Закат Евросоюза: европейская Германия или немецкая Европа?

Судьба Европейского союза выглядит туманно.  Жесткий экономический кризис поставил под вопрос будущее единого европейского проекта. Почему кризис Евросоюза выходит за рамки экономики?  Представляем вашему вниманию статью, которую редакция влиятельного американского журнала Foreign Affairs внесла в десятку лучших материалов в 2012 году.

10 мая 1943 года. Германские войска ликвидируют Варшавское гетто. Встретив вооруженное сопротивление со стороны польских евреев, немцы один за другим поджигают дома, в которых живьем сгорают их обитатели, а прячущиеся по подвалам люди выкуриваются на поверхность. «Всего 1 183 еврея были задержаны живыми», — отмечает в официальном рапорте офицер СС Юрген Штроп. «187 евреев и бандитов были застрелены. Неизвестное количество евреев и бандитов были уничтожены взрывами в укрытиях. Общее число евреев, проходящих по делу, приближается к 52 683». В приложении к этому документу добавлена ныне знаменитая на весь мир фотография маленького мальчика в огромной кепке, поднявшего руки вверх в знак сдачи. Марек Эдельман, один из немногих выживших лидеров Варшавского восстания, завершил свои мемуары, изданные сразу же после войны, такими словами: «Те, кого убили в бою, исполнили свой долг до конца, до последней капли крови, пропитавшей тротуары… Мы – те, кто не погибли – завещаем всем вам сохранить память о них живой – навсегда».

А теперь перенесемся ровно на 60 лет вперед, в 10 мая 2003 года. Через месяц в Польше пройдет референдум о присоединении к Европейскому Союзу. Во время пропагандистской кампании, проходящей в Варшаве, рекламный баннер, оформленный в польских национальных красно-белых цветах, провозглашает: «Мы идём в Европу под польским флагом!». Во дворе отреставрированного Королевского замка группа молодых девушек в сине-жёлтых футболках, отсылающих к флагу Евросоюза – желтые звезды на синем фоне – поет песню. Под музыку официального гимна Евросоюза, которым является финальная часть 9 симфонии Бетховена, они на польском языке поют строчки из оды «К радости» немецкого поэта Фридриха Шиллера:

Радость, пламя неземное,

Райский дух, слетевший к нам,

Опьянённые тобою,

Мы вошли в твой светлый храм.

Ты сближаешь без усилья

Всех разрозненных враждой,

Там, где ты раскинешь крылья,

Люди — братья меж собой.

Обнимитесь, миллионы!

Слейтесь в радости одной!

Там, над звёздною страною, —

Бог, в любви пресуществлённый!

Кто сберёг в житейской вьюге

Дружбу друга своего,

Верен был своей подруге, —

Влейся в наше торжество!

Кто презрел в земной юдоли

Теплоту душевных уз,

Тот в слезах, по доброй воле,

Пусть покинет наш союз!

Совсем скоро молодые полячки и поляки смогут свободно передвигаться по всей Европе, чтобы учиться, работать, селиться, жениться и наслаждаться всеми превилегиями, предоставляемыми щедрым европейским государством всеобщего благосостояния, где бы они не находились – в Дублине, Мадриде, Лондоне или Риме.

Чтобы понять, почему прогнозируемый финансовый кризис Еврозоны превратился в экзистенциальный кризис всего послевоенного проекта объединенной Европы, необходимо проследить всю траекторию движения европейцев от одного 10 мая к другому. Память о Второй мировой войне и угрозы Холодной войны подтолкнули три поколения жителей Европы к необходимости мирного сосуществования, что стало беспрецедентным случаем как в европейской, так и в мировой истории. Тем не менее, практически сразу после падения Берлинской стены, все пошло вразнобой, как только европейские лидеры взяли курс на создание изначально структурно ущербного валютного союза.

К тому времени, когда многие правительства, корпорации и домохозяйства уже погрязли в непомерных долгах, миллионы молодых европейцев от Португалии до Эстонии и от Финляндии до Греции пришли в мир, в котором мир, свобода, благосостояние и социальная защищенность казались им чем-то само собой разумеющимся. Когда «пузырь» лопнул, многие горько разочаровались, но опыт этот оказался разительно разным для каждого из народов, входящих в Союз. Сегодня, когда проблемы, поднятые кризисом, остаются все еще нерешенными, Европа переживает острую нехватку в тех созидающих силах, некогда приведших её к единству.  Пускай даже всеобщий страх перед развалом Еврозоны и спасает пока Европу от худшего, ей чрезвычайно необходимо выработать что-нибудь еще кроме страха, чтобы вновь оживить проект, бывший таким притягательным в течение последнего полстолетия. Но вот что именно может помочь – это вопрос основной.

ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ

Историки говорят о многих факторах, сыгравших на руку процессу европейской интеграции, в том числе о жизненных экономических интересах европейских государств. Но все же главной движущей силой на всём европейском пространстве была память о войне. Среди веселящихся на улицах Варшавы в мае 2003 был и Бронислав Геремек – ныне бородатый профессор истории, а в мае 1943 – обычный десятилетний еврейский мальчик, на глазах которого происходили все ужасы  сжигаемого Варшавского гетто. Не удивительно, что он является одним из самых горячих поклонников интеграции Польши в Европейский Союз сначала в качестве одного из лидеров движения «Солидарность», а потом – министра иностранных дел Польши и депутата Европарламента.

Можно не сомневаться в том, что у каждого европейца была своя война: у выжившего в бойне Варшавского гетто остались одни воспоминания, у нацистского солдата – другие. Равно как и у британского офицера, и у французского коллаборациониста или у словацкого земледельца. Но все же, после окончания Великой войны, все эти люди одинаково яростно и отчаянно взвыли: «Больше никогда!». Говоря об общем опыте европейского субконтинента за последние 60 лет, несмотря на все существующие национальные и географические отличия, историк Тони Джадт объединяет его одним емким словосочетанием: «Послевоенное время». По тем же самым причинам, если не пытаться выдумать других, любимым девизом Европейского Союза является следующий: «Единство в разнообразии». Подмечено очень точно.

