Страх Британии и Франции породил ложь о Мюнхенском сговоре

Страх Британии и Франции породил ложь о Мюнхенском сговоре

Владимир Путин призвал страны Запада осудить Мюнхенский сговор и раздел Чехословакии накануне Второй мировой войны. Мюнхенские соглашения 1938 года стали рубежной чертой, определившей не только неизбежность дальнейшей агрессии Гитлера, но и разочарование Москвы в своем сотрудничестве с Европой. Переписка советских дипломатов наглядно описывает интриги британских и французских элит, которые боялись войны, но своими действиями ускорили ее начало.

В 1938 году основная внутренняя полемика в руководстве СССР шла вокруг выработки курса практических мер дальнейшего противостояния гитлеровской агрессии. Требовался анализ причин, побудивших Лондон и Париж заигрывать с Берлином. Первое, что бросалось в глаза: публичное стремление избежать войны путем уступок. При этом сама война с Германией или даже угроза применения силы (вообще любая форма внешней конфронтации, требовавшая мобилизации общества и экономики) воспринимались частью правящей элиты Великобритании и Франции как абсолютное зло, самый худший из всех вариантов развития событий. Обнаруженные после окончания войны немецкие документы свидетельствуют, что Гитлер тогда не был готов в полномасштабной войне в Европе и очень опасался ужесточения позиции западных государств или их коалиции с СССР. В Лондоне и Париже такой информацией не обладали, ориентируясь только на донесения своих послов в Берлине. А они либо открыто сочувствовали Гитлеру (англичане), либо «были запуганы» (французы).

В итоге позиция Народного комиссариата иностранных дел и советского правительства в целом сводилась к тому, что война – не есть обязательное условие, требуемое в тот конкретный момент времени для остановки германской агрессии. Но угроза применения коллективной силы совокупных потенциальных союзников (СССР, Франции и Великобритании), просто элементарное демонстративное проявление жесткости (хотя бы на словах) и солидарности (хотя бы внешне) могло бы отрезвить Берлин. Даже после Мюнхена такая возможность еще сохранялась.

В Париже и Лондоне, несмотря на многовековые традиции дипломатии и разведки, просчитать эти вещи не смогли. И стало понятно, что проблема тут даже не во внешнеполитических раскладах в Европе, а во внутренней ситуации в Великобритании и Франции, что делало их крайне ненадежными союзниками или даже партнерами по переговорам.

Трясущийся Париж

Очень примечательна в этом отношении даже не телеграмма, а обширный доклад полпреда в Париже Якова Сурица в Москву наркому Литвинову от 12 октября 1938 года. В этом документе советский дипломат анализирует причины быстрой деградации внешнеполитической линии Франции, и те информационно-пропагандистские методы, которые использовали правые для оправдания своих действий в Мюнхене.

«Дорогой Максим Максимович, в настоящем своем письме я меньше всего намерен останавливаться на отдельных фазах истекших событий. Они еще слишком свежи у всех в памяти, и навряд ли имеет поэтому смысл воспроизводить их в хронологической последовательности. Гораздо важнее попытаться разобраться в причинах, приведших Францию к теперешнему Седану (Суриц имеет в виду катастрофическое поражение Франции в 1870 году в ходе франко-прусской войны, гибель французской армии, пленение императора Наполеона III и в конце концов падение монархии во Франции. «Седанская катастрофа» до сих пор одно из самых чувствительных событий французской истории, которая часто используется как метафора государственной трагедии. Во французском языке географические понятия «Седан», «Березина» и «Севастополь» стали словами-метафорами, понятными без дополнительных пояснений, например, «сделать Березину» – найти неожиданное счастливое решение в безвыходной ситуации – прим. ВЗГЛЯД).

О том, что Франция пережила свой второй Седан и что в Мюнхене ей нанесено было страшнейшее поражение, сейчас отдает себе отчет любой француз.

