Жорес Алфёров: «Нашей науке нужна философия развития»

Академик Жорес Алфёров: «Нашей науке нужна философия развития» 29 мая 09:00   Российская Академия наук выбирает президента. «Главная ценность этого почётного титула в том, что можно сделать очень много для науки и страны», – убеждён вице-президент РАН, лауреат Нобелевской премии по физике Жорес АЛФЁРОВ. Сегодня своими размышлениями о назначении и путях развития российской науки учёный делится с читателями «Файла-РФ».

Жорес Алфёров. Фото ИТАР-ТАСС.

– Указ Петра I о Российской Академии Наук состоял всего из четырёх строчек: нужно определить место и доход Академии Наук и Художеств, где будут заниматься переводами и изданием книг, а также «знатными науками и художествами». Вот и всё. После этого специальным постановлением Сената было определено, что такое Академия наук: организация со своими лабораториями, музеями, объединяющая выдающихся учёных, имеющая свой университет и гимназию. Академики должны быть профессорами в университете, а студенты университета – учителями в гимназии. Таким образом, в постановлении Сената 1724 года были заложены основы фундаментального университетского образования. Оно возникло в нашей Академии наук. Её доход был назначен «в 24912 рублёв, собираемых с таможенных или центных сборов» пяти городов. Сумма оказалась вдвое больше, чем бюджет парижской академии наук, которая была крупнейшей в Европе. Причём, было прописано, что деньги предназначаются только для академии, и «ежели они не использованы, ни на какие другие расходы не идут», в бюджет не возвращаются, как нынче, а остаются для употребления в научных целях.

Презентация энергоэффективного суперкомпьютера МВС-10П в Москве. 05.04.2013. Фото ИТАР-ТАСС.

Академия наук у нас с самого начала занималась, что называется, производительными силами страны. Она провела колоссальную экспедиционную работу, осваивая огромные территории России. Но Академия – это не только фундаментальные базовые исследования, но и рождение новых наук, технологий.

И атомные реакторы, и полупроводники, и радиолокация – как Северный Морской путь и многое другое – родилось и развивалось в нашей академии.

Если бы нам не пришлось в 1945-м, после Хиросимы и Нагасаки, отдать все силы решению проблемы атомной бомбы, чтобы не было американской монополии, я думаю, открытие транзисторов, как вершина полупроводниковой революции, могло произойти в Ленинградском Физико-техническом институте. Систематические работы по полупроводникам здесь начались ещё с 1930–31 годов.

Всю жизнь я занимаюсь этой тематикой. Со студенческих лет мечтал попасть в Ленинградский Физтех, чтобы работать с Абрамом Федоровичем Иоффе. И когда узнал, что есть вакансия, 30 января 1953-го туда пришёл. А спустя многие годы стал директором физтеха, возглавлял этот замечательный институт 16 лет.

Помню, его бюджет за первые три года моего директорства вырос втрое, а потом упал в 20 раз. Если пересчитать эквивалентно в долларах того времени, в 1991-м бюджет был 80 миллионов долларов, в 1992-м – четыре миллиона. Конечно, важно было спасти институт. Могу сказать, что международное научное сообщество, наши контакты и контракты сыграли в этом значительно большую роль, чем меры тогдашней власти. В 1996 году, будучи депутатом Госдумы, я внёс поправку к закону, и она была принята, чтобы нам разрешили сдавать помещения, и арендные деньги использовать на нужды института. В то время моя зарплата директора физтеха была 50 долларов. Я продавал видеомагнитофоны, чтобы просто купить продукты. Нам нечем было платить за электричество, не на что вывезти мусор. Арендные деньги позволяли в какой-то мере решить проблему. Начиная с 2000 года, с приходом Путина, отношение к нам изменилось. И в 2005-м я внёс предложение «убрать» аренду – нужно науку двигать, ситуация теперь другая. Нельзя продолжать исповедовать философию выживания – нужна философия развития. К сожалению, минобрнауки выступил против этой поправки.

Петербургский институт ядерной физики им. Б. П. Константинова. Фото ИТАР-ТАСС.

Сегодня мы имеем в два–три раза меньше средств, чем в лучшие советские годы. Но, конечно, финансовые сложности уже не те, и главная проблема сегодня – невостребованность научных результатов экономикой и обществом. А решение здесь одно: возрождение высокотехнологичного сектора. Президент Владимир Путин блестяще сформулировал задачу страны, сказав, что мы к 2020 году должны получить 25 миллионов высокотехнологичных рабочих мест. Эта задача не только для бизнеса, но и для науки с образованием. Исключительно важно, что руководство страны понимает и ставит столь амбициозные стратегические цели. Если у нас будет работать многомиллионный высокотехнологичный сектор, мы действительно слезем с «сырьевой иглы». Причём, в первую очередь высокие технологии должны идти в добывающий сектор. Просто потому, что таким способом проще заметно увеличить его доходы, чтобы использовать это для дальнейшего инновационного развития.

Очень многое зависит от экономической политики. В нынешних условиях создание по ключевым направлениям госкомпаний, где основная доля акций принадлежит государству, – очень разумная идея. Но она требует и разумного исполнения.

К примеру, возникновение «Роснано» вполне объяснимо. Вообще, инициатором изучения нано-процессов был американский профессор Смоли, за что и получил Нобелевскую премию в 1996-м. У нас в институте семинары «Физика и технология нано-структур» проводятся с 1992 года, тогда словечко «нано» ещё очень редко употреблялось. И когда возникла компания «Роснано», мы с ней начали взаимодействовать, но вскоре прекратили сотрудничество. Я тогда написал Анатолию Чубайсу примерно следующее: «У вас будет полный кризис, потому что по уставу «Роснано» нельзя поддерживать науку, исследования. Вы можете подобрать всё, что было сделано нами «до», а дальше что? Капитализация возникает после, вначале должно появиться дело. Всё движется только благодаря научным исследованиям – от результата к результату».

