Владимир Гусев: «Время детективов проходит»

Писатель и критик Владимир Гусев: «Время детективов проходит»

Писатель Владимир Гусев – из породы энциклопедистов. Его перу принадлежат романы о Боливаре и декабристе Лунине, тетралогия «Спасское-Лутовиново». В Литинституте писатель заведует кафедрой теории и литературной критики, его перу принадлежит не один десяток литературно-критических книг.

Владимир Гусев.

Книги писателя переводились на многие языки мира, автор неоднократно выступал с лекциями перед русистами западных университетов. Сегодня председатель правления московской городской организации Союза писателей России, главный редактор журнала «Московский вестник», профессор Литинститута Владимир ГУСЕВ – гость «Файла-РФ».

– Владимир Иванович, успевает ли, на ваш взгляд, современная литература за событиями? Не говорю, удаётся ли ей анализировать то, что сиюминутно, но сказано ли достойное слово о том, что произошло, скажем, 20 лет назад или 70?

– Если вы о том, написана ли новая «Война и мир» или «Василий Тёркин», разочарую – ничего подобного я не вижу. Литература, конечно, ничего не успевает. Вот публицистика бежит за событиями, хотя осмысливает их сверху, не глубоко и не художественно. А литература, наблюдая калейдоскопическую смену кадров, порой просто не знает, что делать, хотя такие прозаики, как Проханов и Прилепин, как раз пытаются идти за событиями и у них многое получается.

Что касается прозаиков среднего поколения – Гришковца, Минаева, Денежкиной, Мгиладзе, Геласимова, – то даже на взгляд моих студентов, будущих критиков, пишут они бойко, горячо, но очень поверхностно. Но и сами студенты не блещут – одна вызвалась написать статью о военной поэзии 1941–1945 годов и написала, умудрившись не упомянуть имён Твардовского, Луконина, Межирова, Гудзенко. Как видите, что касается Великой Отечественной войны, выше «Василия Тёркина» и двух послевоенных стихотворений Твардовского «В тот день, когда окончилась война» и «Я убит подо Ржевом», ничего и нет. А если говорить об Астафьеве – огромный писатель, – о Воробьёве или Курочкине, то, что написано у них, очень односторонне – полный героизм или беспросветная чернота. К слову сказать, Симонов у моей студентки упомянут, всё-таки «Жди меня» у всех на слуху, но это журналистский писатель, много раз менявший свою позицию, колебавшийся, как говорят, вместе с линией партии, чего не скажешь о Твардовском. Но военные романы Симонова объёмны и написаны не на потребу дня, особенно «Живые и мёртвые». После войны многие писали, во-первых, конечно, Бондарев. Повести «Батальоны просят огня» и даже роман «Горячий снег» у него получились.

– Почему же всё так обстоит с «новым» романом «Война и мир»? Старый, известно, уже через полвека после событий автор выдал на-гора.

– Лев Толстой участвовал в Севастопольской войне, и военный опыт у него был. Кроме того, одно дело война 1941–1945 годов, и другое – войны, которые идут в наше время. Но поэты и прозаики пишут о них, так, бывший спецназовец Тамоников за пять лет написал 34 романа, и все они напечатаны, хотя денег, конечно, никаких, это не старые времена. Послевоенной военной поэзией у нас занимается Владимир Силкин, он руководит Военной писательской студией. Сам пишет стихи и песни, например, широко известна песня на его стихи «Блокпост». Причём сама специфика новых войн состоит в том, что моральная проблематика гораздо более тяжёлая, чем была в ту войну. Там всё было ясно – вот фашисты, а вот мы, вот наши пушки, а вот немецкие танки, а нынче, как ни крути, свои воюют со своими, причём даже чеченцы и дагестанцы разделились, и у русских положение порой довольно сомнительное, всё-таки война идет внутри страны, по сути, малая гражданская война. В моральном смысле это тяжело и, конечно, сказывается на текстах. Вот Владимир Маканин, из бывших «сорокалетних», написал военный роман, которым недовольны все – русские офицеры в нём выведены какими-то монстрами и правы чуть ли не чеченцы. Когда русский писатель становится на такую позицию, это не устраивает ни ту, ни другую сторону.

Так что «Войны и мира» пока нет, и когда будет, трудно сказать, время сегодня так уплотнилось – XIX веку и не снилось.

– Мы живём во втором десятилетии XXI века. Могли бы Вы расставить приоритеты в русской литературе XX века?

– Ну, это десятки имён, несколько поколений очень разных писателей.

