Коллективные письма – это смесь цинизма с идеализмом

Коллективные письма – это смесь цинизма с идеализмом

Максим Соколов

В принципе, граждане имеют полное право подавать петиции и просить о прекращении какой-либо негодной практики. Как в индивидуальном («Я, Петров, требую»), так и в коллективном («Мы, Иванов, Рабинович, Завгородько, Хабибуллин, Гигиенишвили, etc., требуем») порядке. Ограничения на количество подписующихся нигде не зафиксировано, и коллективные заявления сейчас весьма распространены.

Летом с. г. писалось много коллективок по поводу острастки и вразумления участников московских протестов, пострадавших, по мнению подписантов, несправедливо. Осенью пишут заявления в жанре «Руки прочь от проф. Г. Ч. Гусейнова».

При этом неявно предполагается, что коллективка оказывает на адресата более внушительное действие. «Голос единицы тоньше писка. Кто ее услышит? Разве жена! И то если не на базаре, а близко», тогда как сводный хор слышим гораздо лучше.

При этом, однако, не учитывается, что различие тут не только в децибелах. При сольном выступлении автор что хочет сказать, то и говорит. Он, конечно, может не все сказать, что думает, но при этом он и не говорит того, что не думает. Просто взывает к милости в тех выражениях, какие считает более уместными.

Не то в коллективках, где почти всегда пожелания Иванова, Рабиновича, Завгородько, etc. не в полной мере совпадают с пожеланиями, изложенными в итоговом тексте. Поиск хоть наименьшего общего кратного, хоть наибольшего общего делителя даже и теоретически неизбежно искажает и упрощает все богатство индивидуальной мысли.

Тем более что на практике наименьшего общего кратного и наибольшего общего делителя никто особо и не ищет. Просто один инициатор составил текст воззвания, а остальные присоединяются к нему путем подписания. Если инициатор будет учитывать все соображения подписантов, до окончательного документа дело вообще не дойдет.

И это не только при гражданской активности наблюдается. В законодательных собраниях на практике происходит то же самое. Коллективная мысль по необходимости авторитарна.

Возможно, как раз поэтому иные следуют принципам акад. Капицы: «Отец отказался, сказав, что он никогда не подписывает коллективных писем, а если это надо – пишет сам кому надо». А равно принципам проф. Преображенского: «Вы не сочувствуете детям Германии? – Сочувствую. – Жалеете по полтиннику? – Нет. – Так почему же? – Не хочу». Для чего, правда, нужна немалая жестоковыйность.

Те же, кто ею не наделен в достаточной мере, подписывают, причем мотивы подписания бывает разнообразны:

а) личная человеческая приязнь к объекту защиты (сват, брат, etc.); 
б) никакой особой приязни, однако «это сукин сын, но это наш сукин сын»; 
в) всегда приятно всучить щетинку власти роковой, всякий повод годится; 
г) все подписали, и я подписал; 
д) как хорошо, что все мы собрались вместе; 
е) объект защиты – дурак, но если у него будут неприятности, выйдет нежелательный прецедент, от которого в будущем может пострадать и не дурак; 
ж) нам потребна абсолютная свобода; 
з) все сказанное и содеянное им – чистейшее добро; 
и) возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке; 
к) не подпишу – на меня люди моего круга нехорошо посмотрят и при случае припомнят.

И так далее. То есть почти всякая коллективка складывается из широчайшей гаммы соображений. Единой позиции на самом деле нет, а есть собрание мотивов – от совершенно идеалистических до совершенно цинических. Порой сочетающихся друг с другом в разных причудливых комбинациях. Тем более что и звания подписантов бывают весьма занимательными: «интерим-менеджер», «человек, но который очень любит русский язык», «фелинолог», «членкиня ПЕН-Україна, лекторка, редакторка», «водитель, носитель языка», «независимый (!) журналист с 30-летним стажем работы на Би-би-си», «гражданин мира», «эксперт-криминалист, полковник милиции».

Немудрено, что человек мрачный ощущает себя объектом откровенной манипуляции и придерживается позиции Капицы – Преображенского. «Без меня».

Что же касается охлажденного исследователя данного общественного явления, то, конечно, подписанты-активисты, верные принципу «где NN, там борьба, где борьба, там NN», вызывают мало интереса. Энтузиаст, служащий каждой бочке затычкой – да и бог бы с ним.

Действительно интересны не подписи, а зияния – их отсутствие. Когда люди солидные, авторитетные и ничуть не охранители – тем более крайние охранители, не удостоили своей подписью воззвание, презрев мнение своей референтной группы. Можно догадываться, чего им это стоило: либеральный террор – дело вполне серьезное, и человек, презирающий мнение своей корпорации и уклоняющийся от борьбы, рискует. Порой сильно.

Примеров таких зияний здесь не будет. Людям, возможно, и так непросто, и доносить их либеральному начальству, что такой-то уклоняется от обязанностей честного (согласно либеральному парткому) человека, было бы неуместно. Тем не менее такое уклонение есть то самое солженицынское «Жить не по лжи» – «Не напишет, не подпишет, не напечатает никаким способом ни единой фразы, искривляющей, по его мнению, правду; не поднимет голосующей руки за предложение, которому не сочувствует искренне; не проголосует ни явно, ни тайно за лицо, которое считает недостойным или сомнительным».

И то, что такие уклонисты есть в самых злачных кузницах и здравницах – это весьма обнадеживающее в кампании с коллективками.