Даже те, которые еще недавно надрывали себе горло при встрече Даладье в Бурже (Эдуар Даладье в 1938 году премьер-министр Франции, аэропорт Бурже был тогда единственным аэропортом Парижа – прим. ВЗГЛЯД) и осыпали цветами его триумфальное шествие к могиле неизвестного солдата, сейчас уже усвоили ряд непреложных и в достаточной мере неприятных истин, а именно что:

1) Германия при помощи Франции без единого выстрела увеличила свое население больше чем на 3 млн и сейчас довела его до размеров, больше чем в два раза превышающих население Франции (это важный факт – чисто демографическое преобладание немцев над французами и англичанами воспринималась на Западе как чуть ли заведомый признак поражения в потенциальном военном столкновении – прим. ВЗГЛЯД);

2) что Германия увеличила свою территорию больше чем на 27 тыс. кв. км;

3) получила в подарок ряд высокооборудованных фабрик и заводов и важнейшие отрасли минеральных богатств;

4) захватила сейчас в свои руки линию укреплений, которая всегда рассматривалась как наиболее серьезный барьер против германской агрессии в Центральной Европе, и что одновременно Франция:

1) лишилась своего наиболее верного союзника в Центральной Европе (имеется в виду Чехословакия – прим. ВЗГЛЯД),

2) лишилась армии, которая в военное время могла быть доведена до 1 млн – 1,5 млн человек и, опираясь на отошедшие укрепления, способна была задержать не менее численную германскую армию,

3) что Франция растеряла сейчас всех своих союзников, подорвала связь с СССР и значительно, даже в глазах Англии, обесценила свой удельный вес и свою роль союзника.

Совершенно, конечно, естественно, что у всякого возникает вопрос, как могло случиться, что Французское правительство пошло на такие унизительные условия, что довело его до такого потрясающего поражения.

Здесь (особенно среди крайне левых кругов) очень популярно объяснение, которое может быть сведено к одной простой фразе: «Франция предана изменниками». Все, что случилось, является, мол, результатом заговора и махинацией, разработанных в верхах финансовой олигархии и осуществленных при помощи их агентуры в правительстве Бонне-Монзи (Анатоль де Монзи – в 1938 году министр общественных работ, интеллектуал, обладатель блестящего ума, ученый-энциклопедист, инвалид с рождения, в период с 1918 по 1940 года восемнадцать раз занимал различные министерские посты, пацифист, продвигавший странную теорию союза Франции и Италии. Голосовал за Петена, но из-за своих пацифистских взглядов подвергался нападкам со стороны правительства в Виши. Умер в Париже в 1947 года – прим. ВЗГЛЯД) и друг.

То, что «заговор» действительно существовал и что для одурачения общественного мнения были использованы и пущены в ход неслыханные по своему цинизму приемы, сейчас уже не подлежит никакому сомнению.

Но все же было бы, конечно, неправильно свести все объяснения к одному простому заговору и «махинациям». В действительности дело обстояло гораздо сложнее.

Необходимо прежде всего отметить, что в стране не наблюдалось никакого настоящего подъема, никакого серьезного движения в пользу Чехословакии, никакого ощущения, что в Чехословакии действительно задеты жизненные интересы самой Франции. Народ в общем «безмолвствовал». Не было за все время ни массовых демонстраций сочувствия (если не считать нескольких собраний коммунистов), ни каких-либо иных форм проявлений симпатии к чехам. Создавалось определенное впечатление — это нужно открыто сказать, — что население не пронизано сознанием ответственности за Чехословацкие дела, что война в «пользу чехов» далеко не популярна и, в лучшем случае, воспринимается как тяжелый и неприятный долг. Конечно, этому не мало содействовала вся работа «организаторов капитуляции», прибравших к рукам 90% всей печати и при ее помощи солидно дезориентировавших общественное мнение. Но все же не подлежит сомнению, что, будь в стране иное, более «воинственное» настроение, ощущение «близкого», «родного», за что стоит драться, это в чем-нибудь прорвалось бы (этот абзац в Москва отчеркнули красным карандашом – прим. ВЗГЛЯД).