Советская литература дала много талантливых людей, и большинство из них перешли потом в постсоветскую. Из начала XX века назовём как минимум десять поэтов самого первого ранга – Блок, Маяковский, Есенин, Заболоцкий... Что касается прозаиков, первым назову Алексея Николаевича Толстого. Конечно, Бунин – само собой. В 30-е годы, считается, все сидели в концлагерях, хотя это не так. Не сидел, например, Андрей Платонов, его собирались посадить, но известно, что его защитил Сталин. Шолохов основные главы написал в 30-х годах, и все напечатали. У «Тихого Дона» открытая концовка – Григорий Мелехов переходит Дон, встречает сына – и примерно ясно, что с ним должно быть. На самом деле его прототип Харлампий Ермаков был расстрелян не в 22-м, когда возвратился домой, а в 30-м, когда вышла первая книга «Тихого Дона». Хотели шлепнуть и самого автора, но опять Сталин заступился, и после этого пошло – «наш знаменитый писатель Шолохов». Так что вот – Андрей Платонов, Шолохов, Твардовский, Ахматова.

О поэтах военного времени – Твардовский, Луконин, Межиров, Гудзенко – мы говорили, а дальше идёт Рубцов, у которого колоссальная популярность сейчас. Крупный, конечно, поэт, но моё отношение более сдержанное. Видите ли, Рубцов – это смысловая поэзия, а поэзия сильна не только смыслом. И Юрий Кузнецов как явление, на мой взгляд, существеннее Рубцова. Более масштабный поэт, в большей степени космический.

 

Деревенская проза сильна, и первым называют обычно Распутина, хотя, на мой взгляд, он более публицистичен, чем тот же Белов. Дальше идут «сорокалетние» – Маканин, Битов, Личутин, Руслан Киреев, Анатолий Афанасьев, который умер молодым. Имена молодых называть воздержусь.

– Вы ни слова не сказали о Булгакове и Леонове.

– Оставил на закуску. Булгаков – писатель, конечно, огромный, но не такой грандиозный и всесветный, как его изображают. А вот «Пирамида» Леонова, может, будет посерьёзнее «Мастера и Маргариты», там за плечами всё-таки Гёте стоит и спасает ситуацию в самых рискованных случаях. А «Пирамида» – колоссальное произведение. Леонов 20 лет писал эту книгу, и я уверен, что чем дальше, тем больше она будет входить через разные слои читателей в сознание людей, и в конце концов получится, как с самим Гёте. Он же очень злился, что немцы перечитывали «Вертера», а «Фауста» не хотели читать.

– Прекратят ли когда-нибудь издательства издавать одни детективы?

– Ну, они ещё и фантастику издают. А детективщики, сужу по Виктору Пронину, по роману которого Говорухин снял «Ворошиловского стрелка», похоже, чувствуют, что их время проходит. Иначе зачем было тому же Пронину выпускать такую книжку, как «Кинжал для левой руки» – в жанре маргинальной литературы? Я называю это ещё жанром «опавших листьев» – литературные дневники, письма, эссе, отдельные фрагменты, «заметки на полях детективов», одним словом, короткие записи. И хотя тираж книги всего 1000 экземпляров, то, что Пронин пошёл по этому пути, – думаю, знак эпохи, и детективы в ближайшее время не будут главным чтением для умного читателя.

– Каковы сегодня студенты Литинститута?

– Таковы, как и 10 лет назад. Сейчас трудно людям, которые далеко живут, но заочники есть. Много и платных студентов. А в целом статистика та же – писателями будут процента 3–4. Веду сейчас семинар критики, и каждый раз говорю: «Пишите о своих товарищах, о прозаиках, молодых поэтах, никто о них ничего не знает». Нет, пишут об Архилохе, Софокле, Пушкине. А некоторые прямо говорят: «Я читаю только современную зарубежную литературу – Кундеру, Павича». Говорю: «Павич и Кундера без вас обойдутся, на Западе уже всё давно пошло дальше, пишите о своих». – «А нам скучно про наших». И это при том, что «Кто виноват?» у них написал Чернышевский. А тут обсуждали на учёном совете, что выпускница отделения переводчиков – на госэкзамене выяснилось – не читала Блока.

Александр Невский. Картина Павла Корина.

– Шукшин, поступая во ВГИК, тоже сказал, что не читал «Войну и мир». А Лев Толстой не признавал Шекспира и не любил Пушкина, оперу отрицал.

– В случае с Шукшиным это был эпатаж, как и с Маяковским, который говорил, что не знает, что такое ямб, в то время как три четверти его стихов написаны ямбом. А потом вообще выяснилось, что он знает наизусть «Евгения Онегина». А Толстой, прочитав у Пушкина фразу: «Гости съезжались на дачу», – взял быка за рога и начал «Анну Каренину» фразой: «Всё смешалось в доме Облонских», – тем самым он похвалил Пушкина. А с Шекспиром и оперой всё просто – Толстой не принимал условного искусства, он вообще считал, что искусство изжило себя. Начал с Шекспира – по мелочам не расходовался.

– Проблема положительного героя в современной литературе, как и в жизни, давно актуальна. Появился ли наконец долгожданный герой?

– Что касается положительного героя, у нас это Александр Невский и вообще все герои исторических романов. Герои текущей молодой литературы все амбивалентны, то есть двойственны. Как и сами авторы. И дело всё в сомнительных моральных ситуациях, которых не выдерживает нынешний герой.