Такие же воспоминания играют важную роль и для тех британских консерваторов, большинство из которых являются ветеранами Второй мировой войны и которые в 1973 году присоединили Соединенное Королевство к Европейскому экономическому сообществу, предшественнику Европейского Союза. Ведь, прежде всего,  именно личный опыт мотивировал и тех европейцев с континентальной Европы, вплоть до президента Франции Франсуа Миттерана и канцлера Германии Гельмута Коля, которые создали ЕС в его нынешней форме. В разговоре с Колем вскоре после воссоединения Германии я услышал слова, которых никогда не забуду: «Вы хоть понимаете,- спросил он меня, — что сейчас вы сидите напротив прямого преемника Адольфа Гитлера?». Как первый канцлер объединенной Германии со времен Гитлера, он объяснил, что глубоко осознает свой исторический долг действовать по-другому.

Очень часто евроинтеграцию описывают как проект элит, но ведь и у рядовых европейцев точно такие же самые воспоминания. Когда этот проект в который раз пробуксовывал, первичной реакцией элит было искать какие-то пути вперед, пусть даже самые сложные, но только вперед. Вплоть до 1990-х годов, когда проведение национальных референдумов по поводу общеевропейских дел стало обыденным делом, европейцев редко кто прямо спрашивал, согласны ли они с найденными решениями, хотя они и могли периодически голосовать «за» или «против» политиков, ответственных за эти решения. Тем не менее, справедливым будет утверждение, что около 40 лет проект объединения Европы мог рассчитывать, по крайней мере, на пассивную поддержку большинства европейской общественности и национальных государств.

В течение этих 40 лет шла Холодная война и другие конфликты, сформировавшие ЕС. С 1940-х по 1970-е годы главным аргументом в пользу западноевропейской интеграции было противостояние советской угрозе, ощутимой для всех и каждого в виде Красной Армии, оккупировавшей Восточную Германию и разделённого пополам Берлина. Наряду с воспоминаниями о собственно европейском безумии во время военных лет, это были, так сказать, «варвары у ворот». Всех советских лидеров от Иосифа Сталина до Леонида Брежнева нужно наградить посмертными медалями за ту службу, которую они составили делу европейской интеграции.

События Холодной войны также объясняют, почему столь сильную поддержку объединению Европы оказали Соединенные Штаты, начиная с «плана Маршалла» 1940-х годов и заканчивая дипломатической поддержкой объединения Германии и распада Советского Союза в 1989-91 гг.

Для половины Европы, наглухо отделенной «железным занавесом» (чешский писатель Милан Кундера назвал её «похищенный Запад»), желание «вернуться в Европу» напрямую отсылает к борьбе за национальное освобождение и права человека. Растущее благосостояние Западной Европы манило и притягивало всех тех, кто видел его если не своими глазами, то благодаря западному телевидению.

Предполагать, что все последующие события были вызваны только лишь «бархатными революциями» 1989 года является элементарной исторической ошибкой. Европейское экономическое сообщество взяло себе срок до 1992 года на создания единого рынка и, сделав это, тем самым оставило далеко позади не только народы Восточной Европы, но и реформистски настроенных лидеров советского блока, в том числе Михаила Горбачева.

Принимая во внимание всё вышеописанное, мы переходим к главному идеологу европейской интеграции вплоть до 1990-х годов: Западной Германии. Западные немцы, как элиты, так и подавляющее большинство населения, продемонстрировали исключительную приверженность идее европейской интеграции. Они делали это по двум очень важным причинам: потому что они так хотели и потому, что у них не было другого выхода. Они хотели показать, что Германия выучила все горькие уроки своей  страшной  истории до 1945 года и стремится полностью себя реабилитировать в плане приверженности европейским ценностям, пусть даже ценой большей части своего суверенитета и ущерба национальной идентичности. Будучи когда-то худшими из европейцев, немцы теперь стремятся быть самыми лучшими. (В то время даже шутили, что если кто-то при встрече представляся вам европейцем, то вы могли быть полностью уверенными, что перед вами немец.) Но у немцев также был и чёткий национальный интерес: демонстрируя своё проевропейское поведение, они стремились восстановить доверие у своих соседей и международных партнеров (в том числе у Соединенных Штатов и Советского Союза), полагая, что только так они смогут достичь своей долгосрочной заветной цели воссоединения Германии. Как однажды заметил Ганс-Дитрих Геншер, бывший западногерманский министр иностранных дел, «чем больше наша внешняя политика европейская, тем больше она национальная». Европейскость западных немцев не была чисто инструментальной или наигранной – её истоки коренились в настоящей моральной и эмоциональной вовлеченности, но не была она и чисто идеалистической.

После того, как две Германии воссоединились в 1990 году, многие аналитики задавались вопросом, станет ли эта государство, по сути – расширившаяся Западная Германия, поддерживать такую же стойкую приверженность идее европейской интеграции. Еще задолго до кризиса, охватившего Еврозону, ответ был очевиден. Воссоединенная Германия стала тем, что некоторые эксперты в диспутах после падения Берлинской стены называли «обычным» национальным государством или «второй Францией», как эпатажно высказался французский политический обозреватель Доминик Муази. Как и Франция, новая Германия под видом общеевропейских будет продвигать свои собственные национальные интересы, а когда необходимо, то полезет и через голову Европы, как это происходит в случае двусторонних отношений с Россией: в 2005 году,  когда речь зашла о её энергетической безопасности, Германия заключила сделку о прокладке газопровода «Северный поток». Её лидеры, заседающие теперь не в Бонне, а в Берлине, по-прежнему будут стараться выглядеть добрыми европейцами, но они больше не будут с былой поспешностью и готовность раскрывать свою чековую книжку по первому же требованию Европы.

РОЖДЕНИЕ ЕВРОПЕЙСКОГО НЕДОСОЮЗА

Непосредственные истоки деформированной Еврозоны, являющейся сегодня главнейшим источником и эпицентром европейского кризиса, следует также искать в том судьбоносном времени, когда воссоединялась Германия и в последовавших после этого событиях. Сразу же после падения Берлинской стены 9 ноября 1989 года, Франсуа Миттеран, встревоженный перспективами, открывающимися после воссоединения Германии, чуть ли не силой заставил Гельмута Коля согласиться с планом действий приведших к тому, что позже стали называть экономическим и валютным объединением. Этот план был уже разработан заранее, чтобы содействовать выполнению  Европейским экономическим сообществом его главной задачи по созданию единого европейского рынка и разрешить все сложности, связанные с наведением порядка в сфере обменных курсов внутри Европы. Общей целью Миттерана было привязать объединённую Германию, коль таковая уже возникла, более тесно к объединенной Европе. Конкретно же ему хотелось усилить контроль Франции над своей собственной валютой и даже заполучить некоторые рычаги влияния на валюту германскую.

