего еще не зная, я попал в ее руки. Наверное, моя судьба была тогда сразу и предопределена — я стану музыкантом.

Я учился у Анны Даниловны Артоболевской, пред­ставляете?! Родители — простые советские инженеры. Мама получает зарплату 140 рублей в месяц, отец — начальник отдела в ЦНИТИ — получает, может быть, 200 рублей. И родители могли позволить в то время дать своему сыну фактически лучшее музыкальное об­разование, лучшее. Причем это были самые дорогие уроки — рублей пять за урок, большие деньги в то время.

Артоболевская говорила: «Чтобы воспитать музы­канта, я должна сначала вас воспитать, родителей. То есть вы должны понимать, что делается с вашим сыном. Иначе уроки будут бессмысленны». Это была замечательная система Зверева. Не слышали о такой? Зверев был гениальный педагог. У него была система пансиона, т. е. у него жили несколько учеников, в том числе Рахманинов и Скрябин, и Зверев имел возмож­ность ежедневно слушать их, они занимались под его присмотром. Но у нас это невозможно уже было — была школа, семья, педагог не мог поселить у себя ученика. Поэтому Артоболевская понимала, что не­обходима помощь родителей и тотальный контроль, чтобы не терять времени зря. Это очень верно. И сей­час уже я так работаю со своими учениками.

Кроме Артоболевской со мной занимались еще се­меро репетиторов (я ведь ничего не знал) по фортепиа­но, по сольфеджио, по ритмике. А еще у меня был за­мечательный педагог по композиции Татьяна Нико­лаевна Родионова (я же с раннего детства начал сочи­нять музыку), она научила меня писать музыку, импровизировать.

Потом была Центральная музыкальная школа, зна­менитая ЦМШ при консерватории. Я поступил в 1-й класс этой школы в возрасте 7 лет, в 1979 г. Вместе со мной поступал известнейший сейчас пианист Николай Луганский. Мы с ним учились вместе в ЦМШ 11 лет. Потом в консерватории еще 5 лет. В общем, счастливейшее время было.

 

— Юрий Александрович, расскажите немного о себе — например, как вы познакомились со своей супругой?

 

— Это удивительная история. Я познакомился с ней на Камчатке, где был на гастролях. Такова моя про­фессия — я много езжу по всему миру, но большая часть моих гастролей — по России. Я объездил боль­шинство регионов страны с концертами, с мастер­-классами. А на Камчатке я играл сольный концерт. После концерта меня, как всегда, пришли поздрав­лять поклонники, и среди них была моя будущая жена…

 

— Вы сейчас преподаете, кого-то учите?

 

— У меня сейчас нет малышей, только студенты Гнесинки. Частным образом, конечно, я какие-то кон­сультации даю и стараюсь лучшие какие-то моменты передавать дальше. Это уже школа получается, можно сказать, школа Артоболевской. А сама она училась у профессора Пухальского в Киеве и у профессора Юдиной, великой пианистки, в Петербурге — это все величайшие музыканты…

В Академии музыки имени Гнесиных сейчас откры­вают кафедру ЮНЕСКО. Новая кафедра — современ­ного музыкального исполнительства. Будучи одним из руководителей этой кафедры, мне бы хотелось вне­дрять новые формы учебного процесса. Есть какие-то предметы, которые никогда не преподавались, я бы хотел внедрить, например, искусство фразировки. Я считаю, что это для музыканта было бы очень полезно.

Существуют так называемые ассоциированные школы ЮНЕСКО и кафедры ЮНЕСКО. Замечу, что ЮНЕСКО интересует не столько профессиональное образование, сколько влияние образования на челове­чество вообще. В данном случае наша кафедра и будет заниматься просветительством, организацией просве­тительских концертов в большом количестве и т. п.

 

— Чем бы вы хотели завершить нашу беседу?

 

— В завершение мы не точку поставим, а многоточие. Если в результате нашей беседы появится в журнале какой-то матери­ал, его прочитают и хотя бы один человек захочет для себя что-то новое узнать, то значит, в этом уже есть смысл.

 

Если мы хотим что-то изменить в лучшую сторону, то люди, которые способны приводить в движение массы (пассионарии, по Л. Гумилеву), должны объеди­няться. Если эти люди действительно будут объеди­няться по принципу взаимопонимания и желания из­менить мир к лучшему, то тогда, может быть, мир действительно поменяется к лучшему. Я за то, чтобы люди встречались, общались и действовали вместе как здоровая, позитивная сила. Если мы захотим, чтобы была экология культуры, то, наверное, так и будет.