Миф о правах человека

Миф о правах человека

За последние десятилетия политический язык значительно преобразился. Одни термины либо были органично вытеснены, либо замалчиваются намеренно (марксизм, колониализм, аристократизм). Другие усиленно насаждаются (демократия, права человека, толерантность). Происходит это в силу того, что над миром довлеет политический дискурс, навязанный гегемоном. В данном случае, Соединенными Штатами.

Язык нашей политики не независим. Его формируют смысловые категории, порожденные, к сожалению, не нами, а представляющие собой составную часть западного политического метаязыка. Следовательно, в наши уста вкладываются чужие слова, и хотя мы с легкостью этими словами оперируем, незамеченным остается их воздействие на стиль нашего мышления и стиль нашей политики. Демократия, либерализация экономики, толерантность. Эти слова уже знают даже подростки, поскольку неосознанно впитывают то, что им предлагает политическая реклама. Складывается впечатление, что наши политики даже не знают других слов. Кого ни подпусти к микрофону, сразу же начинается попугайное «свобода слова, равноправие, права человека». «Сколько ни говори «халва», во рту сладко не станет», говорят на Востоке. Поэтому и у нас и с правами человека, и со свободой слова не гладко. Не гладко не только в силу субъективных, но и объективных причин. Мало обращают внимания на то, что данный набор слов является порождением либеральной идеологии, но философско-политический базис самой этой идеологии далек от совершенства. Но обо всем — по порядку. Толерантность. Сегодня это слово воспринимается всеми положительно. На русский язык оно переводится как «терпимость». Терпимость к тем, кто живет рядом, но кто, получается, не вписывается в общепринятые рамки. Иначе, зачем его терпеть? Если бы он в эти самые рамки вписался, его бы не заметили. В эти рамки не вписываются, например, чернокожее население в США, арабы во Франции или индусы в Британии. То есть, сам термин толерантности означает, что этих людей терпят. Не любят, не ценят, а терпят. Речь идет о смысловой нагрузке этого понятия, а не эмпирической. Эмпирически, т. е. в обыденной жизни или юридически, к этим слоям населения могут относиться достаточно ровно, но до поры до времени, поскольку система, содержащая в себе внутреннее противоречие, и противоречиво описывающая определенное явление, рано или поздно даст сбой. Итак, западный политический дискурс призывает нас к терпимости, т. е. подспудно признает несовместимость многих явлений мультикультурной жизни, примириться с которыми можно, только сжав губы и проявляя терпимость. Демократия — следующий изъезженный «конек». Впервые это слово возникло в Древней Греции, и Аристотель считал ее худшим строем. Западные и отечественные либералы часто умничают перед телекамерами, жонглируя именами именитых мыслителей в подтверждение своей правоты, но никто не упоминает Аристотеля. А как же его упомянуть, если этот выдающийся мыслитель ни в грош не ценил демократический строй, поскольку строй этот давал возможность пролезть во власть примитивным выскочкам! Еще одна ремарка: в Древней Греции при демократии расцветала работорговля, а богатые горожане давали взятки пройдохам-горлопанам, чтобы те орали на форумах то, что выгодно их нанимателю, пока сам наниматель праздно попивал вино в своем особняке в тиши и прохладе. Не то ли самое делается и в нашей стране, вдруг «влюбившейся» в демократию? Либерализация экономики — термин, отсылающий нас к философским трактатам шотландского философа Адама Смита. Но Смит размышлял об эффективном управлении экономическими процессами, не примешивая сюда политику! Западные же идеологи скрестили либерализацию экономики с политическими требованиями, словно сам Смит дал им на это право. Права человека — это вообще фундаментальный термин, которым Запад привык оправдывать свое колониалистское поведение на международной арене. Ради соблюдения прав человека на головы сербов, иракцев и ливийцев сыпались тонны бомб. Но сам философский базис понятия прав человека с диалектической точки зрения вовсе не безгрешен. Вот как об этом высказывается американский социолог-неомарксист, один из основателей мирсистемного анализа, ведущий преподаватель Йельского университета и ученый с мировым именем Иммануил Валлерстайн в статье «Непреодолимые противоречия либерализма»: «26 августа 1789 г. французское Национальное собрание приняло Декларацию прав человека и гражданина. С тех пор и доныне она остается символическим утверждением того, что мы теперь называем правами человека. Преамбула к Декларации 1789 г. предлагает в качестве исходного рассуждения, что «неведение, забвение или презрение прав человека являются единственными причинами общественных бедствий и порчи правительств». Мы начинаем, таким образом, с проблемы невежества, как и приличествует документу Просвещения, и непосредственный вывод из этой идеи — как только с невежеством будет покончено, не будет и общественных бедствий… В формальном выражении либерализм представлял собой «средний путь», «жизненный центр» (если использовать самоназвание, данное в XX в.). Не слишком быстрые и не слишком медленные изменения, а как раз с правильной скоростью! Но что же это значило в содержательных терминах? Здесь на самом деле либералы редко находили общий язык между собой, даже находясь в пределах конкретного места и времени, и уж точно не могли договориться применительно к разным местам и разным периодам времени. Что представляют собой права человека в рамках торжествующей либеральной идеологии, и откуда, как предполагается, они приходят? Либералам свойственно отвечать, что права человека коренятся в естественном праве. Такой ответ придает правам человека мощную основу, позволяющую давать отпор оппонентам. Однако когда это предположение озвучено и перечислен конкретный список прав человека, большая часть вопросов по-прежнему остается