В памятном разговоре от 30 ноября 1989 года с Гансом-Дитрихом Геншером, тогдашним западногерманским министром иностранных дел, французский президент Франсуа Миттеран зашёл очень далеко, заявив, что если Германия не возьмет на себя обязательства по созданию Европейского валютного союза, то «Мы вернемся в 1913 год». Тогда же Миттеран увещевал и  премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер, поднимая тревогу так, как будто за окном был 1938 год. Как говорится в британской записи встречи на высшем уровне во время решающих переговоров в Страсбурге в декабре 1989 года, Миттеран в частном разговоре заявил Тетчер, что он «боится, что и он, и премьер-министр Великобритании окажутся в ситуации их предшественников в 1930-х годах, которые не справились с ситуацией в условиях постоянного напора немцев».

Дэвид Марш, лучший из летописцев евровалюты, утверждает, что «самые существенные договорённости» по поводу валютного союза были достигнуты именно тогда в Страсбурге: состоялись очень жёсткие переговоры и ровно через два года все пункты договора были согласованы в небольшом голландском городе Маастрихт, установив главные правила существования того, что мы сегодня называем Еврозоной. Но было бы неправильно говорить в этом случае об обычном компромиссе: «Коль получает всю Германию, Миттеран – половину немецких марок», шутили в то время остряки. Ведь именно потребность Германии в поддержке со стороны своих ближайших европейских союзников (прежде всего, Франции) в деле национального воссоединения как раз и оказала решающее влияние на форму и содержание европейского валютного союза.

Без сомнения, Гельмут Коль был истинным европейцем. Он никогда не уставал повторять, что воссоединение Германии и объединение Европы – это «две стороны одной монеты». Или, как он заявил госсекретарю США Джеймсу Бейкеру три дня спустя после страсбургского саммита, он даже согласен на общую европейскую валюту. Что ещё может сильнее подтвердить проевропейский выбор Германии? Коль пошел на этот шаг даже «вопреки интересам Германии». Также было задокументировано, как немецкий канцлер говорил американскому госсекретарю: «Вот президент Бундесбанка, например, против этого. Но такой шаг является политически очень важным, поскольку Германия нуждается в друзьях». Ведь всё, что он делает – это пытается объединить Германию. В этот раз без «железа и крови».

Создание валютного союза можно также объяснить – как и многое другое в истории европейской интеграции – в терминах франко-германского компромисса. По настоянию Германии, а особенно Бундесбанка, Европейский центральный банк должен стать ещё одним Бундесбанком, но только с большой буквы, при том абсолютно неподконтрольным правительству (в отличие от французской традиции) и с истинным протестантским пиететом служащим Единому и Истинному Богу Ценовой Стабильности (дабы Веймарский кошмар гиперинфляции никогда больше не вернулся на историческую сцену). К его чести будет сказано, канцлер Коль валютный союз хотел дополнить финансовым и политическим союзами, чтобы установить контроль за государственными расходами, координировать экономическую политику между государствами и для более сильной политической легитимации всего предприятия. «Политический союз является важнейшим дополнением экономического и валютного союзов, — сказал он в Бундестаге в ноябре 1991 года. — Новейшая история, и не только Германии, учит нас, что надеяться в долгосрочной перспективе поддерживать экономический и валютный союз без союза политического – это полный абсурд».

Но для Франции ничего подобного не было нужно. Просто, дело ведь было в том, что ей хотелось получить некоторый контроль над валютой Германии, а не позволить Германии контролировать  бюджет Франции. Таким образом, обсуждение условий финансового союза заглохло на уровне набора «критериев конвергенции», по которым от потенциальных членов валютного союза требуется сдерживание государственный долга на максимально допустимом уровне в 60% от ВВП и не допускать дефицита выше 3%.

Таким образом, во время «бури и натиска» крупнейшего геополитического изменения в Европе после 1945 года, был зачат очень болезненный ребенок. Большинство немцев были против отмены столь ценимой и любимой ими немецкой марки. Но их никто и не спрашивал: западногерманская конституция не предусматривает референдумов. А у Гельмута Коля не было намерения что-либо менять в этом случае. Александр Ламфалусси, тогдашний глава Европейского валютного института, предшественника Европейского центрального банка, позже вспоминал, как говорил тогда немецкому канцлеру: «Я не могу себе представить, как вы убедите немцев отказаться от немецкой марки?». На что Коль ответил: «Это случится. Немцы одобряют сильное лидерство».

Тем временем во Франции при проведении референдума по Маастрихтскому соглашению в сентябре 1992 года еле-еле, со скрипом, удается набрать чуть-чуть больше 50% положительных ответов. Пассивному согласию по поводу дальнейших шагов, предпринимаемых в направлении к теснейшей европейской интеграции, пришел конец даже в «хартленде» поствоенного европейского проекта.

Автор: Тимоти Гартон Эш — профессор европеистики Оксфордского университета, эксперт Гуверовского института войны, революции и мира при Стэнфордском университете, США.

Источник: Foreign Affairs, перевёл Сергей Одарыч, «ХВИЛЯ»

Сегодня Европа попала в структурную ловушку, которую можно представить себе в форме условного треугольника. Во главе трех углов этого треугольника стоят: национальная политика каждой из стран Евросоюза, общая европейская политика и глобальные рынки.

Вторая часть одной из лучших по итогам 2012 года статей в авторитетнейшем журнале Foreign Affairs. Первую часть читайте здесь.

ОБЪЯВЛЕННЫЙ КРИЗИС

Перефразируя название известной повести Габриэля Гарсиа Маркеса, историю европейского валютного союза смело можно назвать «Хроникой объявленного кризиса». В то время, когда 11 государств-основателей Еврозоны готовились с 1 января 1999 года ввести общую валюту, большинство из проблем, с которыми евровалюта столкнется в течение первого десятилетия своего существования, были уже известны.

Критики Еврозоны в то время задавались следующими вопросами: как это можно вводить общую валюту без единого казначейства, как возможна уравниловка при введении процентной ставки для столь отличающихся между собою национальных экономик и каким образом Еврозона будет справляться с экономическими потрясениями, варьирующимися от региона к региону, что их экономисты называют «ассиметрическими рисками», если Европа не владеет ни достаточной мобильностью рабочей силы, ни достаточным уровнем бюджетных трансфертов между своими «штатами», как это имеет место быть в США?

