Записки корреспондента АПН

   С 5 июня 1967 г. начался совершенно новый этап пребывания наших военных специалистов в Египте — этап непосредственного участия в боевых действиях наших людей и техники, что потом будет названо «выполнением интернационального долга». Сотни самолетов на аэродромах, сотни танков на Синайском полуострове. Сотни советских «хубара» в войсках.

В тот день, когда началась эта война, город Каир израильские ВВС не бомбили. Бомбили пригороды, аэродромы, особенно Кайро Уэст. Услышав канонаду, я включил приемник. Радио передавало военную музыку и сводки военного командования. Согласно сводкам, израильтяне начали боевые действия против Египта «совместно с ведущими империалистическими державами». Войска «в небесах, на земле и на море» ведут тяжелые бои. Быстро одевшись, выскочил на улицу. Вокруг увидел массу народа. Никто не знал, что делать, но все суетились. Поперек улиц протянулись белые полотнища с надписями о защите Отечества и с уверенностью в победе. Среди них были и такие: «До встречи в Тель-Авиве» или «Мы победим». Как оказалось, таких полотнищ было развешано около 10 тысяч (это было рекомендовано сделать каждому лавочнику, всем учреждениям). Кто-то подскочил к моей «Волге» и потребовал документы мои и на машину. Показал. «Русий?» — спросил кудрявый юноша, взявший на себя роль члена группы народной самообороны. «Русий», — ответил. «А где же ваши танки и самолеты, ваши мусульмане?» — закричал он. Я ответил: «Танки и самолеты наши мусульмане прислали вам еще раньше. Они на фронте»... Через 100 метров опять проверка, опять вопросы. Искали повсюду «израильских шпионов». Как оказалось, накануне целый взвод израильтян, переодетых в форму египетской военной полиции, проверял на железнодорожном вокзале документы египетских военных, некоторых из них «забрали в комендатуру». Только к вечеру выяснилось, что патрулями были переодетые израильтяне, после того, как один из них что-то сказал другому на иврите. В завязавшейся перестрелке поднялась паника, но «взятых в комендатуру» так и не нашли.

Я еле добрался до нашего посольства через стену сплошных пикетов. Вокруг посольства стояла цепь египетских полицейских со щитами и дубинками. «В чем дело?» — спросил кого-то. «Они протестуют, что Советский Союз не прореагировал на нападение Израиля». Указание посла: срочно выпустить информационный бюллетень о реакции в СССР на агрессию и развезти это сообщение в газеты и учреждения.

В бюро Агентства Печати Новости, где я работал и куда добирался с превеликими трудностями, сотрудники-египтяне выглядели растерянными, было много посторонних, кто-то хотел взять интервью у пресс-атташе посольства, без перерыва звенели телефоны. Секретарша-египтянка не успевала всем отвечать. Вдруг говорит: «Муса Сабри просит к телефону кого-то из советских сотрудников бюро». На проводе был главный редактор газеты «Аль-Ахбар», один из видных египетских редакторов, даже в те времена, времена Насера, не скрывавший своих правых взглядов (после смерти Насера он стал одним из приближенных Садата). «Где же ваша помощь, вы опять оставляете нас один на один с врагами! — кричал Муса Сабри в телефонную трубку. — Эх, вы, друзья! Болтуны вы, а не друзья». Сабри явно вызывал меня на провокацию, надеясь, что я сорвусь, чтобы завтра об этом напечатать в редактируемой им газете «Аль-Ахбар» («Новости»). «Наша помощь, Муса, ответил ему, в тех 130 объектах, которые наши люди строят вам в Египте. В тех сотнях самолетах и тысячах танков, которые поступили к вам из Советского Союза. В тех тысячах советских людей, в том числе и военных, которые сейчас трудятся в Египте»... Муса Сабри бросил телефонную трубку.

Мы срочно начали готовить чрезвычайный выпуск пресс-бюллетеня посольства с текстом переданного нам по телексу Заявления Советского правительства, сделанного через несколько часов после нападения Израиля. В нем, во-первых, констатировалось, что «войну можно избежать», но Израиль, несмотря на предупреждения СССР и других миролюбивых государств, избрал путь войны. Во-вторых, осуждая агрессию Израиля, Советское правительство выдвинуло ряд неотложных мер по ее ликвидации.

Бюллетень мы тут же на своих машинах стали развозить по редакциям и государственным учреждениям. Через два дня, 7 июня, мы распространили еще один специальный выпуск с текстом Заявления Советского правительства, в котором оно сделало Израилю, продолжавшему агрессию, вопреки резолюциям Совета Безопасности, самое серьезное предупреждение.

Кроме выпуска бюллетеней, Москва требовала срочных сообщений «с места» для советских газет. Для этого нужно было «посмотреть войне в глаза». Обещая Москве такую информацию передать к вечеру, поехал в город. В пресс-центре удалось получить только официальные сводки. В первый день они были утешительными, но среди корреспондентов было полно всяких слухов. Говорили, что офицеры повезли на войну с собой даже холодильники; о том, что в воздух все-таки часть самолетов поднялась и дала отпор израильским «Фантомам» (кто-то из западников утверждал, что между летчиками, поднявшими в воздух египетские самолеты, переговоры велись на русском языке, и, как я заметил, этому мало кто возражал). Говорили и о том, что на Синае развернулось танковое сражение, напоминавшее Курскую битву времен Второй мировой войны.

По дороге в международный аэропорт на окраине города я заметил позиции батареи малокалиберной зенитной артиллерии. Заехал на них. Никто меня не остановил. Солдаты обедали, командир встал навстречу. «Русий», — сказал ему, показывая корреспондентскую карточку. «Квейис» («Хорошо»), кивнул молодой лейтенант.- «Ваши — на инструктаже». Со стороны пустыни неожиданно донесся рев самолетов и лейтенант закричал: «К бою!» Солдаты бросились к пушкам. Над головой пронеслась пара «фантомов», вслед за которыми устремились линии трассирующих снарядов. «Не догнали, зато попугали», -сказал лейтенант. — «Ничего, пусть знают, что мы тоже что-то умеем. Мы защищаем свою родину». Я уж не стал говорить ему о том, что наблюдатели за небом должны быть и во время обеда.

В международном аэропорту все было перекрыто, но последствий удара израильтян я не заметил: либо быстро все восстановили, либо не попали. Дежурный офицер не советовал задерживаться: «Война, справимся без посторонних», — сказал мне. — Вы и так нам много помогли«. Почему он решил, что приехал ему помогать, я так и не понял. Но то, что он вел себя довольно спокойно и не размахивал передо мной пистолетом, говорило о многом. Говорило о доверии к нам. Он не был похож на Мусу Сабри...

Возвращаясь через Гелиополис, я решил проехать мимо зданий египетского генерального штаба. Было интересно понаблюдать обстановку там. И увидел тишину и спокойствие. Два счетверенных зенитных пулемета стояли прямо на крыше. Несколько малокалиберных зенитных пушек по периметру. У офицера, проверявшего мои документы, я спросил: «Почему так слабо охраняется здание генштаба?» Скептически посмотрев на меня, он ответил: «Увидите, это здание не подвергнется бомбардировке. В противном случае израильтяне потеряют половину своей агентуры в Египте». Действительно, ни во время войны, ни в период до августовского перемирия 1970 г. генштаб Египта ни разу не подвергся нападению израильских ВВС. Странно?

