Предположим, вы захотели создать идеальную собаку с нуля. Каковы будут ключевые ингредиенты рецепта для этого? Верность и ум были бы обязательны. Миловидность, возможно, тоже, добрые глаза и пушистый хвост колечком, который мотается от радости при виде вашего появления. И чтобы вы могли зарыться в пестрый, как у дворняжки, мех пса, который словно говорит: «Я, может, и не красавец, но ты же знаешь, что я люблю тебя и нуждаюсь в тебе».

Можете не утруждаться. Людмила Трут и Дмитрий Беляев уже создали такого для вас. Совершенную собаку. Только вот это не собака, это лиса. Одомашненная. Они сделали это быстро — невероятно быстро, учитывая, что речь шла о создании нового биологического существа. У них это заняло менее 60 лет, мгновение ока по сравнению с тем, сколько ушло у волков на то, чтобы стать собаками. Они создавали его часто в условиях почти непереносимого холода в минус 40 градусов по Фаренгейту в Сибири, где Людмила, а до нее Дмитрий, проводили один из самых продолжительных и самых невероятных экспериментов над поведением и эволюцией, когда-либо предпринимавшихся в истории.

Давайте вернемся в 1974 год. Одним ясным, бодрящим весенним утром, когда солнце блестело на еще зимнем снегу, Людмила переехала в маленький домик на краю экспериментальной лисьей фермы в Новосибирске, в Сибири, вместе с необыкновенной лисичкой по имени Пушинка. Пушинка была красивой женской особью с пронзительными черными глазами, серебристо-черным мехом с белой полоской, бегущей по левой щеке. Недавно она вступила в свой второй год жизни, и ее ручное поведение и собачья манера проявлять привязанность сделали ее любимицей всей фермы. Людмила и ее соратник и наставник Дмитрий Беляев решили, что пора проверить, настолько ли уже Пушинка приручена, что сумеет без проблем сделать большой скачок вперед и стать по-настоящему домашней. Сможет ли это небольшая лисичка действительно жить с людьми дома?

Дмитрий Беляев был дальновидным ученым-генетиком, работавшим в жизненно важной для России коммерческой меховой индустрии. В то время, когда Беляев начинал свою карьеру, исследования в области генетики были строго запрещены, поэтому он согласился на должность в меховой индустрии, чтобы иметь возможность проводить свои исследования под прикрытием официальной работы. За 22 года до рождения Пушинки он запустил эксперимент, ставший беспрецедентным в области изучения поведения животных. Он начал разводить ручных лис. Он хотел повторить процесс одомашнивания волка в собаку с серебристой лисицей, генетической кузиной волка, в его роли. Если бы он смог превратить лису в напоминающее собаку животное, то смог бы разгадать давнюю загадку, как происходит одомашнивание. Возможно, ему бы даже удалось сделать важные открытия о человеческой эволюции; ведь несмотря ни на что, мы, по сути, одомашненные обезьяны.

Окаменелости дали нам представление о том, когда и где происходило одомашнивание видов, и приблизительную схему этапов изменения животных на этом пути. Но они не смогли объяснить, как запустился процесс одомашнивания в самом-самом начале. Как агрессивные дикие животные, совершенно не расположенные к контактам с людьми, стали достаточно послушными для того, чтобы человек смог начать их разводить? Как начался процесс превращения наших собственных устрашающе диких предков в человека? Эксперимент в реальном времени, направленный на то, чтобы вывести из животного дикость, скрещивая самых ручных среди них, может дать на это ответы.

Беляевский план эксперимента был смелым. Предполагалось, что одомашнивание вида происходило постепенно, в течение тысяч лет. Как он мог ожидать каких-то значительных результатов, пусть даже эксперимент бы и шел десятилетия? И все-таки, у него появилась лиса, подобная Пушинке, которая была настолько похожа на собаку, что даже приходила, когда ее звали по имени, и ее можно было выпускать гулять по ферме без поводка. Она следовала за рабочими, трудящимися на ферме, и обожала гулять с Людмилой по тихим проселочным дорогам, которые проходили мимо фермы в пригороде Новосибирска. И Пушинка была лишь одной из сотен таких привязанных к человеку лисиц, которых они разводили по признаку приручаемости и послушности.

Переехав в дом при ферме вместе с Пушинкой, Людмила перевела эксперимент в беспрецедентную сферу. 15 лет, потраченных ими на генетический отбор для приручения лисиц, очевидно, дали плоды. Теперь она и Беляев хотели выяснить, разовьется ли у Пушинки особая связь с Людмилой, пока она будет жить с ней дома, вроде той, что обычно есть у собак с их хозяевами. У большинства одомашненных животных, кроме домашних питомцев, не формируется близких отношений с людьми, а самая сильная привязанность и верность характерна для связи между собаками и их хозяевами. В чем же разница? Развивается ли эта глубокая связь между человеком и животным в течение длительного времени? Или эта близость с человеком — изменение, которое может произойти быстро, наряду со множеством других перемен, которые Людмила и Беляев уже увидели на примере лисиц? Станет ли жизнь с человеком чем-то естественным для лисы, которая появилась в результате разведения по признаку послушности?