«Начиная с 1989 года,  мы видим, как неохотно платили западные немцы даже за своих соотечественников с Восточной Германии, — встречаем мы такие строчки на страницах газеты, выходившей в 1998 году, — так стоит ли нам рассчитывать, что они пожелают заплатить за безработных французов?». Отвечая на широко распространенные в то время взгляды, что рано или поздно валютный союз столкнется с кризисом и этим ускорит приход такого необходимого союза политического, автор заметки предупреждает: «Это действительно пример диалектического скачка – верить и предполагать, что кризис, который только усугубит различия между европейскими странами, сможет в то же время их объединить и сплотить».

Поскольку, автором той заметки был я, то теперь мне стоит лишь добавить, что я всё же не смог предвидеть трёх вещей.

Во-первых, я не ожидал, что валютный союз будет процветать настолько долго. Почти десятилетие евро остается сильной валютой, соревнующейся с долларом США в качестве мировой торговой и резервной валюты.  Для предприятий это устранило риски колебаний обменных курсов внутри самой Еврозоны. Мы же, простые граждане, вполне ощутили всю прелесть путешествия с одного края Европы на другой без смены нескольких валют. Приезжая в Дублин, Мадрид или Афины, вы видели, что эти города переживают такой подъем, какого они никогда до этого не испытывали. Неудивительно, что в 2003 году те молодые поляки пели шиллеровскую оду «К радости», предвкушая скорое братское единение в общем европейском хороводе с такими же счастливыми ирландцами, испанцами и греками. И я, как и многие другие симпатики Еврозоны, дал себя убаюкать ложному чувству защищенности и безопасности.

Поскольку крах пришел несколько позже, чем ожидалось, то и последствия оказались более тяжелыми. С течением времени сформировался огромный дисбаланс между европейским «ядром», представленным в основном северо-европейскими странами (прежде всего Германией) и «периферией», состоящей главным образом из стран юга Европы (особенно досталось Португалии, Ирландии, Италии, Греции и Испании, которых даже окрестили обидной кличкой-аббревиатурой «the PIIGSs», созвучной английскому слову «pigs» — свиньи).

Конечно, первоначальный толчок, вызвавший землетрясение, пришел в Европу извне – из США, в которых лопнул ипотечный пузырь. В этом – более широком – смысле, мучения Европы являются частью всеобщего кризиса системы западного финансового капитализма.

Второй вещью, которую я не смог предвидеть в 1990-х, это то, что Еврозона будет способна генерировать собственные ассиметричные риски  таких масштабов.

В то время, когда Германия, все еще изнемогающая под финансовым бременем от последствий воссоединения, довольно ощутимо снижает свои затраты на рабочую силу и сокращает расходы на социальные программы, чтобы оставаться конкурентоспособной, многие периферийные страны Евросоюза позволили себе удельную роскошь роста затрат на зарплаты.

Пока Германия и некоторые другие страны Северной Европы поддерживали финансовую дисциплину и не влезали в долги, многие из периферийных стран пустились во все тяжкие. В некоторых государствах, таких как Греция, раздулись государственные расходы, в других, таких как Ирландия и Испания, неоправданно выросли расходы частного сектора. Долговой ящик Пандоры вскрыли и сверху, и снизу: правительства, компании и частные лица этих стран получили доступ к кредитованию по беспрецедентно низким процентным ставкам благодаря тому доверию, которое царило внутри Еврозоны между её участниками. По сути, Греция, которая в 2001 году пробралась в Еврозону с помощью сфальсифицированной статистики, брала в долг так, будто бы она сама Германия!

Поэтому, когда эти страны обратились к Германии за помощью, немецкие налогоплательщики целиком оправдано возмутились. Последовал закономерный вопрос: почему мы, немцы, вынуждены тяжелее и больше работать, выходить на пенсию тоже позже, тогда как эти бесполезные греки, португальцы и итальянцы на пенсию выходят раньше, чем мы и нежатся себе на солнышке на пляжах? «Эй вы, греки-банкроты, продавайте свои острова», — фыркал крупнейший немецкий таблоид «Bild» в октябре 2010 года.

У немцев все было более-менее в порядке: они продемонстрировали изумительное благоразумие. Периферийные страны Евросоюза – нет. Но существует и другая сторона медали. Пакт стабильности и роста – формальный свод правил конвергенции – показал всю свою несостоятельность, когда в 2003-2004 годах Германия и Франция превысили допустимый лимит бюджетного дефицита в 3%.  Они не понесли ни одного из наказаний, прописанных в документе для подобных случаев.

Более того, в Германии все так хорошо отчасти потому, что в периферийных странах дела обстоят так плохо. Периферийные страны Еврозоны больше не могут конкурировать с Германией в ценовой политике, просто девальвируя свои уже не существующие национальные валюты, а часть их раздутых расходов состоит именно из купленных немецких автомобилей BMW и стиральных машин Bosch. Курс евро также позволяет немецким экспортерам выставлять более конкурентоспособные цены на свои товары для более конкурентоспособных рынков, например, китайского.

В одном из исследований, проведенных по заказу Citigroup, эксперты Натан Шитс и Роберт Сокин обнаружили, что один лишь заниженный обменный курс евровалюты повышает сальдо торгового баланса Германии примерно на 3% от её ВВП в год. Как заметил экономист Мартин Фельдштейн, в 2011 году 200 миллиардов долларов профицита торгового баланса Германии примерно равнялись общему торговому дефициту всех остальных стран Еврозоны. Германия в Европе играет примерно ту же самую роль, что и Китай в мире: экспортер, который требует от других, чтобы они больше потребляли.

Вдобавок, Германия и другие страны Северной Европы использовали деньги, полученные в результате профицита, частично и для кредитования греков, ирландцев, португальцев и испанцев. Именно поэтому, когда Германия спасала проблемные банки периферийных стран Еврозоны, она тем самым спасала от прогорания и свои собственные банки.

Третьим элементом, недооцененным в 1990-х годах, были масштабы скорости изменений и безумия на мировых финансовых рынках. Самым вопиющим было то, что рынки облигаций способствовали растущему дисбалансу, неправильно оценивая суверенные риски в целом и дифференцированные риски между государственными облигациями разных стран Еврозоны в частности. Несмотря на отсутствие гарантий срочной ссуды в Маастрихтском договоре, трейдеры рынков облигаций  действовали так, как будто риски, повязанные с кредитованием греческого или португальского правительства, лишь незначительно выше, чем при кредитовании Германии или Голландии.