Самой тревожной оказалась первая ночь войны. Не из-за введенного властями комендантского часа, не из-за строгих правил светомаскировки. Из-за истеричной канонады средств ПВО и антисоветских выходок, допускавшихся, как тогда говорили, «определенными реакционными кругами». Едва смеркалось, начинала выть сирена воздушной тревоги, а за ней — беспорядочная стрельба зенитных орудий. Снаряды рвались не только в воздухе, но даже над крышами домов, осыпая их тысячами осколков. Я потом спросил у одного нашего военного, откуда взялся такой «осколочный фейерверк». Он ответил; «От неумения обращаться со снарядами». Возможно, зенитные расчеты так торопились, что не успевали ставить дистанционные устройства. Но возможно, это делалось и умышленно. Снаряды рвались, а рева вражеских самолетов я так и не услышал. Потом сирена на время затихала, стрельба прекращалась. И через несколько минут все начиналось сначала.

К этому добавилось еще одно: около полуночи, несмотря на комендантский час, к нашему дому (улица Марашли, 10, Замалек) подкатила спецмашина, и какие-то люди через мегафон начали кричать проклятия в адрес СССР. Этим они заполняли промежутки между отбоями воздушной тревоги, не врывались в наш офис, но полностью блокировали его, отключив воду и электричество.

В те часы, которые, конечно, запомнились на всю жизнь, было как-то не до страха. Даже моя женская половина семьи не дрогнула. Вдруг около трех часов ночи в нашу дверь кто-то тихо, но настойчиво постучал. Я спросил: «Кто там?» Знакомый голос одного из наших служащих Фадыля, доброго и седого нубийца, работавшего у нас еще со времен затопления его родных мест Асуанским морем, успокаивал: «Не бойтесь, я тут рядом. Эти хумары (по-арабски „ослы“), что кричат, ничего вам не сделают». «Шукран, я ахи» («Спасибо, брат мой»), — ответил я ему. Как оказалось, Фадыль обстучал в ту ночь комнаты всех остальных наших сотрудников, живших по соседству с нами, и так же подбадривал их. Но как он, живший далеко не рядом, сумел в комендантский час добраться до нас, до сих пор осталось загадкой. В течение всех остальных суток войны Фадыль неизменно оставался в офисе, словно солдат, нашедший свое место в бою.

Посольство чем-то напоминало в те дни военный лагерь. Были созданы оперативные группы. Всех детишек из пионерлагеря благополучно вернули в их семьи. «Для предупреждения провокаций экстремистских элементов» машины советских марок были поставлены «на прикол». Арендовали местные машины, брали такси. Однажды и мне не повезло. Ночью такси, на котором я ехал, врезалось в пересекавший дорогу поезд. Рассекло голову, но египтянин сумел доставить меня в нашу поликлинику. Несколько недель так и ходил с повязкой. Все обошлось, только оставшийся шрам до сих пор заметен...

Основная тяжесть войны, конечно, легла на плечи наших военных. Мне потом рассказали, что в ночь перед налетом израильских ВВС все советские военные специалисты, даже те, кто должен был дежурить на базе Кайро Уэст, были отправлены домой, и потом подняты по тревоге только после налета. Израильтяне же, конечно, преувеличили потери египтян в самолетах. Часть из них не была повреждена, взлетно-посадочные полосы на базе были быстро расчищены, и самолеты были способны подняться в воздух. И некоторые из них поднимались, хотя и на непродолжительное время. Мне неизвестно, находились ли в этих самолетах советские летчики. Как неизвестно, сидели ли за рычагами танков наши танкисты. Вполне возможно, что до 20 июня 1967 г., когда между СССР и Израилем сохранялись дипломатические отношения, наши военнослужащие не участвовали ни в воздушных, ни в танковых, ни в других сражениях на египетско-израильском фронте. Об этом не писали, не говорили. Я не слышал, чтобы кто-то из наших попал в плен, даже когда было объявлено, что на Синае египтяне потеряли более 400 танков. Возможно, многое прояснится, когда будут рассекречены архивные документы. Но что они дадут, когда сам факт присутствия наших военных специалистов в Египте до войны 1967 г. тщательно скрывался...

Тревожные сообщения с фронта стали приходить в Каир где-то на четвертый день войны. С улиц исчезли плакаты насчет встреч после победы в Тель-Авиве. Потянулись обозы с ранеными и беженцами из приканальной зоны. Военные марши сменились жалобными и тягучими народными мелодиями. Начали поговаривать, что военная верхушка дезинформировала Насера относительно истинной мощи и способности египетской армии добиться успеха в военных действиях. Внутренняя реакция надеялась таким образом сместить Насера и заменить его своим ставленником. Продолжались пикеты у советского посольства, хотя по мере того, как в воздухе появлялись советские транспортные самолеты со срочными военными грузами Египту, несостоятельность пикетирования стала очевидной: свою дружбу мы подкрепляли делом.

Рассказывали, что в один из визитов к Насеру наш посол Д. П. Пожидаев обратил внимание президента Египта на «несоответствие» между тем, что происходило в воздухе и на земле. Насер вопросительно посмотрел на посла. «Вверху, — пояснил посол, — мы видим советские самолеты с военными грузами для Египта. На земле — продолжающиеся демонстрации у советского посольства». "Не может быть! — театрально запротестовал Насер и тут же начал звонить Хейкалу, своему советнику и министру информации.

— Мухаммад, посмотри на небо, — сказал Насер Хейкалу.

— Посмотрел, — ответил тот. — Там непрерывно гудят русские "АН"ы.

— У меня находится советский посол и, показывая на эти самолеты, высказывает удивление, почему у советского посольства неспокойно. В самом деле, Мухаммад, почему?«

Буквально в считанные часы у нашего посольства не стало ни демонстрантов, ни шеренг полицейских со щитами и дубинками.

Транспортными самолетами, перебрасывавшими из СССР в Египет боевую технику, мы обратными рейсами отправляли женщин и детей на Родину. Однажды, провожая семью в Союз, оказался и я на «военной части» международного аэропорта, где все это происходило. Малоприятное зрелище. Кругом остовы сгоревших "МиГ«’ов, разрушенные бомбежкой ангары, воронки от бомб. Наши военные транспортные самолеты, наспех перекрашенные «под Аэрофлот», и военные летчики, в гражданской одежде и без знаков отличия, проделывали «челночные операции» спокойно и размеренно: прилет- разгрузка- погрузка- отлет. В кабине экипажа можно было разместить не более 5—6 человек. Один мальчонка напоминает маме: «Горшок не забудь». Мама смущенно смотрит на пилота. «Это как раз то, что надо. У нас без удобств».