Этого не только не случилось, но, наоборот, на протяжении ряда дней мы все были свидетелями позорнейших сцен, когда под вой обезумевшей толпы трусость возводилась в добродетель и капитулянты прославлялись как национальные герои. Конечно, «народ», в точном смысле этого слова, ко всем этим инсценировкам и парадам не имел никакого отношения. Но все же овладевшие за эти дни улицей «люди 6 февраля» в какой-то мере учитывали и настроения более инертных кругов населения, настроения, которые не чужды были чувству облегчения, что «миновала чаша сия», что спал, наконец, кошмар войны».

Здесь требуется пояснить, что такое «люди 6 февраля», о которых говорит полпред Яков Суриц. 6 февраля 1934 года в Париже вспыхнул вооруженных бунт крайне правых и откровенно профашистских групп, сконцентрировавшихся вокруг антисемитской организации «Аксьон франсэз». На площади Согласия, то есть напротив Национальной Ассамблеи, но на другом берегу Сены появились баррикады, а вооруженная толпа угрожала захватить парламент. Жандармы обороняли мост через Сену, чтобы не дать путчистам прорваться к правительственным зданиям. В результате перестрелок погибло 16 человек, около двух тысяч получили ранения.

Есть все основания полагать, что путчисты (а многие историки называют события 6 февраля именно путчем против Третьей республики) могли легко захватить правительственные здания, но командовавший фашистскими путчистами полковник Франсуа де ла Рок не стал этого делать, сказав своим сторонникам, что «Франция еще не готова». Формальной причиной для путча стал крах финансовой пирамиды, которую организовал на базе ссудно-закладного банка Байонны легализованный во Франции украинский еврей Серж Александр Ставиский – профессиональный преступник (от торговли наркотиками до поддельных векселей) и мошенник. Крах организованной Стависким пирамиды на фоне общеэкономического коллапса привел к политическому кризису во Франции, сопровождавшемуся резким ростом антисемитизма и, следовательно, симпатий к национал-социалистскому движению в Германии. Потому со стороны «Аксьон франсэз» и других профашистских групп открыто выставлялись антисемитские лозунги, получавшие поддержку у «простых французов», той самой «инертной массы», о которой пишет полпред Суриц.

Путч 6 февраля серьезно напугал французскую политическую элиту и выявил массовую поддержку со стороны французов фашистских и антисемитских движений. С одной стороны, началось формирование Народного фронта, как ответа нарождавшемуся французскому фашистскому движению, с другой – сами фашисты консолидировались, почувствовали силу и стали искать союзников во власти.

Примечательна дальнейшая судьба полковника де ла Рока, которого впоследствии сделали чуть ли не «основателем французского фашизма». Потомственный аристократ и военный, даже «роялист» Франсуа де ла Рок никак не ассоциировался с «плебейским» фашизмом. Он одинаково противостоял и коммунистам Мориса Тереза, и откровенным фашистам-погромщикам Жака Дорио (фигуры во Франции чрезвычайно одиозной вплоть до осквернения французскими солдатами его могилы в Баварии в период послевоенной оккупации Германии) и монархистам Шарля Морраса. В 1940 году в боях с немцами погибнет его сын, Жак-Франсуа. Полковник откажется сотрудничать с немцами, обвиняя нацистов в «антихристианстве». В 1941 году он установит контакт с британской разведкой. Члены его «Социальной партии» будут активно участвовать в сопротивлении. Он даже попытается протестовать перед правительством Виши против арестов евреев и создания на территории Франции гетто.

В 1943 году гестапо арестует де ла Рока и отправит его в концлагерь, откуда его освободят американцы. Но французы заново арестуют де ла Рока, обвинив его в коллаборационизме. Через несколько лет он умрет под домашним арестом в статусе обвиняемого. В начале 1960-х годов правительство Мишеля Дебре реабилитирует полковника де ла Рока и даже наградит его крестом Сопротивления.

