Урал. Предания о силачах-рабочих.

Дед приподнялся и, опираясь на руки, начал говорить, торопясь, точно в самом деле чуял близко смерть: 
– Я родом из-под Устюжны, с речки Ижины; там тоже, как и в Туле и в Кашире, искони залегло в земле железо. Наши кузнецы это железо плавили и ковали из него топоры, рогатины, горбуши, резальники, и особенные искусники были на большие и малые гвозди. И я тоже старого рода чухарских ковалей – нас всех, устюжинских молотобойцев, зовут чухарой, или по-иному – чудью белоглазой. Деды испокон веков в лесах жили, рожь и овес подсевали, а главное – молотом промышляли.
– С детства еще я, мальчонкой, очень был охоч к кузне, – продолжал дед, устало опустившись на землю. – Помогал я отцу, а он мне показывал, как закаливать и сваривать и крицкое, и цурепное, и жуковое али прутовое железо. Очень меня тянуло разные затейные выдумки из железа делать – пряжки, кресала, задвижки или замки. Отец мне позволял все мастерить, только железа давал мало, из пережогу. – Тут дед понизил голос и сказал шепотом: – А самое важное, что отец заповедал, – это как из руды прямо делать мягкое тягучее железо. Это наши старики-ковали одни только знали и не всякому сказывали.
А только пошел по погосту нашему слух, что кузнец Савва, значит, отец мой, с бесами спознался и сына своего, меня значит, учит бесам молиться.
Поп Тихон сперва лаял на отца, что он-де «черной веры», а потом донос на него написал в город. Однажды к вечеру явился ярыжка с понятыми и поп Тихон с дьячком вместе. Вышли они из лесу и прямо к нашей кузне. Поп крестом крестит, метелкой воду святую брызжет.
Я втапоры уже не маленький был, мне шестнадцатый шел. Как я увидел, что понятые подошли, убежал в овсы и там залег. Ярыжка приказал отца моего взять в город для сыску, чтоб признался, как он черту молится… – Тимофейка замолчал.
– Ну, и что же дальше с ним было? – спросила Аленка.
– Отца я больше не видел. Через два месяца его сожгли в Устюжне на базарной площади. Долго я в лесу прятался, а Дарья Архиповна – тогда она девчонка Дашка была – мне запас носила. Когда отца пытали, то с ним и других мужиков схватили. И был один мужик хоть и простой, прозвищем Кудекуша Трепец, а далось ему пуще всех. Стоял он крепко у пыток и никого не оказывал, так на дыбе и помер.
Когда отца жгли, то он ничего, хоть бы слово вымолвил. Только крикнул раз: «Завещаю сыну моему Тимофейке оставаться добрым ковалем и уходить отсюда на зеленый клин!»
Когда мне Дарья Архиповна это рассказала, я с ней решил вместе убежать из Устюжны. Только в последнюю ночь я с четырех углов церкви солому подложил и горячих углей насыпал – в память попу Тихону. И ушел я, а сзади красные огни полыхали.
Мы с Дашкой шли от сельца к погосту, скитались по починкам. Кузнеца клещи да молоток кормят – так мы и не пропали. Всюду меня бояре хотели на цепь посадить, чтобы я им даром работал.
Когда родился мой сынок Тимоша, то я к Челюсткину Семену, еще отцу этого ирода, записался в бобыли. Он мне избу и отрез земли со свиной пятак отвел.
А как моего сына Тимошку запороли, а Митьку в солдаты угнали, я ужо решил было – уйду на зеленый клин, как отец мне с костра заповедал… А теперь и неволя туда погнала. (Василий Григорьевич Ян "Молотобойцы")

Предания о силачах — людях труда имеют давнюю традицию на горнозаводском Урале. У истоков ее — повествования о представителях тех социально-профессиональных категорий, которые осваивали уральские земли в XV—XVII вв. Слухи, толки, рассказы о Каменном поясе и землях за ним манили свободой, вольностью, и в то же время отпугивали суровостью природы, дальностью и трудностью пути. Происходил естественный отбор людей, соглашавшихся идти за правительственными чиновниками—«садчиками» и «слабодчиками» — на далекий Камень. Трудности освоения нового места формировали в свою очередь выносливых, сильных людей: рубка и валка леса для строительства жилищ, а с последующей раскорчевкой пней — для пашни, охота на диких зверей, а в случае острой ситуации и единоборство с ними, расчистка дорог в Уральской тайге, затем рудоискательство, кустарная плавка руд и железоделание, кузнечная работа — все это уже создало к моменту начала работы на уральских горных заводах поколение сильных, выносливых людей: земледельцев, охотников, рудоискателей, кузнецов.