Отмечались в те дни случаи, когда наши транспортные самолеты, летавшие над международными водами Средиземного моря, подвергались нападениям израильских истребителей. Был обстрелян и транспортный самолет, в котором летела моя семья, как об этом сообщили потом в наше посольство. Однако, самолет «дотянул» до Вены и оттуда до подмосковного аэродрома Чкаловский их везли уже на другом «АНе». Все обошлось.

В результате шестидневной войны Израиль оккупировал Синайский полуостров, сектор Газа и территорию западнее реки Иордан, предназначавшуюся еще по решению ООН от 1947 г. (резолюция 181) для создания на ней независимого Палестинского арабского государства, часть сирийских земель, включая Голанские высоты. За шесть дней боев Совет Безопасности ООН трижды (6, 7, и 9 июня) принимал решения о прекращении огня, но безрезультатно. И лишь 10 июня после активного вмешательства Советского Союза и наблюдателей ООН Израиль прекратил военные действия. В ООН наш представитель потребовал: отвода израильских войск на прежние позиции, осуждения агрессора, возмещения Израилем убытков странам, подвергшимся нападению. Большинство государств-членов ООН поддержало требования СССР, но Израиль нашел покровителей в лице США и их некоторых союзников по НАТО. И это дало ему возможность продолжать политику с позиции силы по отношению к арабам.

Причины быстрого поражения египетской армии в «шестидневной» войне с Израилем стали темой интервью бывшего начальника Генерального штаба вооруженных сил АРЕ генерала Мухаммада Фаузи, которое он дал газете «Аль-Ахрам» через 30 лет, в июле 1997 г. По словам Фавзи, начавшаяся 5 июня 1967 г. война «была проиграна Египтом за десять лет до ее начала».

Еще в 1957 г. израильский генштаб разработал полномасштабный план ведения войны с Египтом, получивший название «Сион». Рассчитанный на десятилетний срок, он включал в себя три основных момента: неожиданность, подавление противника огневой мощью и основной военный принцип израильской армии — ведение боевых действий на территории врага. Важная роль отводилась авиации, которая начинала войну и должна была в кратчайшие сроки уничтожить все основные военные базы врага. В этих целях Израиль закупил у Франции большую партию самолетов «Мираж». Согласно плану «Сион», вслед за авиацией в бой вступали сухопутные войска, и к началу войны Израиль оснастил их самой современной бронетехникой.

У Порт-Саида и побережья Синая постоянно дежурили американские корабли, снабжавшие израильский генштаб сведениями о дислокации египетских войск и их перемещениях. Именно американцы известили израильтян о месте дислокации четырех отборных египетских соединений на Синае, что позволило Израилю во время войны заблокировать их и «вывести из игры». Более того, американцы 5 июня оставили без связи со штабами все египетские подразделения, то есть полностью лишили египетское командование возможности влиять на ход войны. Президент Египта Гамаль Абдель Насер справедливо обвинял США в прямом участии в войне.

Да и сами американцы не скрывали своих интересов в этом регионе. В том же 1957 г. ими была разработана «доктрина Эйзенхауэра-Даллеса» — программа военного и экономического вмешательства в дела стран Ближнего Востока.

Что касается Египта, то он готовился к ведению оборонительной войны. Это явствует из утвержденного в 1966 г. плана под названием «Аль-Кахира». По словам Фаузи, Египет практически ничего не знал о военной мощи Израиля, но египетская армия, на вооружении которой находились советские самолеты МиГ-21 и танки Т-55, считала себя непобедимой. «Главной ошибкой стало то, что наша стратегия потеряла ориентиры и смотрела на юг вместо севера», -подчеркнул генерал и добавил: «75% наших сухопутных войск так и не видели противника. Из десяти тысяч погибших египетских солдат только одна тысяча полегла в боях в Рафахе и Газе, а остальные девять погибли в результате бездарных действий командующего вооруженными силами Египта маршала Амера, отдавшего приказ 6 июня переправляться на другой берег Суэцкого канала, бросая оружие. Жертвами начавшейся паники стали тысячи»...

В конце июня 1967 г. в Каир прибыла большая группа военных экспертов во главе с маршалом Советского Союза М. В. Захаровым, в то время начальником Генерального Штаба. Она занялась оценкой военного урона, понесенного Египтом в июньской войне. Сотни самолетов, танков, другой военной техники были уничтожены Израилем или брошены отступавшими египетскими войсками на Синае. Все это предстояло по просьбе Насера восполнить ... в кредит. Началось еще одно, второе после 1956 г., возрождение египетских вооруженных сил. Еще один «девятый вал» военной техники советского производства понесся в сторону страны пирамид. Вместе с ней туда командировались наши военные, которых теперь в Египте стали называть не «хубара», а «мусташарун» («советники»).

Маршал Захаров развернул в Египте деятельность, достойную лучших времен Второй мировой войны. Только ни одна из моделей той войны не подходила, к сожалению, к условиям, создавшимся в арабо-израильском конфликте в целом, и в приканальной зоне, в частности. В центре, в Каире, был развернут своеобразный штаб фронта со всеми его атрибутами. Сам маршал, одетый в неизменную зеленую рубашку и с белым беретом на голове, лично провел рекогносцировку, посетил воинские части, дислоцированные в зоне канала, где ему не понравились ни окопы, наспех вырытые и мелкие (в одном месте он, взяв у египетского солдата саперную лопату, за короткое время сам вырыл окоп «в полный профиль», и это при 40-градусной жаре), ни общая диспозиция войск. Штаб Захарова в Каире, расположившийся в Гелиополисе, не спал сутками, но так и не успевал выполнять все указания своего начальника. Общаясь в те дни с нашими посольскими работниками, я слышал целые легенды о работе аппарата военного атташе. Его руководитель В. И. Фурсов получил указание прибывать для доклада к маршалу к 4.00 ежедневно. Всю ночь подчиненные готовили ему бумаги для доклада НГШ (так именовался начальник генштаба), потом ждали, когда он вернется. Нередко ВИ возвращался нервный и красный, запирался в своем кабинете и долго никого туда не впускал («Подсоединил себя к громоотводу», — говорили о нем в такие часы).

К осени группа М. В. Захарова выехала на Родину, оставив, по-видимому, для египетской стороны все разработанные ею рекомендации. «Египет в беде не оставим», — сказал маршал, когда его провожали в аэропорту. Действительно, в страну начали прибывать сотни наших «новых интернационалистов», число которых, как утверждал лондонский ежегодник «Middle East and North Africa», к концу 1967 г. достигло 2,5 тыс. человек. Не буду утверждать, что их было меньше или больше. Точную цифру мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Меня только смутило, что вместе с "мусташарунами«- военными приезжали «на практику» ребята из тех вузов нашей страны, где изучались восточные языки, в частности, арабский. Я лично беседовал с такой группой студентов из Института восточных языков (ныне Институт стран Азии и Африки) МГУ. Всех их распределили по воинским частям в приканальную зону там, где были советские советники. Многие из них «понюхали пороху». Говорили, что из Египта отправляли и раненых студентов, и даже убитых. Поди -проверь. Но самое печальное заключалось еще и в том, что никому из этих «практикантов», выполнявших «интернациональный долг» потом не засчитали эту командировку даже как прохождение военной службы, не говоря уже о наградах или выдаче каких-либо документов об участии в выполнении «интернационального долга» в Египте.