Переоценка его личности привела и к переоценке событий 6 февраля 1934 года, поскольку стало понятно, что полковник Франсуа де ла Рок был «виртуальным» лидером крайне правых, а его реальные взгляды не совпадали с теми лозунгами, которые выдвигали французские фашисты. Управляли же этим всем реально совсем другие люди.

Суриц продолжает:

«Организаторы капитуляции», бесспорно, очень умело и ловко использовали всеобщий страх перед войной и глубоко внедрившееся в стране нежелание воевать. В этом, конечно, было их главнейшее преимущество, их сильнейший козырь против своих противников из лагеря сторонников «твердой политики». Доводы последних, что такая политика вовсе не равнозначит войне, а даже, наоборот, способна предотвратить войну как ныне, так и впредь, имели все же ту «слабую» сторону, что не исключали и не скидывали со счетов и риска войны. Умелой пропагандой (особенно в памятные дни перед самым Мюнхеном) этот «риск» был превращен капитулянтами в «неизбежность», и страна была поставлена перед трудной дилеммой – уступать или воевать. Для того чтобы страна воочию почувствовала, что из себя представляет война, все «предупредительные мероприятия» намеренно были облачены в форму, очень болезненно задевавшие население. Париж был ввергнут в темноту, началась частичная реквизиция средств передвижения, в частности автомобилей, «рекомендована» была немедленная эвакуация женщин и детей, занятия в школах были приостановлены. На вокзалах происходило нечто невероятное, за городом рылись траншеи, спекулянты начали взвинчивать цены, сберегательные кассы осаждались держателями. Ряд дней Париж жил под ощущением неизбежной войны. Все, кто в эти дни пытался напомнить о чести и достоинстве, всякий, кто призывал к благоразумию и твердой политике, был занесен в разряд «сторонников» и «разжигателей» войны. В такое положение, между прочим, попала и компартия».

Здесь Суриц очень подробно описывает «атмосферу страха», которую раздували правые круги перед поездкой в Мюнхен. Страшные потери, которые понесла Франция в Первой мировой войне, выработали у французов на подкожном уровне нежелание воевать и общее отвращение к войне. Впоследствии это сказалось и на самом ходе военных действий в 1940 году.

Нет смысла лишний раз комментировать тяжелейшую психологическую травму «потерянного поколения», generation perdu, породившую в том числе и чрезвычайно популярную декадентскую культуру Франции того периода.

Но если в Германии под влиянием последствий Версальского договора точно такая же «окопная травма» породила агрессивный реваншизм и фашизм, то во Франции – декадентство, апатию и страх.

 

В таком психологическом состоянии французское общество не было готово сопротивляться внешнему давлению даже в большей степени, чем британское, что и предопределило внешнеполитическую позицию правительства Даладье-Боннэ.

«Наряду со спекуляцией на нежелании воевать очень ловко была использована и версия (возможно, и близкая к правде) о недостаточной подготовленности Франции к войне. Из уст в уста передавались сведения об утере ею темпов в вооружениях, об отставании в ряде специальных областей, в частности о плачевном состоянии ее авиации, о слабом потенциале ее военной промышленности и т. д. Из очень солидного источника я знаю, что известное уже Вам мнение ген. Гамлена («уступаем в авиации, но в конце концов победим») далеко не разделялось некоторыми его коллегами по Военному совету. Так, например, такие специалисты, как Жорж, Гуро (Суриц имеет в виду генерала Анри Гуро, чрезвычайного популярного героя колониальных войн и Первой мировой, в 1919 году – главнокомандующего французской армией в Леванте и Киликии. Это он организовывал расчленение Шама – современных Сирии и Ливана, и в 1921 году был взят в заложники кланом Асадов. В оккупации жил на территории Виши, умер в 1947 году в Париже. А генерал Жорж Катру сменил Гуро на посту командующего войсками в Леванте, отказался подчиниться Виши, за что заочно был приговорен к смертной казни. Был одним из организатором перелета в СССР французских летчиков из Сирии, ставших затем эскадрильей «Нормандия-Неман». В 1945 году назначен послом Франции в Москве. Скончался в 1969, его именем названа площадь в Париже – прим. ВЗГЛЯД), Вильеман, очень скептически расценивали исход войны. Возможно, конечно, и даже наиболее вероятно, что в этих оценках сказались политические настроения их авторов, но к их мнению все же прислушивались, и, как мне известно, они в немалой степени повлияли на некоторых колеблющихся членов кабинета. Одновременно очень высоко и, по-видимому, намеренно преувеличенно расценивалось состояние сил противника. Для этого не мало потрудились вконец запуганное французское посольство в Берлине и неофициальные Гитлеровские агенты во Франции.