Когда Беляев начал свой эксперимент с лисицами, о процессе одомашнивания не было почти ничего известно. Почему так мало животных видов из миллионов, существующих на планете, одомашнились — в общем и целом всего несколько десятков? Большинство млекопитающих, но и несколько видов рыб и птиц, а также насекомых, включая шелковичного червя и медоносную пчелу. Затем был вопрос, почему так много изменений, которые происходили с одомашненными млекопитающими, оказывались такими похожими. Как заметил Дарвин, большинство из них обзавелись неравномерной цветной окраской меха и шкуры — отметинами, пятнами, звездочками и тому подобным. Многие также перенесли физические характеристики из детского состояния во взрослое, такие, какие их дикие собратья обычно перерастают — например, мягкие уши, загибающиеся хвосты и «детские» морды — так называемые неотенические черты, делающие молодых животных многих видов такими умилительными. Почему эти характеристики выбирались теми, кто их разводил? В конце концов, фермерам, выращивающим коров, нет никакого проку от того, что у их питомцев на шкурах есть белые и черные отметины. И какое дело владельцам свиней до того, что у их хрюшек хвосты-завитки?

Еще одна общая черта у одомашненных животных касается их способности к спариванию. Все дикие млекопитающие размножаются в определенный период года и только раз в год. У некоторых этот период не длиннее нескольких дней в году, у других это недели или даже месяцы. Волки, например, спариваются с января по март. У лис этот период длится с января по конец февраля. Это время года соответствует оптимальным условиям выживания: молодняк рождается тогда, когда температура, световой день и количество еды обеспечивает им наилучшую обстановку для успешного запуска в мир. Что же касается многих домашних видов, напротив, спаривание может произойти в любое время года и неоднократно, больше, чем раз в год. Почему одомашнивание привело к таким значительным изменениям в репродуктивной биологии животных?

Одна давняя идея о приручении волка состояла в том, что люди брали себе волчат, возможно, выбирая самых симпатичных, с самыми «детскими» чертами морд и строением тела. Но что, если это волки первыми инициировали контакт, а не люди? Естественно, самые склонные к приключениям, как это бывает и у людей, изначально чуть более ручные волки начали прокладывать путь в поселения человека, чтобы стащить еду. Возможно, учитывая, что они ночные животные, они ночью пробирались на стоянки, где спали наши древние предки. Или, возможно, они научились близко следовать за группой охотников, чтобы попытаться стащить добычу. Легко понять, почему волки, которые чувствовали себя относительно комфортно в присутствии людей — естественным образом ставшие полу-ручными — могли это делать. Люди были гораздо более надежным источником пищи, чем дикая природа. Но почему древние сообщества людей пускали волков в свои святилища? Волки на пути превращения в собак могли хорошо помогать на охоте и работать в качестве охранников, предупреждая о приближающейся опасности. Но должны были быть и более ранние стадии процесса превращения, до того, как они стали выполнять эти функции особенно хорошо. Если процесс одомашнивания серебристых лисиц действительно напоминал одомашнивание волка, то, возможно, такое же точно вызывающее у нас симпатию, преданное поведение рано возникло и у волков. И может быть, именно оно и привлекало наших древних предков.

Но что могло привести к появлению этих поведенческих изменений у волков? Людмила активно выбирала самых склонных к приручению лисиц для спаривания. Правдоподобно ли предположить, что древние люди могли активно скрещивать волков подобным же образом? Возможно, им это и не надо было делать. Естественный отбор вполне мог сам благоприятствовать таким волкам, которые в итоге получали доступ к такому надежному источнику питания — человеку. Волки, которые были настроены дружелюбнее по отношению к людям, начинали жить поблизости от них, попадали в компанию таких же более дружелюбных волков и пару выбирали себе тоже из числа этих полуприрученных особей. Это могло создать совершенно иные условия для отбора по признаку приручаемости, которые использовались и в эксперименте с лисами. И как Людмила и Беляев увидели на примере лис, эти условия отбора, ставящие приручаемость в приоритет, оказались достаточными, чтобы запустить изменения, которые наблюдали у своих прирученных лис. Процесс мог занять более длительное время, чем искусственный отбор Людмилы — как это, предположительно, и было с волками — но участвовала в игре та же самая определяющая сила.

Однажды в мае 1967 года после того, как Дмитрий просмотрел информацию Людмилы об их седьмом поколении лисиц, он взволнованно позвал ее в свой кабинет. Он рассказал ей, что не спал всю ночь, потому что безостановочно прокручивал все в уме. У него была идея относительно того, что вызывает такие изменения в лисах, и он попросил ее собрать некоторых из их коллег в их офисе. Когда они собрались, Беляев им сказал: «Друзья, я думаю, что близко подошел к пониманию того, что именно мы наблюдаем в ходе эксперимента по одомашниванию».