Несколько примеров. Приписной крестьянин, разрабатывавший на горе пашню, получил удар нагайкой по лицу от приказчика за посягательство на «государеву землю». «Ответ» крестьянина изображен в традиции преданий о силачах: он приказчика «на лошади поднял и в канаву сбросил». Этот мотив является общим для крестьянских и рабочих преданий о силачах. Он варьируется: силач (или женщина-силачка) выпрягает лошадь и на себе везет воз; поднимает на сарай лошадь с телегой (возы с мукой и овсом); перевертывает в снег несколько саней с лошадьми.  В наши дни он продолжает бытовать и в сельской местности.

От далеких времен идет и традиция рассказов о схватке охотников с медведем. Силачи-медвежатники, единоборствуя с медведем, остаются живыми. Начало XVIII в. и связанное с ним становление горнозаводского дела дает обильный жизненный материал для повествований о силачах—рабочих заводов; сплавщиках, грузчиках и рабочих на сплаве, куренных рабочих. Работа по добыче золота и платины, широко развернувшаяся в первой четверти XIX в., способствует проникновению рассказов о силачах-старателях. Мамин-Сибиряк отмечал в свое время, что аборигены Урала — «на севере — вогулы, на юге — башкиры... были слишком слабы физически, чтобы вынести все тяготы рудникового труда и огневой заводской работы. Таким образом, заводчики должны были обратиться к русскому населению. Вслед за Ермаком из России двинулись ватаги переселенцев за Камень ...Эти разнородные элементы осели вокруг строившихся на Урале заводов и постепенно были приписаны к ним». Очерковые литературные источники неоднократно указывают на необычную силу рабочих уральских заводов.  Мамин-Сибиряк выделял мастеров «огненной работы»: «...тип тагильского мастерового невольно бросается в глаза, но нужно видеть этого мастерового в огненной работе, когда он, как игрушку, перебрасывает двенадцатипудовый рельс с одного вала на другой или начинает поворачивать тяжелую крицу под обжимочным молотом: только рядом поколений, прошедших через огненную работу, можно объяснить эту силу и необыкновенную ловкость каждого движения. Писатель противопоставляет уральский тип рабочего фабричным «расейским», отмечая «мускулистые руки, крепчайшие затылки и рослые, полные силы фигуры», уральских «молодцов».

Часто в народе варьируется сюжет «Силач на работе, работал легко, играючи». Поля Лебедев — обжимальщик; «прикатят ему кусок из сварочной печи. Вот он его с боку на бок ворочат. Если тачка не успеет подкатить к наковальне, он берет клещи и бросает его к самым валам. Они тачки с железом таскают—успевай ноги убирай. Вот какой был. А в куске пудов пять, не меньше. Вот какая масса». Постоянный мотив при изображении силача на «огненной» работе в заводе - он легко передвигается с чугунными гирями на ногах (и в руках): Поля Лебедев «по 4 пуда в руки возьмет и по 4 пуда на ноги подденет и по фабрике гуляет: «Вот мне что Демидов подарил: калоши и перчатки». Кричному мастеру Якову Потаповичу Пономареву «в шутку гири к ногам по два пуда привяжут, чтобы он не заметил. А с другой стороны позовут: - Эй, Яков, иди сюда. Он бежит и не чувствует гири. А они только звенят, пол-то чугунный в кричной был. — Ну, что, готово? — Да нет, дядя Яков. — А что звал-то? — Да я не звал». Вася Балабурда — грузчик на сплаве. «А робил-то он на Чусовой реке, на барках. Там разные барки были: и с мукой и с железом - все купеческое было. Так он наберет этого железа как охапку дров и несет на барку... Сходил два-три раза и отробился», или о нем же: «Когда железо оплавляли по реке Чусовой, он дерево поносное в 6 сажен и в поларшина обхватом ставил на попа и вил, как веслом».  «На Чусовой баркой управляли при помощи поносной, чтобы не допустить к скале барку, чтобы не разбилась она. Такой поносной управляли человек двадцать, а она была длиной 7 сажен и перо — 3—4 сажени. Работали два десятка человек, а он один управлялся. Он может поднять эту поносную одной рукой и поставить на стояк. Как будто играет с какой-то валкой».