...Огромное большинство в кабинете, и, несомненно, сам Даладье, пошло на капитуляцию, поддавшись больше всего чувству страха и неуверенности в своей силе, боязни, словом, поражения и меньше всего, конечно, руководствовалось стремлением уберечь Гитлера и Муссолини от поражения.

Факторы «идеологического» порядка в эти тревожные дни вообще, вероятно, не очень сильно занимали воображение растерянных хозяев теперешней Франции. Никто из них (за исключением, может быть, одного Манделя) не чувствовал себя способным руководить современной войной».

Фактически единственным последовательным сторонником союза с СССР и последовательного противостояния немецкой агрессии Суриц называет Жоржа Манделя – на тот момент министра колоний Франции. Еще во время Первой мировой войны молодой журналист Жорж Мандель был личным помощником премьера Клемансо. Мандель никогда не скрывал своего крайне отрицательного отношения к Германии, к Гитлеру лично, к «политике умиротворения», выступал за немедленный союз с СССР и осуждение агрессий Германии и Италии.

С началом войны уже немолодой Жорж Мандель добровольцем вступил во французскую армию и участвовал в боях. В 1940 назначен министром внутренних дел в правительстве Поля Рейно, что многие во Франции восприняли как жест решимости сопротивляться Германии до конца. Отказался эвакуироваться в Англию по идейным соображениям. Сказал английскому генералу Эдуарду Спирсу: «Вы боитесь за меня, потому что я — еврей. Хорошо, именно потому что я еврей, я завтра не уеду; это выглядело бы так, будто я боюсь, будто я бегу». Настаивал на переезде всего французского правительства в Алжир и продолжения сопротивления оттуда.

Отправился в Марокко, где был арестован вишистским генерал-губернатором Шарлем Ногэ и обвинен в «подготовке войны с Германией». Для немцев и французских фашистов был главным объектом антисемитских нападок, особенно через газету «Je suis partout» («Я – везде») – французский аналог «Фёлькише беобахтер».

Жоржа Манделя немцы почему-то сразу не убили, а некоторое время держали в концлагере Равенсбрюк, а затем отдали в Париж. В июне 1944 года вишистская милиция из комендатуры Парижа под командованием Жозефа Дарнана вывезла Манделя в лес Фонтенбло и расстреляла как бы в отместку за убийство партизанами Сопротивления вишистского министра пропаганды Филиппа Анрио.

В 1994 году в Париже большим тиражом вышла официальная биография Жоржа Манделя. Ее автор – тогда молодой и перспективный политик Николя Саркози.

Жульничающий Лондон

Похожим образом описывал происходящее в Британии и советский посол Майский в телеграмме в Москву от 2 октября 1938 года:

«1) 30 сентября утром , когда в Лондоне стали известны условия мюнхенского соглашения, я поехал к Масарику (посол Чехословакии в Лондоне Ян Масарик, сын первого президента Чехословакии – прим. ВЗГЛЯД) выразить мое глубокое сочувствие народам Чехословакии и мое глубокое возмущение предательством Англии и Франции в отношении Чехословакии. Масарик –высокий, крепкий, в обычных условиях несколько циничный мужчина –упал мне на грудь, стал целовать меня и расплакался как ребенок.