Беляев понял, что большинство изменений, который они видели у лисиц, касались изменений сроков активизации и деактивизации определенных признаков. Многие изменения у приручаемых лисиц заключались в сохранении признаков, свойственных несовершеннолетнему животному дольше, чем обычно. Скуление характерно для юношеского поведения, которое прекращается, когда лисы зреют. То же самое касается и спокойствия, при рождении щенки лисы безмятежно спокойны, но с возрастом лисы обычно становятся довольно нервными. Происходили так же изменения с репродуктивной системой женских особей. Их готовность к спариванию проявлялась намного раньше и длилась значительно дольше.

Было известно, что гормоны влияют на сроки развития особи и ее репродуктивную систему. Также было известно, что они регулируют уровень стресса и спокойствия животного. Дмитрий был уверен, что у ручных лисиц происходят изменения в выработке гормонов и что это и есть центральный момент в процессе одомашнивания. Если бы это оказалось правдой, это могло бы объяснить, почему одомашненные животные выглядят более юными, чем их дикие собратья, а также то, почему они могут размножаться за пределами обычного периода спаривания, и почему они так спокойны рядом с нами.

Открытие гормонов, которое случилось еще в начале 20-го века, потрясло сами основы животной биологии. В то время основные функции нервной системы только начинали собирать в нечто единое целое, и считалось, что поведение животных, как коммуникационная система, регулировали мозг с нервной системой. Затем неожиданно выяснилось, что наши тела управляются также посредством системы химических сообщений, которая функционирует через кровоток, а не через нервы. Первым открытым гормоном был секретин, участвующий в пищеварении. Сразу после этого был обнаружен адреналин, получивший своей название потому, что вырабатывается надпочечниками, также его называют эпинефрином. Постоянно открывали все новые и новые гормоны. На Рождество 1914 года идентифицировали тироксин — гормон, продуцируемый щитовидной железой, а в 1920-х и 30-х — тестостерон, эстроген и прогестерон, определив также и их роль в регуляции репродуктивной активности. Со временем исследования показали, что изменение уровня этих гормонов может серьезно влиять на нормальные репродуктивные циклы, и это в конечном итоге привело к созданию противозачаточной таблетки, которая была выпущена на рынок в 1957 году.

Два других вырабатываемых надпочечниками гормона, кортизон и кортизол, были идентифицированы в середине 1940-х, и наряду с адреналином их стали называть гормонами стресса, потому что они регулируют уровень психофизиологического напряжения. Было обнаружено, что уровень адреналина и кортизола быстро растет в ответ на ситуацию опасности, являясь ключевым фактором для запуска реакции «дерись или беги». В 1958 году было объявлено о выделении еще одного гормона, мелатонина. Этот гормон производится шишковидной железой и вдобавок к тому, что влияет на пигментацию кожи, играет важную роль в регулировании схем сна, а также сроков репродуктивных циклов.

Исследования также показали, что каждый определенный гормон редко, или вообще никогда, дает лишь один эффект на организм. Большинство гормонов оказывают влияние на целый набор различных морфологических и поведенческих характеристик. Тестостерон, например, участвует не только в развитии яичка, но и отвечает за агрессивное поведение, а также за развитие мускулов, костной массы, волос на теле и множество других особенностей.

Дмитрий изучал литературу о гормонах и знал, что производство гормонов как-то связано, хоть и не совсем ясно как, с генами. Он подумал, что гены или комбинация генов, которые регулируют производство гормонов, могут отвечать за многие — может быть, все — изменения, которые были отмечены у приручаемых лис. Селекция по признаку приручаемости запустила изменения в механизмах, согласно которым эти гены функционировали. Естественный отбор стабилизировал гормональный набор параметров для воссоздания лисы и ее поведения в дикой природе. Сейчас селекция по признаку приручаемости, которой придерживались он и Людмила, дестабилизировала эту формулу.

Почему, заинтересовался Дмитрий, это происходит? Закрепление поведения и психологии животного происходит в соответствии с конкретной окружающей средой. Сезоны спаривания животных выбирались так, чтобы совпадать с временами года, обеспечивающими самые выгодные пищевые и световые условия для выживания молодняка. Окраска их шерсти была приспособлена для наилучшей маскировки в естественных для них условиях. Производство гормонов стресса было оптимизировано для того, чтобы заставлять их драться или бежать от окружающих опасностей. Но что, если их внезапно поместили в резко отличающуюся среду, с совершенно другими условиями выживания? Это и было сделано с лисицами; их окружающая среда теперь стала такой, в которой оптимальным вариантом стало быть прирученными людьми. Поэтому поведение и психология, закрепленные в результате естественного отбора, больше не были наилучшей формулой, и их нужно было откорректировать. И Дмитрий подумал, что при такой сильной потребности в изменениях, схемы функционирования генов животного — способов, которыми они регулируют функционирование тела, — могут резко измениться. Могут начаться каскадные перемены. И важно то, что ключевые из них могут затронуть регуляцию периодов активности, производство гормонов, которые играют такую значительную роль в адаптации животного к окружающей среде. Позднее он так же в процессе исследования добавил в свою формулу изменения в нервной системе. Он назвал изучаемый им процесс «дестабилизирующим отбором».