Человек труда раскрывается в процессе работы. Художественная задача (идея) рассказа диктует условие: показать человека, работающего, благодаря силе, весьма легко, играючи. В результате в преданиях ощутима идеализация человека-силача, культ силы. Сила придает смелость, герой преданий достаточно независим; он защищает себя, он протестует против несправедливости. Сила служит протесту. Кипра Копылов, снятый с работы на демидовском заводе, прячет громадной тяжести лом от заводской плотины. Дело дошло до урядника. Кипра взял с урядника расписку о возвращении на завод и тогда открыл местонахождение лома, заброшенного им на полку. Трое не могли этот лом снять. Силачи в преданиях уносят лом с плотины, досаждая плотинному. Это постоянный мотив. Варьирует в нем вес лома или число людей, которые вместо силача поднимают лом, найдя его.

Женщины на Урале ни в чем не уступали мужчинам. Например, женщина-силачка несет на себе пятипудовый мешок муки, тем самым посрамив купца, издевательски предложившего ей его задаром, если она унесет сама. С женщинами-силачками связан сюжет об умении постоять за себя: силачка сталкивает лбами мужчин, посягавших на ее честь.

Уральских силачей одолеть может только смерть, она оказывается сильнее, с чертом же они — на равных. Ни один не может одолеть другого: «Об заклад один раз побился — черта, говорит, в бане убью. И ночью ему черт явился. В бане все косяки вывернули, разодрались. Наломали один друго, никоторый не победил». Естественно, что предания, записанные повсеместно на Среднем горнозаводском Урале, изображают силачей и как участиков кулачной борьбы: двух-трех человек уронит, когда пять-шесть; этот (Селиванов) и по десять человек бывало побарывал; «или кого другого схватит как мыша, такой сильный»; у Балабурды манера борьбы — в традициях былинного богатыря: поймает одного за ноги и всех выбьет. Женщины-силачки же вмешиваются в борьбу с целью прекратить ее: всех раскидают и расталкают. Драка, бессмысленное озорство определенно осуждается так же, как во многих текстах резко осуждается пристрастие к вину. С традициями крестьянских преданий — национальных (коми) и русских — связан образ силача на чусовском сплаве — Василия Балабурды. В свое время (в 80-е годы XIX в.) Д. Н. Мамин-Сибиряк отмечал широкую известность рассказов о нем: «Балабурда.... легендарный герой, известный на три губернии как сказочный богатырь». Чусовской богатырь не получает подарков, не испытывает на себе царской милости. Напротив, он не понравился царю. Этико-эстетические представления людей труда (сильный, могутный, значит, красивый) приходят в столкновение с представлениями царя: «горбоносый, коренастый» силач показался некрасивым, его не наградили, не оставили в Петербурге. Такой вариант мотива характерен для преданий, бытующих в среде населения чусовских берегов, по профессии это в основном рабочие железоделательных заводов (бывш. Шайтанский, Староуткинский) и сплавщики «железных караванов» по реке Чусовой. Мотив «силач поднимает лошадь (силач тянет воз вместо лошади)», характерный для крестьянских преданий о силачах, в прикреплении к Балабурде встречается постоянно; выпрягает лошадь сам тянет воз; взял их лошаденок, столкал в сторону, в снег, сам поехал; лошадей на себе носил по километрам. Или Балабурда едет «с коробом угля в Урал. На пути — гора длиной километров десять-двенадцать. Вот лошаденка довезет короб до половины горы и станет. Из сил выбьется. Выпряжет ее Балабурда и привяжет сзади. Сам возьмется за оглобли и вывезет короб». Здесь Балабурда, словно