Как только вера в прочность Еврозоны начала рушиться – вскоре после её десятого дня рождения, рынки впали в другую крайность. Снова и снова они огорчают участников Еврозоны запоздалыми и неэффективными полумерами по росту доходности гособлигаций, так что правительства столкнулись с ростом затрат на обслуживание своих займов. При ставках от 5% до 8% государствам становится очень трудно выдерживать долговую нагрузку, даже при самых образцовых – в немецком стиле –  бюджетной дисциплине и структурным реформам. Стало настолько тяжело, что даже самые мудрые и экономически ответственные европейские руководители, такие, например, как премьер-министр Италии Марио Монти, рискуют не оправдать доверия своих народов.

ЛОВУШКА ДЛЯ ЕВРОПЫ

Сегодня Европа попала в структурную ловушку, которую можно представить себе в форме условного треугольника. Во главе трех углов этого треугольника стоят: национальная политика каждой из стран Евросоюза, общая европейская политика и глобальные рынки. С тех пор, как в 1951 году было основано Европейское сообщества угля и стали, между европейскими странами не прекращается процесс интеграции через развитие общеевропейских политик: от сельского хозяйства, рыболовства и торговли, до общей денежно-кредитной политики. Но демократия в ЕС упорно развивается на национальных началах.

Пока под внешне стабильной поверхностью Еврозоны бушевала вулканическая магма всевозможных противоречий, европейские лидеры провели большую часть первого десятилетия этого века в амбициозных попытках создать то, что некоторые называют «конституцией для Европы». Для того чтобы справиться как с углублением ЕС благодаря валютному союзу, так и с его расширением за счет Восточной Европы, они в 2007 году предложили новый набор институциональных механизмов для 27 государств ЕС с 500 млн человек населения. Но на референдумах во Франции и Нидерландах избиратели отвергли даже «легкую» версию этих смелых планов. «Народы этого не хотят»,- прокомментировал по этому поводу Бронислав Геремек, убеждённый европеец и в то же время честный реалист незадолго до своей смерти в 2008 году.

Гора опять родила мышь. Лиссабонский договор, вступивший в силу в 2009 году, предоставил больше полномочий избираемому прямым голосованием Европейскому парламенту. Но процесс принятия решений в ЕС сегодня все равно зиждется в основном на договоренностях, достигнутых политическими лидерами национальных государств в кулуарах Брюсселя. И политики и средства массовой информации являются национальными, а не европейскими. Есть общеевропейские политические группировки, состоящие из тех, кто входит в Европарламент, но не существует по-настоящему европейской политики. На выборах в Европейский парламент средняя явка избирателей снижается с каждым голосованием с тех пор, как с 1979 года начали проводить прямые выборы. Хотя и присутствуют некоторые хорошие общеевропейские СМИ, но смотрят и читают их ничтожно малое количество людей: широкой, общеевропейской публичной сферы просто не существует в принципе.

Французский историк Эрнест Ренан как-то сказал, что нация – это «ежедневный плебисцит». Действительно, сегодня в ЕС проходят выборах чуть ли не каждый день, но это национальные выборы, проводимые на разных языках и отображаемые национальными же масс-медиа. Все чаще в национальных избирательных кампаниях принимают участие партии, политики и общественные движения, которые во всех бедах,  существующих в их родных странах обвиняют другие европейские страны или весь Евросоюз. Когда я был в Маастрихте в начале этого года, мне рассказали, как антииммигрантский и антиисламский голландский популист Герт Вилдерс перенаправил огонь своей политической критики в сторону Европы. Вот где сегодня обретаются голоса избирателей по его мнению.

В то же самое время паника на мировых рынках одновременно и практически одинаково сказывается как на общеевропейской политике, так и на политике национальных государств: в одной стране за другой происходит снижение кредитного рейтинга, правительства цепенеют и срочно созывают очередной «экстренный саммит» в Брюсселе. Каждое утро, едва проснувшись, измученные лидеры стран Европы начинают юлить  между Сциллой рынков, которые не понятно как себя поведут после открытия этим же утром, и Харибдой того, что их родные национальные СМИ, партнеры по коалициям, парламенты и избиратели сделают с ними после возвращения домой.

Как только встреча на высшем уровне заканчивается, каждый лидер спешит выскочить из зала заседаний, чтобы немедленно проинформировать о её результатах свои национальные средства массовой информации. Так что каждый раз мы имеем не одну версию событий, происходивших на очередном европейском саммите, но целых 27 и абсолютно различных. Да, и плюс 28-я от невероятно миролюбивого конклава функционеров собственно ЕС. Это же полный «политический Расёмон» Европы с 28 противоречивыми версиями одного и того же события, рассказанный на 23 языках! Очень диковинный способ управления целым субконтинентом, не находите?

Автор: Тимоти Гартон Эш — профессор европеистики Оксфордского университета, эксперт Гуверовского института войны, революции и мира при Стэнфордском университете, США.

Источник: Foreign Affairs, перевёл Сергей Одарыч, «ХВИЛЯ»

Страх перед распадом, логика необходимости и сила инерции могут просто поддерживать видимость жизнедеятельности, но они не способны вновь создать динамику того Европейского Союза, который пользовался активной поддержкой всех своих граждан. Без введения новых движущих сил, без позитивной мобилизации элит и народов ЕС, европейский карточный домик договоров и институтов продолжит постепенно разрушаться, как это уже когда-то было во времена Священной Римской империи германской нации, а учёные будущего будут рассматривать период около 2005 года после Рождества Христова в качестве апогея уникальной, продолжительной, конструктивной,  мирной и дотоле в истории не виданной попытки объединить Европу.

Окончание фундаментальной аналитической статьи американского исследователя о проблемах, стоящих перед Евросоюзом. Начало здесь и здесь.