В то время в центре внимания среди исследований, посвященных животным, стояла масштабная дискуссия, которая касалась сравнительной важности врожденного и выученного поведения. Особенно яростные споры велись по поводу работы приматолога Джейн Гудолл (Jane Goodall), которая сделала потрясающие наблюдения, изучая шимпанзе в заповеднике Гомбе в Танзании, на восточном побережье Африки. Отчеты Гудолл о природе сообществ шимпанзе и о том, насколько сильно многие элементы их поведения похожи на человеческие, сразу же захватили общественность. В своей книге «В тени человека» (In the Shadow of Man), она дает увлекательные описания сплоченного характера сообществ шимпанзе: «Я видела как одна самка, которая только что влилась в группу, поспешила к крупному самцу, протягивая ему руку. Можно сказать царственно он потянулся к ней, прижал к себе ее руку, а затем поцеловал ее. Я видела двух взрослых самцов, которые обнимали друг друга в знак приветствия. Молодые шимпанзе, судя по всему, наслаждались товариществом, в диких играх носясь по верхушкам деревьев, гоняясь друг за другом или без устали прыгая один за другим с верхней ветки на пружинящий сук внизу».

Гудолл утверждала, что отдельные члены группы проявляли ясно различимые личностные качества, и хотя связи между матерью и ребенком были самыми мощными, сильные социальные отношения связывали не только членов собственно семей, но также и более крупных формирований. Представлялось, что шимпанзе искренне заботятся о членах своих групп. Они делились едой, приходили друг другу на помощь, если это было необходимо. К ее ужасу, когда она продолжила наблюдения в середине 1970-х, она также стала свидетельницей актов крайней жестокости, увидев, как более доминантные самки убивают детенышей других самок группы, а также как группа самцов совместно убивает одного из членов группы, который затем иногда даже съедался. Способность убивать собратьев с таким стратегическим расчетом, раньше считалось исключительно человеческим свойством. Но это оказалось не так, и Гудолл была разочарована. «Когда я впервые начала работу в Гомбе», — писала она много лет спустя, — « Я полагала, что шимпанзе были лучше нас. Но время показало, что это не так. Они могут быть такими же ужасными».

Внешне подобное человеческому поведение шимпанзе навело Гудолл и многих других на мысль, что у них есть способность к мышлению более высокого порядка и к эмоциям, больше напоминающим человеческие, чем приматологи думали раньше. Это подстегивало появление новых предположений вокруг того, какова природа ума животных и насколько продвинутыми могут быть их мышление и способность к обучению. Ее работа также спровоцировала появление новых идей относительно того, насколько сильно мы до сих пор, возможно, остаемся похожими на наших предков-приматов. Но некоторые этологи посчитали, что Гудолл зашла слишком далеко в своих предположениях относительно ума шимпанзе, они заявили, что она их антропоморфизировала, проецируя такие человеческие качества на шимпанзе, каких они в действительности не имели.

На лисьей ферме Людмилы и Дмитрия были условия для того, чтобы изучать, как врожденные особенности и обучение скажутся на их ручных лисицах. Они постоянно прибегали к новейшим методам исследований, и в то время, когда Людмила жила в доме с Пушинкой, она и Дмитрий решили посмотреть, смогут ли они еще глубже понять, в какой степени поведение, которое они видели у отобранных лисиц, было обусловлено генетически.

Хотя они пытались поддерживать для всех лис одинаковые условия, все равно в эксперимент могли вкрасться незначительные, почти незаметные различия. Например, что если самые ручные матери иначе обращались со своими лисятами, чем агрессивные матери — со своими? Может быть, лисята черпали информацию о том, как быть ручными или агрессивными по отношению к людям, из того, как с ними обращались матери?

Был только один способ подтвердить наверняка, что поведенческие различия, которые они видели между ручными и агрессивными лисами, были результатом генетических различий. Дмитрий и Людмила хотели попробовать так называемое «перекрестное воспитание». Они будут брать развивающиеся эмбрионы от ручных матерей и трансплантировать их в матки агрессивных матерей. Затем они позволят агрессивным матерям родить и воспитывать этих лисят. Если лисята станут ручными все равно, несмотря на воспитание агрессивных матерей, тогда Людмила и Дмитрий будут знать, что прирученность — генетическое, а не выученное свойство. И для полноты эксперимента они проделают тот же эксперимент с лисятами агрессивных матерей, которых пересадят ручным матерям, чтобы увидеть, получится ли соответствующий результат.