К концу 1967 г. прибыло и первое известие о награждении орденами и медалями группы лиц, «проявивших мужество и отвагу при исполнении воинского долга» в Египте. В большинстве своем среди них оказались офицеры, сопровождавшие маршала Захарова. Не было в списке ни В. И. Фурсова, ни некоторых других, таких как он, кто действительно оставил часть жизни в Египте в те июньские события. Поговорили, поговорили по этому поводу в посольстве и среди журналистов, но дальше разговоров не пошло. Сменилось руководство посольства (приехал новый посол В. А. Виноградов), руководство военных (главным военным советником при министре обороны Египта стал генерал армии П. Н. Лащенко, видный советский военачальник). Сам В. И. Фурсов все-таки в конце 1967 г. получил звание генерал-майора (по-видимому, не без вмешательства нового посла), но его командировка в Египте уже была на исходе. В посольстве и в других советских организациях как-то многие поменялись, и «новые силы» с «новой энергией» взялись за дело.

С октября 1967 г. для журналистов, аккредитованных в Египте, стали организовывать поездки в зону Суэцкого канала, где лицом к лицу стояли, ощетинившись оружием, египетские и израильские войска, а сам канал был закрыт для судоходства из-за военных действий.

3 декабря 1967 г. с дружеским визитом на авиабазу Кайро Уэст прибыла эскадрилья самолетов ТУ-16. В церемонии встречи принимал участие начальник штаба египетской армии легендарный генерал Рияд, позже погибший в зоне канала. Перед приземлением самолетов журналистам дали возможность ознакомиться с базой. Она, конечно, одна из крупнейших на севере Африки. Довелось мне побывать в секторе, отведенном для размещения наших советников. Сгруппированные по командам, они развернулись, как дома. И вывесили лозунг: «Быть отличником боевой и политической подготовки — твой долг». Я направился в угол плаца, где проводились какие-то смотры. В чистом воздухе пустыни хорошо были слышны русские идиомы, так трудно переводимые на другие языки. Аж чем-то родным повеяло от загорелого тела Сахары. Словно это было и не в Египте.

Самолеты, появившиеся над Каиром, выглядели, как океанские акулы. Громадные, никого не боящиеся. Шли на посадку с интервалом в три минуты. Первым самолетом управлял подполковник B.C. Никитин, которому достались и первые поздравления. От имени прибывших благодарность за теплую встречу выразил комэск полковник А. С. Шмонов. Стоявший поодаль строй наших солдат сопровождал его речь криком «Ура!». Полковники и солдаты-интернационалисты — теперь они были надеждой Египта. Им отдавали честь и тут же надевали на них желтые арабские каски.

В отличии от «хубара», как называли наших специалистов, участников «первого возрождения» египетской армии в период 1957—1967 гг., «мусташарун» стали участниками ее «второго возрождения» после июньской войны. Снова, как и на первом этапе, масштабы наших поставок были широкими и емкими, как подобает великой державе. Но теперь эта техника шла не в места обучения египетских военнослужащих, а в места дислокации египетских частей, то есть непосредственно на фронт, и на те объекты, которые имели стратегическое значение. Туда же ехали выполнять свой «интернациональный долг» и наши советские люди, переодетые в египетскую военную форму.

Как только было разрешено властями, устремились к линии перемирия и журналисты. В конце июля мне, например, удалось выехать в Исмаилийю, город, расположенный примерно в середине трассы Суэцкого канала на озере Тимсах. Мы часто ездили туда до войны искупаться в полусонных водах канала, отдохнуть, полюбоваться кораблями, медленно проходившими мимо. Часто шли по каналу советские корабли, и мы им махали руками, приветствуя в их лице свою Родину. Сейчас чем ближе мы приближались к каналу, тем строже становилась обстановка. Из окопов, защищенных мешками с песком, выглядывали дула пулеметов и автоматов. Взад-вперед шныряли юркие джипы желтоватого, под пустыню, цвета. Где-то урчали танки. «А вот там», — показал сопровождавший меня офицер, — Суэцкий канал. На том берегу противник. Я залег в один из окопов и начал разглядывать «ту сторону» в бинокль. Первое, что бросилось в глаза, это громадный щит с надписью «Территория Израиля». Из-за песчаных дюн выглядывали стволы орудий и пулеметов. Редкий день, как мне сказали, проходил без перестрелки. Особенно сильно город был обстрелян, когда стало известно о прибытии в Исмаилийю наблюдателей ООН. Это мне рассказал оказавшийся рядом в окопе наш советник командира батальона, занимавшего здесь оборону. Ему сообщили, что в расположении подразделения находится русский журналист, и, конечно, офицеру захотелось со мной пообщаться. «Как живется в батальоне?» — «Нормально». «Питание с солдатами? Какое?» -"Нормальное«. «Жарко?» — «Жарко, но терпимо». Я мог бы задать ему еще десяток вопросов, но, кроме «нормально» и «терпимо», ничего бы, я думаю, от него не услышал.

По дороге в Порт-Саид заехали в небольшой поселок Эль-Кантара, что примерно на полпути от Исмаилийи. Мне сказали, что по нему израильтяне били и продолжают бить прямой наводкой. Их обстрел стал особенно жестким, когда они узнали, что в батальон, который занимает оборону в Кантаре, прибыли русские советники. Стою метрах в пятидесяти от канала. Все разбито, разрушено. Валяется на улице утварь, какие-то мешки. Ни души вокруг. От бывшей железнодорожной станции осталась только груда камней, увитых рельсами, как макаронами. Посмотрел, сделал снимки. Вдруг услышал голоса. Явно иврит. Удивился. «Это так слышно ту сторону», — говорит сопровождающий меня офицер. — До них ведь рукой подать, ширина канала примерно 150 метров«. Пробрались среди развалин поближе. Действительно, вон она, «линия перемирия». Или фронт, где все, как на войне: окопы, наблюдатели, снайперы.

Именно в поселке Эль-Кантара родилась песня, ставшая гимном всех советских военных специалистов, посланных в те годы в Египет. Вот ее слова, публикуемые, по-моему, впервые:

Среди развалин и пожаров,\\Где каждый дом смердит огнем,
По узким улочкам Кантары\\Идет пехотный батальон.
Хрустит стекло под сапогами,\\Стучат подковы-каблуки,
А за плечами, за плечами\\Блестят примкнутые штыки.
Стреляют здесь не для острастки,\\Гремит военная гроза,
Из-под арабской желтой каски\\Синеют русские глаза.
В походы вместе с батальоном\\Хабиры русские идут,
Их опаленных, запыленных,\\Как избавителей здесь ждут.
Мы как в Испании когда-то,\\Мы здесь нужны, мы здесь важны.
Мы неизвестные солдаты\\На дальних подступах страны.
Вы нас представьте на минуту\\Идущих под стальным дождем,
Как за египетские фунты\\Мы буйны головы кладем...
Вернусь домой, возьму гитару\\И под негромкий перезвон
Я вспомню улочки Кантары\\И свой пехотный батальон.