НЕДОСТАЮЩИЕ КОМПОНЕНТЫ

Валютный союз для Европы оказался очень важным рубежом. В смысле, не рубежом, который никогда не следовало бы пересекать, а рубежом, пересечённым слишком рано, прежде, чем Европа оказалась в состоянии защищать то, что возникло после его прохождения. Без сомнения, поддержание системы фиксированного курса с возможностью небольших конъюнктурных колебаний является очень важным для Европы в течение следующего десятилетия или даже двух. Но трудно не согласиться и с ретроспективным условным суждением эксперта-экономиста Мартина Вольфа: «Сейчас уже можно говорить о том, что для Европы было бы значительно лучше сохранить старую мультивалютную систему обменных курсов, пускай и с очень высокой степенью поляризации».

Если уж на то пошло, то нам следует обратить внимание и на другие альтернативные пути развития, которые когда-то было реально воплотить в жизнь. А что было бы, если бы, даже несмотря на введение евро, Европа сохраняла курс на поддержание и углубление искусственно недоунифицированного «единого» рынка?

Что если бы вся без исключении Европа сконцентрировалась на повышении своей конкурентоспособности, чем так вдохновенно все это время занималась Германия.  Не только на словах, оформленных в декларации о «благих намерениях», которыми,  всем известно,  куда именно устлана дорога, известной нам как Лиссабонский договор, а на деле?

Что если бы за всё это время была разработана более эффективная внешняя политика? Но сегодня сожалеть об утраченных возможностях уже поздно и бесполезно. Как в том старом, ныне неполиткорректном, английском анекдоте об американской супружеской паре туристов, которая заблудилась где-то в ирландской глубинке и, стоя на распутье, спрашивает проходящего мимо джентльмена, одетого во все твидовое, как, мол, и где нам искать дорогу на Белфаст? А тот им невозмутимо отвечает: «На вашем месте, уважаемые, я бы начал поиски именно с этого места». Вот где-то в такой же ситуации находится и сегодняшняя Европа.

В конце июня 2012 года ЕС провел еще один саммит по «спасению евро», уже, по самым скромным подсчетам, 19-й с момента начала кризиса. Германия заявила, что согласится на использование средств из специально созданных европейских фондов для спасения испанских банков и правительств, а другие страны Еврозоны в свою очередь решились на создание единой структуры банковского надзора в лице Европейского центрального банка. Хотя никто этого не заметил, но итоговое коммюнике саммита напомнило о важности и необходимости многих полезных шагов, которые ЕС следовало бы сделать. Например, европейские лидеры достигли соглашения по поводу унифицирования европейской патентной системы, которая, как ожидается, снизит стоимость патентования для европейских компаний на целых 80%. Также они пришли к соглашению начать консультации о предоставлении членства в ЕС Черногории, новому независимому государству, возникшему всего лишь 13 лет тому назад на одной из территорий бывшей Югославии.

Пока еще никто не знает, чем закончится история евровалюты. Возможные варианты: беспорядочный крах Еврозоны, продолжение существующей неразберихи, или – самый оптимистический вариант – системная консолидация европейского пространства в настоящий политический и финансовый союз. Но даже если Еврозона всё -таки достигнет политического объединения, ей все равно придется создать новый вид солидарности среди своих граждан, необходимый для поддержания особого общеевропейского патриотизма, пока еще несуществующего. Еще одним открытым вопросов в таком случае остается то, каким образом более сплоченная Еврозона, внутри которой есть как свои кредиторы, так и должники, причем, с очень разных точек зрения, будет связана организационно и политически с государствами-членами ЕС, не входящими в валютный союз, такими как Великобритания, Швеция и Польша.

Согласно одному из прогнозов, предоставленных аналитиками ING, полный крах Еврозоны может привести к падению ВВП более чем на 10% в течение следующих за этим двух лет для всех ведущих европейских стран, включая Германию, что может привести к опасной политической радикализации. (В отличие от 1930-х годов, радикализм, как крайнее правый, так и крайне левый, на удивление  эффективно ограничивается до сих пор даже в Греции, что является данью нерушимости современных европейских демократий). Но даже если Еврозона и развалится, то все равно продолжит существовать место, называемое Европой и, что весьма вероятно, набор институтов, известных под видом Европейского Союза. А сами европейцы опять столкнутся со старым и знакомым им историческим вызовом: восстать из руин и восстановиться.

Сегодняшний кризис является самым большим испытанием той модели интеграции, которую мы знаем под названием «план Шумана», а на Западе известной как «метод Монне», названной в честь еще одного из отцов-основателей Европейского союза.

Монне предложил продвигаться вперед аккуратно, шаг за шагом, с технократическими мерами экономической интеграции, надеясь, что это автоматически приведет к образованию политического объединения, при чем, не в последнюю очередь, именно благодаря кризисам. «Кризисы – великий объединитель!», как он однажды заявил. Но на протяжении даже первых 40 лет с начала европейской интеграции, кризисы не всегда объединяли Европу, иногда они наоборот сеяли в ней раздор. Если о них и помнят,  как о способствующих укреплению единства, а не расхождению, то в значительной степени это происходит благодаря поствоенной памяти и опасностям Холодной войны. Что происходит с этими «великими объединителями» сегодня? Давайте посмотрим конкретно по пунктам.

Общий рынок в 500 миллионов потребителей является мощной экономической силой и выгоден  большинству европейских стран. Однако, сегодня Европа уже не обеспечивает стабильно растущего благосостояния и благополучия для всех ее граждан без исключения, как это было раньше. («Хвиля» недавно опубликовала перевод блестящей аналитической статьи из старейшего и авторитетнейшего американского общественно-политического журнала «the Atlantic», посвященной росту неравенства, угрозе общественной дестабилизации и опасности классового конфликта в Соединенных Штатах Америки: «Закат среднего класса: будущее семьи, занятости и экономики в США» — ред.)  Страны-экспортеры, особенно Германия, и поставщики глобальных услуг, такие как Соединенное Королевство, все более озабочены тем, как найти, создать или занять рынки, на которых наблюдался бы рост.

В отличие от эпохи Холодной войны, у Европы сегодня нет очевидных и существенных прямых внешних угроз. Как бы ни старался по этому поводу Владимир Путин, он просто ну никак не дотягивает не то что до Сталина, но даже до уровня Брежнева. Может, в таком случае стоило бы остерегаться Китая? Не называя Китай врагом, стоит признать, что наиболее убедительной новой рационализацией дальнейшего и теснейшего объединения Европы действительно является рост великих незападных держав: в главную очередь, конечно, Китая, но также Индии, Бразилии и Южной Африки.