По сути, перекрестное воспитание очень простой способ; исследователи многие годы использовали этот метод, чтобы изучить соотношение признаков врожденных и приобретенных в ходе воспитания. Но на практике это было легче сказать, чем сделать, это было технически сложно, а также с одними видами работало лучше, чем с другими. Никто никогда даже не пробовал трансплантировать эмбрионы лис. Но с другой стороны, никто никогда не пробовал и многое из того, что они уже сделали, так что Людмила решила, что она должна научиться проводить эту деликатную процедуру сама.

Она будет пересаживать крошечные, хрупкие эмбрионы — по плану 8 дней от роду — из матки одной самки в матку другой беременной самки. Эмбрионы от ручных лисиц будут пересаживаться в матки агрессивных лисиц, а эмбрионы агрессивных — в матки ручных. Когда семь недель спустя родятся лисята, она будет пристально изучать из поведение, чтобы понять, становятся ли лисята ручных лисиц агрессивными, а агрессивных — ручными. Но как, черт возьми, она сможет узнать, какие из лисят в помете будут генетическими потомками родившей их матери, а какие — те, кого она трансплантировала? Без этой информации эксперимент был бесполезным. Она поняла, что у лисиц была своя собственная уникальная система кодирования окраски. Цвет меха — генетический признак, поэтому если она будет тщательно отбирать самцов и самок, то цвет меха их потомков будет предсказуем, и у агрессивных матерей лисята будут другой окраски, чем у прирученных, так что она сможет сказать, какие из лисят — генетические потомки самки, а какие трансплантированы.

В каждой процедуре участвовали две самки, одна прирученная и одна агрессивная, обе примерно на первой неделе беременности. Проведя легкую анестезию, Людмила делала крошечный надрез в брюшной полости каждой самки и определяла положение матки с ее правым и левым «рогами», в каждом из которых находились эмбрионы. Она изымала эмбрионы из одного рога матки и оставляла их в другом. Затем она повторяла эту манипуляцию со второй самкой. Она пересаживала эмбрионы, которые были изъяты у одной матери, другой с каплей питательной жидкости, которую вводила на конце пипетки. «Эмбрионы», — вспоминает Людмила, — «Оставались вне матки [при комнатной температуре от 64 до 68 градусов по Фаренгейту] не более 5 или 6 минут». Затем самок отправляли в послеоперационное помещение и давали им время на восстановление.

Все в институте с беспокойством ждали результатов. Хотя операции и проходили очень хорошо, трансплантированные эмбрионы могли не выжить. Их ожидание было вознаграждено. Первыми свидетелями рождения долгожданных пометов были смотрители, как это и раньше часто случалось с открытиями, связанными с лисами. Они сразу же послали весточку в институт. «Это было какое-то чудо», — записала Людмила, — «Все работники собрались вокруг клеток, чтобы устроить вечеринку с вином».

Людмила и Тамара начали вести записи о поведении лисят сразу же, как только те стали покидать гнезда и начали взаимодействовать с людьми. Однажды Людмила наблюдала, как агрессивная самка расхаживает вокруг со своими родными и приемными лисятами. «Это было потрясающе», — записала Людмила, — «… у агрессивной матери были и ручные и агрессивные отпрыски. Ее приемные ручные дети едва держались на ногах, но были готовы сломя голову нестись к дверям клетки, виляя хвостами, едва поблизости появлялся человек». Потрясена была не только Людмила, но и мамы-лисы. «Агрессивные матери наказывали ручных детенышей за такое ненадлежащее поведение», — вспоминает Людмила, — «Они рычали на них, хватали за шею и бросали обратно в гнездо». Генетические отпрыски агрессивных лисиц не проявляли никакого интереса к людям. Им, как и их матерям, люди не нравились. «Агрессивные же щенки, с другой стороны, сохраняли свое достоинство», — вспоминает Людмила, — «Они сердито ворчали, как и их матери, и бежали в свои гнезда». Эта схема повторялась снова и снова. Детеныши вели себя как их генетические матери, а не как приемные. Больше не оставалось никакого сомнения в том, что базовая привязанность и агрессивность по отношению к людям были, в том числе, и генетически обусловленными чертами.