Слова и музыку сочинил один переводчик. По некоторым данным, это был Евгений Грачев, выпускник факультета журналистики МГУ, хотя многие утверждали, что слова были результатом коллективных усилий. Но о нем ничего нельзя было узнать: все переписывали на бумагу, на кассетные пленки песню, исполняли ее, но имя и фамилию самого барда тщательно скрывали. Естественно, среди наших высокопоставленных военных, отвечавших в Египте за морально-политическое состояние личного состава, вначале поднялся невообразимый ажиотаж: «Найти!», «Выслать!», «Судить мерзавца!» — только так реагировала эта категория «интернационалистов» на песню. В конце концов, ЧП стало предметом обсуждения на парткоме посольства. Песню в магнитофонной записи прослушали в присутствии всего актива советской колонии. После первого прослушивания все молчали, поглядывали на секретаря. Тот, выдержав паузу, сказал: «Давайте-ка еще раз прокрутим», Прокрутили. «А что, — открыл дебаты советник посольства В. Б. Ясенев. — Песня как песня. Выстраданная и реальная. Нам надо больше поощрять тех, кто находится на передовой и по существу жертвует своей жизнью, а мы...»

— Так это же антисоветчина, — прервал Ясенева какой-то генерал, запомнившейся мне по необычному для других красно-синему оттенку лица. — Что значит: «Как за египетские фунты мы наши головы кладем?»

-А то и значит, — отпарировал Ясенев, — что, действительно, кладем здесь за Египет свои головы. Это факт, который со временем еще всплывет. Может, еще и памятник воздвигнут нашим гражданам, павшим в борьбе за свободу Египта...

Пребывание наших советников в египетских подразделениях, несомненно, позитивно сказалось на моральном духе египетских солдат и офицеров, на их боевой подготовке. В течение 1968—1969 гг. вооруженные силы Египта были по существу воссозданы и переформированы заново. Часть офицеров, не зарекомендовавших себя в боевых действиях, была уволена.

Конечно, наши мерки не всегда были применимы ближневосточной действительности. Фронт есть фронт. На той стороне, у израильтян, я не увидел ни одного огонька, не услышал ни одного настораживающего перемещения. Тот берег на ночь замирал в ожидании того, что может быть предпринято с этого берега. А на этом берегу, у арабов, по всей пустыни, до горизонта, мерцали мириады огней. Кто-то куда-то ехал на ишаке. Грохотали тягачи, поднимавшие белесую пыль, застилавшую лунный свет. Они то тянули куда-то на ремонт технику, то поставляли боеприпасы, то просто передислоцировались. Все это, конечно, фиксировалось с того берега. И по огням в пустыне можно было определить и место дислокации частей, и их штабы. Когда, например, у нас в пути проверяли пропуска и документы, а это делалось очень часто, то к проверявшему сбегались десятки людей, от любопытных до бдительных, которые подсказывали, чтобы контролер смотрел повнимательнее. Убедившись, в конце концов, в нашей лояльности, тот гордо объявлял окружавшим: «Русий». А окружавшие, удовлетворенные, передавали информацию другим: «Русий». Словно им было нечего больше делать в пустыне ночью, хотя на той стороне, буквально в двухстах метрах, а то и ближе, настороженно следил за ними настоящий противник — израильские войска.

По-видимому, израильтяне, оценив, что это громадное скопление людей, техники, особенно танков, со стороны канала на суше не пробить, решили наносить по ним массированные удары с воздуха. Тем более, что развитие средств египетских ПВО явно отставало от темпов концентрации войск. Начались изматывающие рейды израильских ВВС как по промышленным объектам страны, так и по приканальной дислокации египетских войск. Это обескровливало их, резко снижало боеспособность. Возникла угроза перехвата военной инициативы, угроза форсирования Суэцкого канала.

Примерно с конца 1968 г. начался еще один виток нашего военного присутствия в Египте: туда, наряду с советниками, начали отправляться целые подразделения и части, в первую очередь ПВО.

Теперь их стали называть открыто: «аскариюн сувьет» («советские военные»). В московских штабах всю эту операцию назвали «Кавказ». В 1969 г., и особенно в первые семь месяцев 1970 г. она, операция «Кавказ», характеризовалась не только жаркими боями сухопутных войск в приканальной зоне, но самой настоящей войной наших средств ВВС и ПВО с израильской авиацией. Это была самая настоящая «горячая» война, об участии в которой наших военнослужащих и частей в советской прессе тех лет не было написано ни одной строчки. Знали ли это советские журналисты, аккредитованные тогда в Египте? Знали. Писали об этом? Да, писали. Но так и не увидели результатов своего труда. Молча вели дневники. Молча провожали цинковые гробы с погибшими. Сочувствовали раненым. Глядели вслед колоннам, уходившим после прибытия в Египет на подчас неподготовленные позиции. Кто-то и тогда ведь принимал решение отправить наших парней в Египет, да так, чтобы об этом не знали их отцы и матери, не знал народ. Зачем?

Участие советских войск в обороне Египта, скрытое, как полагали в Москве и Каире, от всех глаз, на самом деле очень быстро стало явью, но не сенсацией. Советскими военными была и до этого переполнена страна пирамид. Особенно этим фактом были довольны американцы, увязавшие в те годы во «вьетнамской авантюре». «Вы на нас равняетесь или вы нас и в этом хотите обогнать?» — ехидно спрашивал меня корреспондент «Newsweek» в Каире. Египтяне же, левые и правые, как мы их любили условно делить, не скрывали удовлетворения: теперь-то израильтянам на другой берег канала не сунуться -иначе дело придется иметь с русскими.

Русские же, действительно, разворачивались, словно враг был не в 120 км от Каира, а на таком же расстоянии от Москвы. Транспорты в основном прибывали морем из наших черноморских портов в Александрию. Ночью их разгружали. Технику перекрашивали в цвет пустыни, грузили на тягачи. Специалисты переодевались тут же: у каждого из них имелся с собой вещмешок, в котором лежали тропическая форма без погон, полотенце, столовый прибор, сухой паек. В ночной суете с перекрашиванием техники и переодеванием личного состава ничего вроде не замечалось. Но вставало солнце, и все глядели друг на друга, как артисты, загримированные перед началом спектакля: но то был кровавый спектакль — война.

В Египет была направлена не только ствольная зенитная артиллерия, но и ракетные комплексы, прикрывавшиеся зенитными самоходными установками «Шилка» и переносными комплексами «Стрела-2». Брали с собой все: от соли и биноклей до походных кухонь и электродвигателей. Наши подразделения, в основном дивизионы, были мобильными, быстро перемещавшимися с позиции на позицию, на что очень нервно реагировали израильтяне. В начале 1970 г., когда такие подразделения стали «волками пустыни», и этих «волков» стало слишком много, израильская авиация устроила на них настоящую охоту. С марта по август, до данным наших военных, израильские самолеты совершили около 6 тысяч самолето-вылетов, пытаясь разорвать создававшуюся нашими ПВО-шниками сплошную сетку над западным берегом Суэцкого канала. В непривычной одежде, в непривычных желтых касках при 40-градусной жаре наши русские ракетчики показали израильским «ястребам», на что они были способны.