Нельзя просто так взять и экстраполировать нынешние экономические и демографические тенденции в будущее, но в любом случае к 2030 году даже Германия рискует стать небольшим или средним игроком. В таком случае, единственным эффективный способом обеспечить свободу и защиту общих для всех европейцев интересов остается действовать сообща и говорить в один голос. Если мыслить рационально, то это очень убедительный аргумент. Но чисто эмоционально, чтобы поколебать мнение широкой и разобщенной европейской общественности, необходимо настолько сильное воздействие, которое сравнилось бы с присутствием в свое время Красной Армии в самом сердце Европы.

Если Россия больше не отвечает всем требованиям внешней угрозы, то Соединенные Штаты перестали играть роль активного внешнего союзника. Еще президент Джордж Буш в 2001 году спрашивал на одном из закрытых заседаний: «Мы что, действительно хотим укрепления Европейского Союза?». Часть его администрации, по крайней мере, во время его первой каденции, была склонна к отрицательному ответу на этот вопрос. Нынешний президент США Барак Обама, несомненно, ответит положительно, но это до тех пор, пока кризис в Еврозоне угрожает экономике США, и, следовательно, перспективе его переизбрания (статья написана накануне американских президентских выборов 2012 года – ред). Его администрация приняла прагматическое решение сотрудничать с Европой, как через Брюссель, так и с отдельными странами и это сработало. Геополитическое же внимание США сосредоточено главным образом на Китае и Азии в целом, а не России и Европе.

Предполагается, что поведение Соединенных Штатах изменится, если Китай действительно станет рассматриваться в качестве нового Советского Союза: глобальной геополитической угрозы для Запада. Тогда для Вашингтона оставался бы лишь один вариант – добиваться более тесного стратегического партнерства с более объединенной Европой, в том числе и через создание трансатлантические зоны свободной торговли. Старая Европа и ее двоюродные братья на противоположном берегу Атлантики станут ближе в таком случае к тому, что Эдуард Балладюр, бывший премьер-министр Франции, представлял в качестве «Западного Союза». Но сегодня мало что свидетельствует в пользу развития подобного сценария. Скорее, Соединенные Штаты и Европейский Союз пытаются станцевать с Китаем каждый свое собственное танго.

Еще один важный в прошлом катализатор евроинтеграции – устремления Восточной Европы, все еще играет некоторую роль и сегодня. У восточных европейцев воспоминания о диктатуре, лишениях и войнах всё же более свежие, чем у их западных собратьев. Многие из них высоко ценят новые свободы, которыми они пользуются в ЕС, а для некоторых принадлежность к этому клубу евопейских наций является воплощением вековой мечты. Вот как объясняет один польский экономист то, почему Польша по-прежнему стремится вступить в Еврозону: «Мы хотим быть на борту судна, даже если оно идет ко дну!». Конечно, они предпочли бы, чтобы корабль плыл дальше. Радослав Сикорский, министр иностранных дел Польши, во время своей речи в Берлине осенью прошлого 2011 года сказал нечто невероятное: «Я, скорее всего, буду первым министром иностранных дел в истории Польши, который это скажет, но все же: сегодня я больше боюсь бездеятельности Германии, чем её силы».

ЕВРОПЕЙСКАЯ ГЕРМАНИЯ ИЛИ НЕМЕЦКАЯ ЕВРОПА?

Ключ к будущему Европы – это Германия. Тем или иным образом это справедливо, по крайней мере, вот уже на протяжении века. Потому ирония случайностей является очень острой. Если Гельмут Коль был первым канцлером объединенной Германии после Адольфа Гитлера, то Франсуа Олланд является первым французским президентом-социалистом со времён Франсуа Миттерана и ведь именно ему предстоит борьба с … наследием Миттерана! Валютный союз, при помощи которого Миттеран хотел было попридержать объединенную Германию  в управляемых рамках, сидя  в качестве второго пилота Европы совместно с Францией, к которой следовало относиться попочтительней, привел к тому, что руль полностью перешел в руки Германии. Франция же оказалась в роли разгневанного мужа, беспокойно ёрзающего на переднем пассажирском сидении и назойливо бубнящего: «Включи левый поворот, Ангела! Поворачивай налево!».

Во время воссоединения Германии немецкие политики не уставали повторять, что их целью является то, что писатель Томас Манн выразил в следующем мотто: «Не немецкая Европа, но европейская Германия». Но сегодня мы наблюдаем как раз за европейской Германией в немецкой Европе. Именно Германия является примерной европейской страной: цивилизованной, демократической, гуманной, законопослушной, и (хотя Томас Манн этого,  скорее всего,  не оценил бы) с очень хорошим футболом. Но в центре этой немецкой Европы все же находится «Берлинская республика»: по крайней мере, когда речь заходит о политэкономических вопросах, Германия без промедления призывает к оружию. (Это не относится к внешней и оборонной политике Европы, где роль Франции и Великобритании является более важной.) К такому положению Германия не стремилась – лидерство ей было навязано.

Более того, если для получения поддержки воссоединения Германии Гельмут Коль согласился на создание в крайне сжатые сроки Европейского валютного союза, пусть даже без союза политического, столь необходимого для стабильности Еврозоны, то после своего воссоединения Германия резко изменила свое мнение по поводу европейского проекта. По тем же самым связанным между собой историческим причинам, существующим вот уже больше 20 лет, потребность Германии внести свой личный вклад в будущее Европы сегодня переживает серьезный кризис: и само это идеалистическое желание, и чисто инструментальная способность Германии его воплотить находятся под большим вопросом.

Без сомнения, если бы Коль до сих пор оставался канцлером Германии, он без всяких сомнений проводил бы последовательную политику сохранения Еврозоны через политическую интеграцию ЕС. Меркель же и ее соратники отреагировали на угрозы по-разному, неохотно предпринимая минимум мер, необходимых для предотвращения коллапса. Скромная и бесхитростная Меркель во многом является олицетворением современных европейских гражданских добродетелей новой Германии. Но в то же время она является блестящим и безжалостным внутриполитическим тактиком. Независимо от перемен настроения, Меркель всегда прекрасно знает и помнит, с каких сторон ей может угрожать опасность: Бундестаг (нижняя палата немецкого парламента, из которой большинство самых ярких немецких проевропейских политиков сбежали в парламент общеевропейский), Конституционный суд Германии, намеренно созданный после 1945 года, чтобы в чисто американском стиле контролировать власть лидера, Бундесбанк, остающийся все еще очень влиятельным игроком в немецкой повестке дня и, последний по счету, но точно не по значению, популярный таблоид «Bild».