Эксперимент с перекрестным воспитанием в сочетании с быстрым развитием тесной связи между Людмилой и Пушинкой был похож на процесс эволюции отношений между людьми и собаками, прокручиваемый на большой скорости. То, что искусственный отбор по признаку приручаемости смог стать катализатором такого глубокого изменения в поведении животного, приведя его от природной склонности жить во взрослом состоянии как одиночка к созданию такой прочной привязанности к животному ни много ни мало другого вида, примечательно. Насколько быстро подобное же изменение произошло бы с волками, узнать невозможно, но и генетические, и археологические данные свидетельствуют о том, что связь более глубокая, чем с любым другим животным, образовавшаяся между нами и волками, или волкоподобными протособаками, сформировалась как минимум тысячи лет назад, а возможно и десятки тысяч лет назад. Эти отношения так близки и существуют так долго, что некоторые эксперты утверждают, что наши два вида повлияли друг на друга, имея в виду, что у нас произошла генетическая адаптация для жизни друг с другом. Жизнь с собаками, кажется, впиталась в наши гены, а в их генах отпечаталась жизнь с нами.

Мощным свидетельством того, как давно развилась связь между человеком и собакой, и какой сильной она быстро стала, является богатство древних захоронений собак, которые находят по всему миру. Многие из наших доисторических предков хоронили своих собак точно так же, как возлюбленных людей, и иногда в той же могиле, что и хозяев. Фактически они начали это делать прямо с того времени, когда, как считается, собаки впервые стали полностью домашними около 14—15 тысяч лет назад.

Ряд последних археологических открытий свидетельствует, что собаки и люди начали жить вместе на много тысячелетий раньше, чем это сначала предполагалось, а некоторые новые интригующие открытия в области генетики доказывают, что за долгую совместную жизнь мы становимся все более подходящими для того, чтобы способствовать благополучию друг друга. Возможно, самой выразительной из археологических находок является группа окаменелых следов на полу пещеры Шове во Франции, известной своими сложными настенными росписями, изображающими свирепых хищников, включая львов, пантер и медведей, которые датируют временем примерно 26 000 лет назад. Рядом с отпечатками ног мальчика, которому, по оценкам, было лет десять, там есть еще следы крупного собакообразного животного, и, судя по следам, это было животное, больше похожее на собаку, чем на волка. Об еще более раннем присутствии собак или предков собак в нашей жизни свидетельствует подобный собачьему череп, найденный в другой пещере, в Бельгии, чей возраст по приблизительным оценкам составляет 31 700 лет.

Так как мы жили вместе на протяжении многих эр, переживая множество изменений в окружающей среде и образе жизни, в процессе чего люди, сопровождаемые в этом путешествии своими собаками, развивались от охотников и собирателей до фермеров, а потом до городских жителей, наши и собачьи геномы адаптировались сложным и похожим образом как друг к другу, так и к окружающей среде. Например, генетические изменения, которые произошли в человеческом геноме, чтобы позволить человеку есть крахмалистые продукты типа пшеницы, ячменя и риса, так же проявились и в собачьем геноме, позволив и собакам есть такую еду, вначале, возможно, стащенную ими с полей или из запасов наших предков, а затем получаемую от них в качестве корма. Волки, с их тяжелой мясной диетой, не имеют подходящего сложного генетического механизма, чтобы есть эти зерновые.

То, что мы адаптировались для жизни друг с другом, также подтверждается рядом положительных эффектов, которые мы оказываем друг на друга. Многие исследования показывают, что жизнь рядом с собаками оказывает на нас множество хороших физических и психологических воздействий, например, понижает кровяное давление, уменьшает риск сердечных заболеваний, мы реже ходим к врачам, легче общаемся с другими людьми и лучше справляемся с депрессией. Недавние исследования нейротрансмиттера окситоцина подтвердили то, что любой владелец собаки знает и так — что мы и наши псы искренне наслаждаемся компанией друг друга. Обе стороны участвуют в замкнутом круге позитивной обратной связи, чего-то наподобие растущего, как снежный ком, взаимного положительного подкрепления.

Ученые уже более четырех десятков лет знают, что окситоцин — основополагающий элемент связи, существующей между матерями и их детьми (и не только человеческими). В более поздних исследованиях выяснилось, что когда человеческая мать и ее новорожденный ребенок смотрят друг на друга, уровень окситоцина у матери растет, а у новорожденного и вовсе подскакивает очень высоко. Это приводит к тому, что ребенок начинает направлять свое внимание на мать еще больше, и это вновь вызывает у нее выработку окситоцина. Когда эту работу опубликовали в 2014 году, мы уже кое-что знали о той роли, которую окситоцин играет во взаимодействии между собакой и ее хозяином: когда мы ласкаем наших собак, уровень окситоцина растет и у нас, и у них. Но сейчас мы знаем даже больше: исследование 2015 года показало, что окситоциновая петля между матерью и ребенком, которая запускается при их взгляде друг на друга, работает также и в отношениях между собаками и их хозяевами. Исследование обнаружило, что даже когда собаки и их владельцы просто внимательно смотрят друг на друга, уровень окситоцина повышается у обоих. Это ведет к тому, что мы ласкаем питомцев еще больше и получаем взамен еще больше окситоцина во время этого настоящего праздника любви. Более того, если вы распылите окситоцин на нос собаки, как это делали исследователи, она будет еще дольше таращиться на своего хозяина, запуская очередную «сессию» милования. Ничего из этого не происходит, если в эксперименте заменить собак волками.