Особо хочу выделить зенитную часть, которой командовал Борис Иванович Жайворонок. Начиная с 3 июня 1970 г., эта часть стала грозой не только для израильских «Миражей» и «Скайхоков», но уверенно сбивала «Фантомы», считавшиеся неуязвимыми для наших ракет ПВО. Самым жарким был бой 18 июля. В полдень израильтяне обрушились на египетский дивизион, а через два часа на позиции дивизионов, которыми командовали майоры М. Мансуров и В. Толоконников. Если от египетских позиций они не оставили камня на камне, то наши тут же сбили три «Фантома», чем, видимо, вызвали неописуемую ярость израильтян. Через некоторое время две пары их «Фантомов» зашли с тыла и ударили по позициям вперемежку реактивными снарядами, а затем бомбами. Восемь наших погибли. Сгорела пусковая установка. Взорвались ракеты, дизель. Пришлось срочно перебазироваться в другое место, иначе от еще одной волны «Фантомов» не уцелел бы никто. Эту «волну» должен бы встретить свежий дивизион.

Здесь уместно отметить, что, кроме приканальной зоны, ПВО была усилена и на других важных стратегических объектах Египта. Даже в Асуане, за тысячу километров от фронта. Мне особенно запомнились аэростаты заграждения, зависшие над Асуанской плотиной. Когда-то, утром 24 июня 1945 г., когда участники состоявшегося в этот день в Москве парада Победы (а автору этих строк посчастливилось участвовать в нем) концентрировались рано утром на Болотной площади, что напротив нынешнего кинотеатра «Ударник», мы, помню, собрались у приспущенных там на землю аэростатов заграждения, и кто-то даже сказал: «Ну, пузыри, вы-то отвоевались» (с их помощью за всю войну сбили всего около десятка самолетов), на что другой ответил: «Как сказать, а, может, пригодятся». И пригодились-таки. Где? В Асуане. Серьезно говоря, вряд ли они могли защитить плотину, но кто-то в Москве ведь на этом настоял, отправляя в такой дальний путь аэростаты, детище еще Первой мировой войны.

Тем временем в приканальной зоне, где «коса нашла на камень», дело двигалось к развязке. Наши научились делать засады, поочередно выходя к каналу и открывая внезапно огонь по появлявшимся «из-за бугра» (на той стороне израильтяне нарастили земляной вал высотой до 30 метров) самолетам, отчего ВВС Израиля стали нести большие потери. Особенно часто это происходило в районе Исмаилии. Там дивизионы, которыми командовали подполковники К. Попов и Н. Кутынцев, стали просто ассами засад. И наши парни заставили израильтян подумать, продолжать ли войну с этими «египтянами», говорящими по-русски, или искать пути к миру. Решили в пользу мира.

5 августа 1970 г. Израиль пошел на переговоры о временном перемирии с Египтом. 7 августа стороны договорились. 8 августа прекратили огонь. Над Суэцким каналом погасло зарево от ракетных вспышек и взрывов сбитых самолетов. Занималась новая эра — готовился Кэмп-Дэвид.

Обычно мир, подписанный в этой резиденции президента США между Египтом и Израилем, связывают с именем А. Садата. Мне хотелось бы высказать свое мнение. Да, то был революционный шаг, на который решился Египет в глобальной и региональной политике. Да, развил миротворческий процесс и поехал в Кэмп-Дэвид Анвар Садат. Но решение принял не он, а Г. А. Насер в последние месяцы своей жизни.

Помню, после возвращения из СССР весной 1970 г. по Каиру ходили слухи о возникших разногласиях между Насером и Садатом по поводу отношений с Москвой. «Не слишком ли далеко мы зашли в нашей „дружбе“ с русскими?» — вопрос, который прямо поставил Садат своему патрону. Насер понимал, что вопрос задает не Садат, а стоящий за ним египетский капитал, к тому времени окрепший и одновременно уставший от непрерывных войн и от «социалистического эксперимента» президента. Русские войска в египетской военной форме, конечно, сдерживали израильское давление на канале, но Египет был истощен, и долго все это не могло длиться.

И Насер пошел на исторически оправданный шаг — пошел на мир с Израилем пока что в зоне канала, имея ввиду придать этой идее необратимый характер.

Москва пыталась отговорить Насера от этого шага, не отдавая себе отчета, что она уже фактически была втянута в «горячую» войну на Ближнем Востоке. Насер был непреклонен. Сейчас страшно подумать, как развивались бы дальшейшие события, если бы этого не произошло.

Перемирие наступило, но наши войска продолжали оставаться в Египте. Мне пришлось бывать в их расположении на авиабазе Кайро Уэст, в Александрии, Марса-Матрухе, в приканальных городах. Я видел на причалах Александрии по вечерам, как моряки с наших военных кораблей смотрят кинофильмы, экраном для которых служили корпуса морских громадин. Ходили и выбирали, на каком корабле фильм получше. Ну, прямо как в Севастополе. Уставшим ракетчикам мы читали лекции о международном положении, о Египте, который они защищали, но не знали и практически не видели. Штабных офицеров вдруг заинтересовала внутриполитическая обстановка в Египте, словно они ею занимались всю свою жизнь. С такой темой и я однажды выступал в офицерском клубе в Гелиополисе.

Тут хочу заметить, что после «волевого» решения Насера наше руководство, видимо, обеспокоенное перспективой выхода Египта из «стратегической игры», начало слать в Каир гонца за гонцом. Приезжала, например, делегация Госкомитета по внешним экономическим связям во главе с его председателем С. А. Скачковым, которую мы в первую очередь проинформировали об обстановке. Делегация потребовала погашения долгов. Египтяне играли с делегацией «в кошки-мышки» целый месяц, прося отсрочки, и тогда Москва приняла волевое решение: не давать Египту никаких кредитов, никакой валюты в Каир не посылать. А на выплату денежного содержания совучреждении и тысяч специалистов снимать деньги с клиринга египетского банка (т. е. с того счета, на котором числился долг Египта). В принципе на такие условия расчета с Египтом давно перешли все страны, кому Египет был должен и только Москва продолжала регулярно перечислять в Каир валюту на содержание своих граждан. Теперь это было прекращено, что, естественно, вызвало болезненную реакцию Каира.