приписной к заводу крестьянин, работает на возке угля. Появляются соответствующие реалии: короб с углем, его ввозит на гору силач. Крестьянский мотив своеобразно варьирует, выявляя особенности труда возчиков (профессии, весьма распространенной в заводском деле). Популярность Балабурды проявляется в том, что в преданиях он предстает человеком различных занятий и умений: он — мудрый судья, помогает отыскать пропавшие овчины (сюжет сказки прикрепляется к Балабурде); он - воин, бьется с татарами на Чусовой (эпическим способом борьбы) — в этом случае использован мотив былин. Но самое типичное в преданиях проявление силы Балабурды — на чусовском сплаве барок с продукцией уральских заводов. Балабурда — участник «спишки» барок, грузчик железа и железных изделий, косной, рабочий на барке. В зависимости от характера работы, с Балабурдой связываются типичные для каждого ее вида образы, которые выражают ее специфику, воплощают ее тяжесть, ее самую большую трудность, требующую предельного физического напряжения. Балабурда легко справляется со всеми тяжестями и трудностями. Он неотделим от образа железа колоссальной тяжести и от образа гигантской потеси, так же как Микула Селянинович неотделим в представлении людей от своей богатырской сохи. Конечно, силач Балабурда идеализируется народом, так как он воплощает мечты об облегчении тяжелого труда. Он «играючи» работает, он удачлив в работе, работа для него - «легкость». Здесь мы находимся у истоков поэтики образа силача. Образы силачей в преданиях имеют глубокую этико-эстетическую основу. Они коренятся в трудовой жизни, в труде различных профессий. Силою воображения человек гиперболизирует, заостряет успехи в труде, создавая идеализированный образ, выражающий мечты об облегчении труда и утверждающий силу и профессиональную ловкость рабочих, удачу и успех в труде. В преданиях о сплавной работе—это Василий Балабурда. В преданиях о тяжелой «огневой» работе в кричной — это обжимальщики, молотобойцы, ловко «укрощающие» раскаленный чугун.

Так же как Василий Балабурда связан с образом железа колоссальной тяжести и образом гигантской потеси, так и силачи на «огневой» работе имеют в преданиях свои постоянные образы, выражающие трудовое удальство: это раскаленный чугун, это тяжелые чугунины (или гири), которые, не замечая их, в шутку, тянут за собой обжимальщики и молотобойцы. Эти образы ведут к культу профессии. П. П. Бажов отмечал, что профессии уральских рабочих имеют свою поэтику: «Существовал культ навыков, необходимых в отдельных профессиях... у горняков, у рудознатцев тайна играла большую роль, чем у угольщиков или доменщиков (всякий первый добытчик, открыватель рудника или прииска как-то всегда связывался с тайной): у рабочих прокатных цехов или горняков... следует отметить культ силы подмастерья или могучего забойщика. Этот культ поднимал мастера на сказочную легендарную высоту. А камнерезы, гранильщики имели культ искусства. Это способствовало фольклорным отложениям в уральской рабочей массе». Эти глубоко справедливые мысли подтверждаются и дополняются нашими наблюдениями над силачами в преданиях и связанными с ними предметными образами, выражающими суть специфику того или иного вида труда (поносная, якорь — у сплавщиков; раскаленный чугун — у рабочих кричных цехов и др.). Сами по себе атрибуты труда немного значат, этико-эстетический смысл их раскрывается только путем показа, как сила, умение, профессиональное мастерство людей управляются с ними. В этом сочетании они становятся художественными символами.