Эти биологические эффекты, которые собаки и их люди имеют друг на друга, вызваны изменениями в генах, которые контролируют производство гормонов и нейрохимикатов в наших системах. Они представляют собой дополнительную серьезную поддержку теории Дмитрия Беляева о том, что отбор по приручаемости может запустить каскад изменений производства веществ, которые регулируют функции организма. Дмитрий в своей теории изначально подчеркивал изменения в производстве гормонов, потому что когда он впервые ее сформулировал, было гораздо меньше известно о нейрохимикатах вроде окситоцина. Когда исследования в 1970-х начали выявлять важную роль, которую они играют в регуляции поведения животного, особенно освещая их влияние на то, насколько животное счастливо или несчастно, Дмитрий понял, что они также могут быть неотъемлемой частью изменений, вызванных дестабилизирующим отбором. Быстро появившееся понимание того, как эмоциональное поведение животного связано с уровнями этих веществ, действующих в нашем мозге и нашем теле, помогло объяснить, почему поведение прирученных лисиц изменилось так быстро, и почему между Людмилой и Пушинкой развилась такая сильная связь.

Какова именно природа психологической жизни животных? Этого мы не знаем. Самыми трудными вопросами о поведении животных, были именно те, что касались мышления и эмоций животных. Дарвин предположил, что сознание и эмоции животных находятся в одном континууме с сознанием и эмоциями людей. Но утверждения Джейн Гудолл о шимпанзе вызывали такую бурю по поводу внутренней жизни животных, что сейчас планка для возможных доказательств поднялась очень высоко. Однако наблюдения Гудолл, наряду с наблюдениями других этологов, подстегнули интерес к поиску новых путей исследования природы животного ума.

Ученый, изучающий мыслительный процесс животных Брайан Хэйр (Brian Hare) сделал важные выводы по поводу социального сознания в ходе своих исследований собак и приматов. Исследование показало, что один классический тест на социальный интеллект — известный как тест на выбор объекта — собаки проходят лучше, чем шимпанзе. Исследователи обнаружили, что если они ставили на стол два непрозрачных контейнера и затем так, чтобы животные не видели, клали под один из них еду, было очень трудно подать какой-то визуальных знак шимпанзе, чтобы те определили, под которым была еда. Вы могли указывать на нужный контейнер, пристально смотреть на него или даже класть какой-нибудь маркер вроде деревянного бруска на него, но шимпанзе все равно не понимали: они не начинали чаще выбирать контейнер с едой, чем без нее. Собаки же показали себя в этом задании настоящими гениями и оказались способны воспринимать сигналы, на которые шимпанзе не обращали никакого внимания.

Хэйр проводил собственные исследования, сравнивая эту способность шимпанзе и собак, и подтвердил, насколько умнее проявили себя собаки в ходе выполнения этой задачи. Тогда он спросил себя: почему собаки так хороши в этом? Может быть это потому, что собаки всю свою жизнь проводят с человеком, и учатся тому, как делать подобные вещи. Или могло быть так, что все представители псовых — собаки, волки и так далее — просто хорошо справлялись с тестами на выбор объекта, и это не имело ничего общего с их «собачьей сущностью» как таковой. Единственный способ узнать это — провести эксперимент, так что Брайан провел этот тест и с волками, и с собаками. Собаки блистали, как всегда, а волки совершенно не понимали, что происходило. Так что не все псовые были на это способны. Он также протестировал щенков собак разных возрастов. Все они отлично справились с тестом на выбор объекта. Он испытал таких собак, которые много взаимодействовали с людьми, и для сравнения таких, которые мало взаимодействовали с людьми. Все они справлялись одинаково хорошо. Таким образом Хэйр понял, что не количество времени, проведенное с людьми, делает собак такими способным исполнителями этого задания.

Почему, задумался Хэйр, у собак есть эта врожденная способность решать трудные задачи, связанные с социальной коммуникацией, а у шимпанзе — нет? Ответ, предположил он, скорее всего, как-то был связан с тем, что собаки были одомашнены. «Скорее всего», — писал Хэйр в 2002 году в газете Science, — «Отдельные собачьи особи, которые были способны воспринимать социальные сигналы более свободно, чем их ближайший общий предок волк… имели преимущество при отборе». В процессе одомашнивания собаки, которые оказались достаточно умны, чтобы воспринимать социальные сигналы, подаваемые их хозяевами-людьми, могли получать больше еды, потому что они были способны выполнять то, что от них хотели люди, и те могли поощрять их большим количеством пищи в награду. Также они могли воспринимать те сигналы, которые люди не обязательно предназначали именно для них, и таким образом случайно получать возможность стащить какую-то пищу, не уготовленную им.