открытой: у кого есть моральное (и юридическое) право давать перечень таких прав? Если одна группа прав приходит в противоречие с другой, какая из них имеет приоритет, и кто это решает? Являются ли права абсолютными, или же они ограничены некими рациональными оценками последствий их применения?». Политическая пропаганда, как у нас, так и на Западе, прожужжала все уши, что соблюдений прав человека может требовать каждый на законных основаниях по факту своего рождения человеком. Но это не так, о чем и продолжает И. Валлерстайн: «И, самое главное, кто имеет право пользоваться правами человека? Последний вопрос может показаться неожиданным. Разве не очевидно, что верный ответ — «все»? Вовсе нет! На самом деле такого никто и никогда не заявлял. Например, почти повсеместно признано, что такими правами не обладают несовершеннолетние, или, по крайней мере, не все несовершеннолетние, с очевидным основанием, что умственные способности несовершеннолетних не позволяют им пользоваться этими правами разумно и безопасно для себя и для других. Но если исключены несовершеннолетние, как насчет впавших в маразм стариков, грудных младенцев, социопатов, преступников? А потом список можно будет продолжать до бесконечности: как насчет подростков, невротиков, военнослужащих, неграмотных, бедных, женщин? Где та очевидная линия, которая отделяет способность от неспособности? Такой линии, конечно же, не существует, и уж точно не существует такой линии, которая определялась бы естественным правом. Таким образом, оказывается, что определение лиц, на которых распространяется действие этих прав человека, неизбежно является текучим, зависящим от политики… Определение того, кто имеет права человека, в свою очередь тесно связано с вопросом, кто может претендовать на осуществление прав человека». Последний вопрос поистине фундаментален. Право осуществлять права человека взяли на себя западные политики, поставив себе на службу всю мощь государственно-административного аппарата и военно-промышленного комплекса. Иначе, где же брать бомбы и пули для втолковывания непокорным, что такое права человека? На самом деле, на Западе правящие классы, уразумев невозможность дальнейшей эксплуатации обездоленных слоев населения, сделали им небольшой подарок в виде послабления социального гнета. Так была выбита почва из-под ног тех, кто был готов на радикальные шаги. Мудро поступает не тот работорговец, который нещадно бьет и унижает своего раба, а тот, который держит его в форме, позволяя маленькие шалости. Тогда раб будет здоров и физически, и психически. В утрированной форме это применимо к западному обществу, где гражданам западных стран предоставлен определенный набор благ, в которых отказано гражданам остальных стран. Если раньше опасные классы были свои, то теперь обездоленными, и, потому, опасными стали граждане других государств, не принадлежащих к «золотому миллиарду». И. Валлерстайн тоже задается вопросом: «Превращение простых людей в граждан-избирателей и в граждан-солдат, может быть, и очень полезно, если вы хотите обеспечить единство государства, как перед лицом других государств, так и в смысле уменьшения насилия или классовой борьбы внутри государства, но дает ли это что-нибудь реальное для развития и реализации прав человека? Программа строилась на надежде и предположении, что простой народ будет умиротворен этой ограниченной передачей благ, и потому не будет оказывать давления ради осуществления полноты своих «прав человека». Пропаганда лозунгов прав человека, свободы, демократии сама по себе была частью приручения опасных классов. А локальный национализм каждого из этих государств дополнялся коллективным национализмом «цивилизованных» наций по отношению к «варварам»... Кто же были эти «варвары»? Несомненно, колониальные народы… Изначально права человека «цивилизованных» наций утверждались на том основании, что они «цивилизованные»… Долгом тех стран, которые полагали, что они уважают права человека, было, тем самым, «цивилизовать» тех, кто не уважал их, кто имел «варварские» обычаи, и кого вследствие этого следовало брать на буксир и учить, как учат детей. Отсюда следовало, что любые «права народов» были зарезервированы для немногих конкретных народов и вовсе не были правами всех остальных народов… Однако, поскольку в логике либерализма права теоретически имели всеобщий характер, ограничения должны были быть оправданы запутанными и благовидными основаниями. В теории, таким образом, права понимались как универсальные, но вещью, которой меньше всего хотели бы либералы, было буквальное восприятие либеральных принципов, то есть их действительно всеобщее применение… Понятие прав человека, очевидно, включает в себя право на свободу передвижений. По логике либерализма не должно быть ни паспортов, ни виз. Каждому должно быть позволено работать и селиться повсюду, как, например, происходит сегодня в США и в большинстве суверенных государств — уж точно в тех государствах, которые претендуют на то, что являются либеральными». Касаясь ограничений против мигрантов, введенных западными странами, И. Валлерстайн продолжает: «Разоблачать злобных коммунистов, которые не выпускают народ из своих стран, было хорошим шоу, но теперь мы увидели, что происходит, когда больше нет злобных коммунистов у власти, способных ограничить эмиграцию». Кроме того, богатые страны не собираются тащить на себе бедных из Африки и Азии. «А почему, собственно говоря, нет? — вопрошает И. Валлерстайн — «Лишь столетием раньше тот же самый Север брал на себя «бремя белого человека», бремя «цивилизаторской миссии» среди варваров… Внутренние противоречия либеральной идеологии носят тотальный характер. Кризис тотален, дилемма тотальна. Мы будем переживать ее следствия в ближайшие полвека». С этим диагнозом трудно не согласиться. И приходиться жалеть, что наши власть имущие ни идеями Аристотеля, ни прогнозами Валлерстайна не интересуются.