Большинство немцев даже не скрывают, насколько им не нравится идея спасения греков и испанцев. Стоит также помнить, что они были против решения Гельмута Коля отказаться от немецкой марки. В немецком опросе, проведенном в мае 2012 года, не менее 49% респондентов заявили, что введение евро было ошибкой. До сих пор среди немцев не проведена разъяснительная работа о преимуществах, приобретенных ими после создания Еврозоны. Тем не менее, европейская Германия является свободной страной, открытой для диалога, и попытки его ведения все еще предпринимаются.

ПАМЯТЬ, СТРАХ И НАДЕЖДА

Самая можная сила проекта европейской интеграции с 1945 года – личные воспоминания о войне – потихоньку сходит на нет. Там, где память индивидуумов ослабевает, о себе должна напомнить память коллективная. Помните обращение Марека Эдельмана: «Те, кого убили в бою, исполнили свой долг до конца, до последней капли крови, пропитавшей тротуары… Мы – те, кто не погибли – завещаем всем вам сохранить память о них живой – навсегда»? Тем не менее, представления большинства молодых европейцев о своей мучительной истории весьма поверхностны. Бытиё, сформировавшее их сознание, происходило в Европе мира, свободы и процветания. Молодежь даже таких восточно-европейских государств, как, например, Эстонии, которой попросту не было на большинстве экономико-политических и административных карт Европы ещё каких-то 22 года назад, пользуются этими с таким трудом и лишениями завоеванными достижениями как само собой разумеющимися. В таком смысле самой глубокой проблемой европейского проекта является проблема его успеха.

За последнее десятилетие многие европейские народы с историческими комплексами периферийности ощутили себя возвращенными в лоно Европы: к Европейскому Союзу присоединилась Восточная Европа. Южные европейцы тоже думали, что они процветают в Еврозоне. В Афинах, Лиссабоне и Мадриде господствовало ощущение «дорастания» до европейского общества, настоящего, а не только формального, равенства между народами.

Сейчас все эти иллюзии разрушены. В Греции бездомные выстраиваются в очереди к бесплатным столовым, пенсионеры кончают жизнь самоубийством, больные не могут получить лекарства по рецепту, магазины закрываются, бомжи дерутся за мусорные баки. Условия почти напоминают 1940-е годы. В Испании каждый второй человек в возрасте до 25 лет является безработным. В общем,  по Еврозоне эта статистика составляет почти один к четырем. Но лишения распределены неравномерно. В Германии безработица среди молодежи не превышает вполне допустимых 10%. В Европе теперь разделительная линия проходит не между Востоком и Западом, а между Севером и Югом. Начиная с сегодня и, возможно, на долгие годы вперед, быть молодым немцем станет подразумевать под собой совсем иной опыт, чем быть молодым испанцем, молодым поляком или греком.

Давайте вспомним о тех двух разных 10 мая в Варшаве. Кто-то, чей детский опыт сформировался под влиянием ужасов 1943 года, в шоке наблюдают за разворачивающимся сегодня кризисом, но он пока не вызывает и половины того ужаса, который они запомнили с тех ещё времен. Они же и настаивают на том, что Европа ни в коем случае не должна снова скатиться в пропасть.  Подросток из 2003 года имеет совсем иные взгляды на жизнь: это прискорбно, думает он или она, и совсем не то, что ожидалось.

Старое поколение европейцев, таких как Геремек и Коль, было свидетелем раздираемой Европы, а затем посвятило свою жизнь созиданию Европы объединённой и лучшей. Поколение «indignados» («Негодующие») в Испании – молодые люди, которые организованно протестуют по всей стране с мая 2011 года – родилось именно в этой лучшей Европе, но сейчас отброшено назад. Жизненный путь тех, кто в свои 15 лет начал его в 1945 году, шел от войны к миру, от бедности к процветанию, от страха к надежде. Траектория тех, кому 15 лет исполнилось в 2003 году, особенно в тех странах Евросоюза, которые сегодня страдают от кризиса больше всего, имеет прямо противоположное направление: от процветания к безработице, от межнационального единения к национальной обособленности, от надежды к страху.

Может ли это недовольство обеспечить предпосылки для всеобщей кампании по спасению Европы? Все указывает на то, что вряд ли. Массовые движения, возникшие во время кризиса, дрейфуют совсем в другую сторону. Одним из крупнейших было движение против АСТА, в котором многие молодые европейцы увидели угрозу их Интернет-свободе. «Indignados» всех стран мира, например, американские коллеги молодых европейцев из движения «Occupy Wall Street», выступают против банкиров, политиков и бэби-бумеров, укравших, по их мнению, будущее у последующих поколений. Интервьюирование активистов этих движений, проведённое Мэри Калдор и Сабиной Селхоф из Лондонской школы экономики, показало, что они либо относятся к ЕС несерьезно, либо даже несколько негативно.

Не следует недооценивать страх в качестве движущей силы в политике. Когда на повторных выборах в июне 2012 года греки проголосовали исключительно за партии, выступающие за сохранение участия Греции в Еврозоне, швейцарский художник-карикатурист Патрик Шапатт нарисовал усталого человека, стоящего рядом с избирательной урной в тени Акрополя и восклицающего: «Хорошие новости! Страх победил отчаяние!». Перефразируя президента США Франклина Рузвельта, можно  сказать, что сегодняшняя Европа не имеет больше никаких оснований для надежды, кроме страха.

Страх перед распадом, логика необходимости и сила инерции могут просто поддерживать видимость жизнедеятельности, но они не способны вновь создать динамику того Европейского Союза, который пользовался активной поддержкой всех своих граждан. Без введения новых движущих сил, без позитивной мобилизации элит и народов ЕС, европейский карточный домик договоров и институтов продолжит постепенно разрушаться, как это уже когда-то было во времена Священной Римской империи германской нации, а учёные будущего будут рассматривать период около 2005 года после Рождества Христова в качестве апогея уникальной, продолжительной, конструктивной,  мирной и дотоле в истории не виданной попытки объединить Европу.

Автор: Тимоти Гартон Эш – профессор европеистики Оксфордского университета, эксперт Гуверовского института войны, революции и мира при Стэнфордском университете, США.

Источник: Foreign Affairs, перевёл Сергей Одарыч, «ХВИЛЯ»