Не остался не замеченным и визит секретаря ЦК КПСС Б. Н. Пономарева, тогдашнего ведущего советского идеолога. Он неожиданно попросил меня охарактеризовать «идеологическую обстановку» в Египте. Наш разговор, к моему удивлению, состоялся не в посольстве, а на лужайке виллы, в которой размещалось бюро АПН. Оно именовалось «Пресс-бюро посольства». «Несмотря на официальный социалистический курс, -сказал я, — 90% состава идеологического аппарата Египта получили образование на Западе и не разделяют точку зрения своего президента. В газетах, особенно в последнее время, печатается все больше статей, критикующих Насера». Б. Н. Пономарев удивленно посмотрел на меня и спросил: "А почему он их не арестует? « — «Это не у нас, — запальчиво ответил я. -Насер пробовал арестовать кое-кого, но синдикат журналистов Египта поднял такой шум, что пришлось выпустить и левых, и правых. С тех пор на такие меры президент не решается». Я сразу понял, что сказал лишнее, вызвав неудовольствие столь высокопоставленного собеседника. Это было видно по тому, как он нервно поправил очки и как сморщил свой гладкий начальственный лоб.

— Вы давно в Египте? — спросил он.

— Да, пять лет...

— Продолжайте, пожалуйста...

Я продолжал еще с полчаса докладывать «идеологическую обстановку», но видел, что думал секретарь ЦК КПСС уже о чем-то другом. Из этого разговора стало понятно, что приезжал Б. Н. Пономарев для оценки уровня «поправения обстановки» в Египте, хотя по существу Г. А. Насер никогда не был ни левым и ни правым, а был арабским националистом и выдающимся государственным деятелем, гибко реагировавшим как на настроения внутри страны, так и на изменения в регионе и в мире.

29 сентября 1970 г. президент Гамаль Абдель Насер неожиданно скончался от острого сердечного приступа. Жаркий, боевитый Каир словно окатило холодным душем. Москву и весь мир тоже.

Хоронить Насера прибыла наша делегация во главе с предсовмина СССР А. Н. Косыгиным. Многомиллионный Каир, от мала до велика, высыпался на улицы проститься с президентом. На панихиде, где присутствовали главы зарубежных делегаций, Анвар Садат и Али Сабри, из которых первый занимал пост вице-президента, а второй предсовмина, попеременно падали в обморок. Их, ближайших партнеров покойного патрона, можно было понять. Оба претендовали на освободившееся президентское кресло. Один, Садат, был прозападником, другой — арабским националистом. В острой политической борьбе победил первый. Но — через год...

С нашей делегацией из Москвы прибыли несколько деятелей, занимавшихся ближневосточными проблемами. Их интересовало, как обстановка в Египте будет развиваться дальше. Интересовало это и военных, судя хотя бы потому, что в составе делегации находился представитель генштаба генерал К. Е. Сеськин. Он, пожалуй, активничал больше других. Даже сумел переговорить со всеми советскими журналистами, аккредитованными в Египте. Имел он разговор и со мной. Мой анализ внутриполитической обстановки вкратце сводился к следующему: Насер очень много сделал для укрепления позиций промежуточных слоев в постмонархический период. При его правлении египетская буржуазия окрепла настолько, что ее интересы стали расходиться с принципами мелкобуржуазного социализма Насера. И она попыталась свергнуть президента руками военных, которые толкнули Насера на неподготовленную войну с Израилем. Но этот заговор не удался. Усиление нашего военного присутствия способствовало сохранению режима. В перемирии на канале, перемирии сепаратном, египетская буржуазия увидела возможность укрепить выгодное для нее сотрудничество с Западом, вместо конфронтации с ним. И это, видимо, станет основной тенденцией постнасеровского Египта. И осуществлять ее на практике будет поручено Садату, в последнее время критиковавшему Насера за чрезмерное братание с Москвой. Наше присутствие себя изжило. Во всяком случае, в таком виде, как сейчас. Войны уже нет, и мы начинаем «раздражать» египтян. Войска надо выводить, меняя силовые приемы поиском политических рецептов. Египет на время выходит из игры, он будет занят своими внутренними проблемами. Могут найтись силы, которые используют наше присутствие против нас, хотя мы вложили в обеспечение их обороноспособности миллиарды и пролили здесь свою кровь...

Не знаю, насколько я убедил тогда генерала Сеськина, но, видимо, проанализировав наш разговор, он счел возможным довести его содержание до А. Н. Косыгина. Последовала просьба предсовмина изложить все в виде записки в Политбюро ЦК КПСС за его подписью. Это было поручено сделать мне вместе с советником посольства Н. П. Раевским. Мы за ночь подготовили вариант документа и его тут же понесли на доклад Косыгину. Прочитав, Алексей Николаевич сказал: «Переговорю-ка сам с Садатом. Это — важно». Помню, мы сидели полдня в посольстве, ожидая, когда вернется глава делегации. Вернувшись, он сказал: «Отправляйте записку в Москву». Тогда же между Косыгиным и Садатом состоялся обмен мнениями относительно назначения в Египет нового посла, вместо скончавшегося в июне 1970 г. В. М. Виноградова. Как рассказывали, разговор был примерно таким. Садат: «У нас умер Насер. Нам тяжело. Нередко возникает необходимость посоветоваться с вами. А у вас тоже горе — скончался посол. Хотелось бы знать, когда вы направите к нам нового посла и есть ли кандидатура». В беседе А. Н. Косыгина с А. Садатом участвовал заместитель министра иностранных дел СССР В. М. Виноградов, курировавший в МИД ближневосточные вопросы. А. Н. Косыгин повернулся в сторону В. М. Виноградова: «Вот наш кандидат. Согласны?» Садату ничего не оставалось, как утвердительно качнуть головой. Через некоторое время Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР в Египте В. М. Виноградов уже вручал Садату свои верительные грамоты.

Времена менялись. Новый президент Садат стал сначала оттеснять на вторые роли наиболее важных насеристов, а потом, в мае 1971г., нанес удар и по ближайшему окружению Насера. Были арестованы Али Сабри, другие лидеры. Все шло к развязке и с нами.

А мы словно не чувствовали этого. По-прежнему вели себя в Египте, как дома. Развернулись с чисто русским размахом. В Марса-Матрухе, где тоже стояли наши корабли, кто-то додумался выставлять часовых даже в пустыне, на въезде в город. Однажды эти часовые не пропустили в город проезжавших мимо А. Садата и М. Каддафи, из-за чего потом разразился крупный скандал. На авиабазе Кайро Уэст наши транспортные и нетранспортные самолеты взлетали и садились, когда хотели. А поодаль от взлетно-посадочных полос вытянулись в линию военные городки с обычной своей жизнью: подъем, зарядка, другие атрибуты солдатского дня, заканчивавшиеся вечерними прогулками с песнями. И гудело над пустыней Сахара: «А для тебя, родная, есть почта полевая...».

Но уже пора было нашим интернационалистам собираться в обратный путь. В начале июля 1972 г. на одной из очень нервных встреч с нашим послом В. М. Виноградовым Садат ультимативно потребовал вывести советские войска из Египта в течение двух недель. Решение было окончательным, о чем, естественно, было тут же доложено в Центр.