Организовывать Министерство среднего машиностроения было сложнее, чем нано-индустрию сейчас. Но стране требовалась атомная техника, и никому в голову не приходило, что надо быстро передрать то, что сделали американцы, и не двигать науку самим. При этом проблем было безумно много. Да, первая бомба стала в какой-то мере копией американской, но вторая была полностью нашей, вдвое мощнее, чем штатовские аналоги. И не зря все изделия назывались «РДС» – «Россия делает сама». Тогда родилась масса новых технологий, не только оружейных, лишь благодаря тому, что Средмаш тратил большие деньги на научные исследования. Сегодня один из лидеров, в том числе, и по созданию уникальных установок, – новосибирский институт ядерной физики имени Будкера. Будучи в Академии наук, он получал большое дополнительное финансирование из Минсредмаша. Это естественный процесс.

Сегодня другие политические обстоятельства. Мы должны по-особому поддерживать стартап-компании там, где они «выросли», – в академических институтах и университетах: создавать необходимую инфраструктуру, бизнес-условия. Это дорога для высоких технологий. Но надо, чтобы «Ростехнологии», «Роснано» и другие компании активно поддерживали вузовскую и академическую науку, платили деньги. Иначе они окажутся на мели. Чрезвычайно важна ещё одна вещь. Мы должны создавать в системе образования технологические центры, в работе которых будут участвовать наши корпорации, занимающиеся внедренческим бизнесом. Это очень трудно, но это обязательно нужно делать, так как, во-первых, они получат высококвалифицированных специалистов, а, во-вторых, активнее пойдёт процесс коммерциализации научных разработок.

При этом Академию не надо противопоставлять университетской науке. Если сегодня посмотреть на индекс цитирования вузовских источников, окажется, что значительная часть связана с тем, что там работают сотрудники РАН. Это наше общее дело.

Но надо развивать и академические университеты. Тем более, новый закон об образовании переводит аспирантуру из разряда подготовки высших научных кадров в образовательную деятельность. Статус академического университета, а он и был задуман как один из способов укрепления и развития аспирантуры, даёт возможность решать эту проблему. Во-вторых, это помогает двигаться вперёд системе образования. В ней должны рождаться новые направления, а они возникают, по большому счёту, в Академии наук. Иоффе предложил физико-механический факультет в политехе – это был первый в мире инженерно-физический факультет. Московский физтех – дитя Капицы, Курчатова, Иоффе – начинался как физико-технический факультет МГУ. Базовые кафедры в Ленинградском электротехническом институте, а потом в политехе, – все из академии.

Сегодня междисциплинарность в обучении – естественный процесс. Нынешнее физико-математическое образование должно сочетаться с фундаментальными знаниями в биологии и медицине. Мой коллега Дэвид Роджер как-то сказал: «Современные лекарства нельзя создавать без знания квантовой теории».

Мы профессионально сильны в том деле, которым занимаемся, – в науке, образовании, технологиях, и должны делать всё, чтобы этот колоссальный потенциал использовался для развития экономики.

Российская академия наук – могучая организация. Она сделала очень много и лучше сохранилась, чем какая-либо из отраслей. Самым страшным для нашей страны по последствиям – и политическим, и экономическим, и чисто человеческим – был развал СССР. Когда великая держава распалась на 15 независимых государств (а «независимыми» их надо называть, потому что от большинства из них, как правило, ничего не зависит), мы подорвали нашу экономику. Это прекрасно видно хотя бы по электронной промышленности. Она была во всех союзных республиках, а осталась, по сути, только в России – на уровне примерно четверти или трети от того, что было, и в Белоруссии. А во всех остальных ныне суверенных государствах её уже совсем нет. С Академией наук этого не произошло. Не только потому, что мы такие умные. Все основные учреждения Академии наук СССР находились на территории РСФСР. В конце 1980-х были попытки их растащить, создать Российскую академию наук при наличии Союзной. К счастью, не удалось.

Российский Ядерный центр в Сарове. Фото ИТАР-ТАСС.

В своё время мощные министерства, которые обеспечивали оборону страны, – Минсредмаш, Минобщемаш, Минэлектронпром, Минрадиопром, Минсудпром, Минавиапром (кстати, они выпускали 60% высокотехнологичной гражданской продукции) – создавались учёными. В каждом из них было главное научно-техническое управление. При разумном отношении при переходе к новой экономической системе эти ведомства могли стать транснациональными компаниями, которые бы соревновались в технологиях с ведущими мировыми державами. Этого не произошло. В тот самый момент, когда технологическое развитие на Западе шло необычайно бурными темпами, мы развалом СССР были выброшены на обочину мирового процесса. Сейчас страна должна вернуть утраченные позиции.

Мы живём в условиях острейшей конкуренции за рынки сбыта, в том числе и в первую очередь – за российские. Только создавая новые технологии, в которых нам удастся вырваться вперёд, мы сможем выиграть конкуренцию.

РАН объединяет высококвалифицированных профессионалов, знающих науку – и академическую, и вузовскую, и отраслевую. Наша академия всегда была вневедомственной организацией, в неё входят ведущие учёные страны, независимо от того, где они работают. Мы должны сохранить все лучшие традиции, какие у нас есть, а они – замечательные. 

Атаки на Академию наук начались не сегодня. Например, сразу после революции, в первые годы советской власти для антинаучных нападок использовали тезис: «Академия – наследница царского режима». А в начале 90-х её называли «наследницей тоталитарного советского режима». Но мы считаем себя, прежде всего, наследниками Петра Великого и служим Великой России.