Это имело глубокий смысл. Эта способность у собак была прекрасным способом адаптироваться к новым жизненным условиям, созданным их новыми хозяевами-людьми. Он предложил четкий и красивый ответ на важный вопрос: о таком молодой ученый может только мечтать.

Его наставник, приматолог Ричард Рэнгхэм (Richard Wrangham), считал иначе. Да, говорил он Хэйру, этот навык восприятия знаков должен как-то быть связан с одомашниванием, но был ли его адаптационный смысл — что животные, которые оказывались социально умнее, отбирались людьми — единственным возможным объяснением? Обязательно ли удивительная способность собак считывать социальные сигналы людей поддерживалась отбором? Ронгхэм полагал, что нет. Он предложил альтернативную гипотезу. Возможно, хотя это лишь догадка, эта способность была лишь побочным продуктом одомашнивания. Считывание социальных сигналов не было признаком отбора, предположил он, оно просто случайно проявилось вместе с рядом характеристик, которые отбирались намеренно. Хэйр решил принять вызов и испытать их противоречащие друг другу идеи, и они заключили небольшое пари, относительно того, кто прав.

Фактически единственным местом, где Хэйр мог провести подобный эксперимент, была лисья ферма. Только там животные были одомашнены с нуля и только там исследователи точно знали, какого рода селекционный отбор применялся, и что отбор по признаку социального интеллекта как таковому не применялся. Если Брайан был прав, и группа одомашненных лисиц, и контрольная группа лисиц, плохо справятся с тестом на социальный интеллект, потому что ученые, занимавшиеся лисами, никогда не отбирали лисиц на основе их социального интеллекта как такового. Если был прав Ричард, и социальный интеллект был действительно побочным продуктом одомашнивания, тогда одомашненные лисы, наряду с собаками, смогут продемонстрировать высокий социальный интеллект, а контрольная группа лисиц — нет. Когда он связался с Людмилой через одного из ее коллег, чтобы поинтересоваться, не позволит ли она провести его исследование, она сказала, что с удовольствием пойдет ему навстречу. Хэйр отправился в Новосибирск.

Он протестировал 75 лисят, каждого по много раз. Результаты были кристально ясными. Когда ручных лисят сравнили со щенками собак, они оказались такими же умными. А по сравнению с лисятами контрольной группы, ручные лисята оказывались умнее — намного умнее — и в том, что касается поиска спрятанной еды по указанию или взгляду, и в том, чтобы взять именно ту игрушку, которую трогали Брайан и его ассистент.

Результаты точно соответствовали гипотезе Ронгхэма. Контрольные лисицы был неспособны к заданиям на социальный интеллект, которые одомашненные лисы выполняли играючи, и даже немного лучше, чем собаки. Социальный интеллект, так или иначе, просто прилагался к процессу одомашнивания.

«Ричард был прав», — признает Хэйр, — «а я ошибался… Это полностью перевернуло мой мир». Внезапно он посмотрел на процесс эволюции интеллекта, и на процесс одомашнивания тоже, совсем по-другому. Он полагал, что то, что ранние люди изначально разводили собак, стремясь сделать их умнее, привело к развитию в них социального интеллекта. Но если эта черта могла, напротив, возникнуть из-за отбора по признаку приручаемости, это было свидетельством в поддержку той точки зрения, что одомашнивание волка могло начаться без участия отбора по признаку социального интеллекта. Теперь Хэйр считал, что отбор, принимающий в расчет приручаемость, мог привести волков на путь, ведущий к одомашниванию, потому что те особи, которые изначально были немного более ручными и начали крутиться вокруг групп людей, получали преимущества для выживания в виде более обильной пищи. Волки могли сами начать процесс своего одомашнивания, как и предполагал Дмитрий Беляев, также участвовавший в спорах вокруг процесса одомашнивания животных человеком.

Людмила знала, что Дмитрий был бы в восторге от открытия Хэйра: результаты полностью соответствовали теории о дестабилизирующем отборе. Встряхните геном лис, поместив лис в новый мир, где спокойное поведение по отношению к людям — это высшее преимущество, и вы получите множество других изменений — мягкие уши, пушистые хвосты колечком, а также более продвинутый социальный интеллект.

Ли Дугаткин — биолог-эволюционист и специалист по истории науки в Луисвиллском университете. Он написал, в том числе, книги «Уравнение альтруизма: Семь ученых ищут истоки доброты» (The Altruism Equation: Seven Scientists Search for the Origins of Goodness) и «Мистер Джефферсон и гигантский Лось: Естественная история в древней Америке» (Mr. Jefferson and the Giant Moose: Natural History in Early America).

Людмила Трут — профессор эволюционной генетики в Институте цитологии и генетики в Сибири. Она остается ведущим исследователем проекта по эксперименту по одомашниванию на материале серебристых лисиц с 1959 года.