Традиция эта идет издалека. Она свойственна русским былинам. Таковы чудесный пахарь Микула Селянинович и его золотая или серебряная сошка, возвеличивающие крестьянский труд. Она свойственна крестьянским преданиям, как национальным, так и русским. Таковы шелковые сети Пери-богатыря, идеализирующие и утверждающие охотничий промысел, его значение. Наши наблюдения над преданиями уральских рабочих различных профессий привели к выявлению следующих образов, художественных символов: силач на сплаве (Василий Балабурда и другие) и потесь (поносная) или якорь; рабочий кричного цеха (молотобоец, обжимальщик) и раскаленный чугун; куренной рабочий — углежог и уголь «черный соболь» (качественный, ценный, редкий). Старатель и необыкновенный самородок (типа «золотой свиньи») — мечта старателей, награда за умелые поиски и «страдательскую» работу. Есть основания утверждать, что ареал этих образов связан с профессиональными групами сплавщиков, заводских рабочих, углежогов, старателей. Доказательством является локальная связанность преданий с теми населенными пунктами, где распространен данный, вид труда; профессия людей (в настоящем или в прошлом), от которых записано предание, наконец (что с нашей точки зрения особенно примечательно), судьба образов в тех населенных пунктах, где имеют место несколько профессий или которые расположены «на границе» профессий. Поясню это положение. Baсилий Балабурда весьма популярен в преданиях сел и деревень по берегам Чусовой. Встречается он и в преданиях заводских поселков, где жили и сплавщики и заводские рабочие: с. Чусовое (бывший Шайтанский завод), пос. Староуткинск, а также в заводских поселках, расположенных близко от Чусовой (Висимо-Уткинск, Висим). В тех населенных пунктах, где живет заводское население, предания о Балабурде получают рабочий колорит. В результате отходят на второй план, теряют конкретные реалии мотивы Балабурды — грузчика на сплаве, и рабочего на барке: не указывается характер тяжестей, которые легко носил Балабурда, теряется термин сплавщиков — «потесь (поносная)», заменяется словом «бревно». Зато появляются образы заводских преданий о силачах: «чугунная плита», которую Василий, осердясь, бросил через себя в поединке; чугунный лом, который богатырь прячет от плотинного.

Образы рабочих-богатырей — помогают выявить комплекс качеств, навыков, умений, необходимых в той или иной профессии и весьма ценимых рабочими как непременное условие успешной работы. Выяснение этого комплекса качеств, навыков, умений ведет нас к этико-эстетическим представлениям рабочих разных профессий, позволяет восстановить некоторые моменты их социальной психологии в прошлом. Физическая сила, крепость, могутность ценилась рабочими всех профессий, как и вообще среди трудового народа. На «огненной» заводской работе она помогала ворочать пудовую крицу, бить молотом по раскаленному чугуну, превращая его в заготовку для производства железа; на куренной работе — валить лес, пилить и колоть укладывать в кучу, дернить ее; на сплавном деле — спихивать тяжелую барку, грузить ее, налегая всем телом, удерживать потесь, единоборствуя с бешеной горной рекой. Предания выделяют в особенности профессии кричных рабочих - обжимальщиков, молотобойцев — такие, в которых необходима необыкновенная физическая сила в сочетании с выносливостью к жару, с ловкостью в движениях. У сплавщиков постепенно складывался культ таких навыков, как физическая сила, быстрота, мгновенность реакции на острую ситуацию, смекалка, находчивость, знание реки во время вешней воды. Старатели, горщики, работа которых не имела постоянных, определенных результатов и, казалось, была подвержена случайности, большое место в представлениях об удачной работе отводили знанию тайны, тайного слова, необыкновенному умению «видеть», «чувствовать» драгоценные металлы и камни. У куренных рабочих-углежогов были свои приметы, признаки, по которым определяли готовность угля в «кучонке», но знание их давалось таким упорным трудом и так ценились опытные углежоги, что постепенно сложился культ внутреннего чутья, интуиции, «живинки в деле». И возник образ—«соболя поймать». Настоящий уголь так же нелегко получить, как поймать черного соболя». В рабочих преданиях Урала очевидно переплетение традиций: национальных (в частности, коми-пермяцких) и русских крестьянских преданий. Традиция эта продолжает свое развитие. На почве рабочих преданий она обогащается новыми сюжетами, мотивами, образами.