Москва переживала в то время не самые счастливые дни. Накануне, 31 января 1972 г., умер один из ведущих «конструкторов» военной политики СССР в Египте маршал М. В. Захаров. Новый начальник генштаба маршал B.C. Куликов только вникал в суть проблемы. Когда при очередном обострении с Садатом ему позвонил тогдашний член Политбюро А. П. Кириленко, возглавивший комиссию по Ближнему Востоку, маршал ответил коротко: «Принимаем меры». «Надеюсь, Ваш человек уже там?» — спросил один. «Да, там», — ответил другой. Маршал знал (а, может, и не знал), что «там» военных разведчиков было предостаточно, но на своем личном самолете он тут же послал дополнительно в Египет еще одного «своего» человека, генерал-полковника А. Г. Павлова.

Теперь уже прошло время и можно рассказать кое-какие подробности того «павловского визита» в Египет, по времени совпадавшего с началом «отката» нашего присутствия в Египте.

Дело в том, что в личном самолете начальника генштаба, который, поднявшись с подмосковного аэродрома Чкаловский, взял курс на Каир, был еще один пассажир, приглашенный Анатолием Георгиевичем. Им был автор этих строк. Как и каким образом этой чести удостоился я, можно было только догадываться. Возможно, К. Е. Сеськин рекомендовал меня взять в качестве консультанта. Возможно, рекомендовало наше посольство, помня о моих аналитических записках: как бы то ни было, за пять часов полета мы наговорились вволю и очень многое обсудили. Сам А. Г. Павлов считался в то время весьма видной фигурой и потому, что был женат на дочери К. Е. Ворошилова, и потому, что занимал ряд ключевых постов в военной иерархии. Как я понял, мы летели не для того, чтобы предотвратить или замедлить выдворение наших военных из Египта, а попытаться определить, насколько крепко США успели привязать к своим глобальным и региональным комбинациям А. Садата и каким реальным временем мы располагаем, чтобы достойно уступать американцам свои позиции в Египте. Москве уже была известна переписка Р. Никсона и А. Садата, были известны детали ряда американских инициатив, было известно многое другое. В задачу А. Павлова, по-видимому, входило провести тихую и спокойную «рекогносцировку на местности», что уже до него делали другие.

Были, конечно, и издержки. Наш самолет, например, очень долго держали над Каиром. В аэропорту стоянку для нашего самолета выделили в самом дальнем углу. К нам подъехали два грузовика с солдатами, они окружили самолет, никого не подпуская до прибытия советского консула. Консул потом объяснил, что египтяне не были своевременно информированы о нашем прилете и потому приняли, по их словам, «меры безопасности».

По прибытии в посольство мы представились послу В. М. Виноградову, который подробно рассказал об обстановке. По его словам, А. Садат после смерти Насера пять раз представлял списки на поставку дополнительного вооружения, и столько же раз Москва, подчеркивая, что «мы всегда на стороне арабов», ничего не поставляла.

В конце концов, это так взбесило А. Садата, что на последней встрече с В. М. Виноградовым он в истерике прокричал: «Русский медведь сделал свое дело в Египте. Здесь, в пустыне, ему больше делать нечего!». Он нервно выпрыгнул из кресла, стал бегать по кабинету, неистово стучал кулаками по стенам, пока ему не стало совсем плохо и помощники, видя состояние шефа, вывели его под руки за дверь. Что было делать? Виноградов не решался уйти — нужна была разрядка, перевод разговора в спокойное русло... Он решил ждать. Часа через два, по словам Владимира Михайловича, Садат появился, переодетый и подчеркнуто холодный, и жестко сказал: «Даю вам две недели на эвакуацию войск, так и доложите Москве». На том аудиенция была закончена.

С тех пор и началось свертывание советского присутствия в Египте. Командировка А. Г. Павлова была непосредственно связана с этим свертыванием. Он пробыл в Египте месяца два, а меня АПН оставило до самых октябрьских праздников. Запомнилась встреча, которую организовали мне коллеги по перу. В первую же ночь они устроили в мою честь коллективный ужин, на котором я, покинувший Каир, казалось, недавно, узнал многие каирские подробности, а коллегам рассказал всякие московские новости. Там был тогда цвет нашей журналистики -корреспонденты «Правды» Юрий Глухов, «Известий» Леонид Корявин, «Труда» Анатолий Репин, «Комсомольской правды» Анатолий Агарышев, радио Леонид Рассадин, ТАССовская братия во главе с Юрием Трушиным, АПНовцы Борис Кроткое и Вадим Щенников.

А. Г. Павлов занимался своими делами, а я — своими. Приходилось, конечно, частенько выступать в роли консультанта, а также выполнять различную черновую работу, что мы делали совместно с советником Н. П. Раевским, возглавлявшим в посольстве группу внешней политики. Мы быстро сработались, и дело шло споро. Мы съездили с А. Г. Павловым в Александрию, Порт-Саид, показали весь Каир, даже свозили высокого гостя в «Оберж де пирамид», в то время самый шикарный ночной клуб египетской столицы.

Насколько мне известно, миссия А. Г. Павлова была успешной. Его «рекогносцировка» дала возможность сделать далеко шедшие и принципиально новые стратегические выводы, напрашивавшиеся после смены руководства в Египте. И все же наша звезда угасала на египетском небосклоне. Началось свертывание здесь нашего присутствия.

Мы уходили, словно после ожесточенных боев оставляя важный плацдарм. Транспортные самолеты, поднимавшиеся из Кайро Уэст, увозили все, от купленных на месте списанных автомашин до последней палатки. В Александрии на корабли грузились столь поспешно, будто через час или два в городе ожидался неприятель. Бывшая графиня Белецкая, содержавшая в Египте несколько пансионатов для престарелых русских эмигрантов, наблюдая переполох наших военных, воскликнула: «Боже, так когда-то бежали последние врангелевцы из Крыма». На что ей кто-то из наших резонно ответил: «С той лишь разницей, что теперь мы бежим обратно в Крым».

Не прошло и нескольких дней после окончания всей этой эпопеи, как было объявлено о награждении большой группы военнослужащих, «выполнявших интернациональный долг в Египте». Наградили почти всех, кто там был, участвовал ли в боях или не участвовал. Лишь бы молчали... И молчали. И только в 1989 г. начали писать, «звонить во все колокола»...

... Находясь в 1988 г. в Северном Йемене, я долго стоял у памятника воинам-египтянам, сооруженного на окраине Саны, столицы страны, в честь интернационалистов-египтян, сражавшихся там за республику. Благодарные йеменцы построили в память о них громадную белокаменную арку, у которой никогда не увядают цветы. Может, когда-нибудь и в Египте, например, в Кантаре, мы увидим памятник русскому солдату, честно выполнившему свой долг в Египте. И будет этот обелиск для нас святым местом, каким до сих пор остаются памятник русским морякам в Порт-Саиде и бетонный гигант-лотос в Асуане. И, наконец, может быть, когда-нибудь и у себя дома мы будем считать интернационалистами не только «афганцев,» но и всех других, воевавших за чужое дело вдали от Родины...

Но важнее всего раз и навсегда решить — никого никогда никуда не отправлять за пределы России тайком от своего народа. Даже для выполнения «интернационального долга».