«Они продали меня в рабство немцам, – сквозь слезы восклицал он, – как когда-то негров продавали в рабство в Америке!»

 

2) Вчера я имел длинный разговор с Ллойд Джорджем (премьер-министр Англии в 1916–1922 годах – прим. ВЗГЛЯД), во время которого последний между прочим рассказал мне, что дней десять назад, в самый разгар кризиса, Болдуин (премьер-министр Англии в 1935–1937 годах – прим. ВЗГЛЯД) посетил Чемберлена и сказал ему: «Вы должны избежать войны ценой любого унижения». И дальше Болдуин остановился на неподготовленности Англии к войне, на слабости ее вооружений, на организации противовоздушной обороны, на вопиющей нехватке зенитной артиллерии и т. д. В заключение Болдуин прибавил: «Если начнется война и все эти дефекты обнаружатся, то возмущенная публика просто повесит нас с Вами на фонарных столбах». Ллойд Джордж убежден, что разговор с Болдуином сыграл немалую роль в подготовке мюнхенской капитуляции. 

3) Ближайшая перспектива рисуется Ллойд Джорджу в очень мрачном виде. Западные «демократии» понесли жестокое поражение. Франция окончательно стала на положение второстепенной державы (Даладье Ллойд Джордж считает слабым человеком, а Боннэ просто изменником, поддерживающим преступные связи с германским правительством).

4) Лига наций и коллективная безопасность мертвы. В между народных отношениях наступает эпоха жесточайшего разгула грубой силы и политики бронированного кулака (Майский, конечно, был дипломатом очень прозорливым, но в целом удивительно, что сама британская дипломатия этого не понимала – прим. ВЗГЛЯД). В Англии царит глубокая реакция, и у власти стоят наиболее консервативные круги буржуазии, боящиеся прежде всего коммунизма...

5) Настроения в стране понемногу начинают меняться. В первые 2 дня широкие обывательские массы были полны самого необузданного восторга по поводу избежания войны, хотя в более серьезных политических кругах, в том числе среди консерваторов, сразу же обнаружились беспокойство и опасение в связи с условиями и обстановкой мюнхенского соглашения. Весьма любопытно, что «Дейли-телеграф» и пресса Бивербрука с самого же начала взяли трезвый и даже критический тон. (Уильям Максвелл Эйткен, 1-й барон Бивербрук, британский медиа-магнат канадского происхождения. Во время Первой мировой войны – министр информации Великобритании. В 1943-45 – Лорд-хранитель малой печати. Отличался крайне антифашистскими и антинемецкими взглядами. Именно принадлежащие его концерну газеты раскручивали скандал вокруг короля Эдуарда VIII и американки Уоллис Симпсон, а также вокруг прогитлеровских взглядов короля и его морганатической жены. Симпатизировал СССР и лично Сталину: «Коммунизм при Сталине завоевал аплодисменты и восхищение всех западных наций. Коммунизм при Сталине дал нам примеры патриотизма, равные лучшим в анналах истории. Коммунизм при Сталине вырастил лучших генералов в мире. Гонения на христианство? Это не так. Не существует никаких религиозных преследований. Двери Церкви открыты. Расовые преследования меньшинств? Совершенно нет. Евреи живут, как все. Политические репрессии? Конечно. Но теперь ясно, что те, кто были расстреляны, предали бы Россию её немецким врагам» – знаменитая цитата британского медиа-магната. Скончался в 1964 году в Суррее. – прим. ВЗГЛЯД) Вся «левая» пресса («Манчестер-гардиан», «Дейли-геральд», «Ньюс-кроникл», «Экономист» и другие) немедленно же атаковала с различной степенью категоричности договор четырех.

Сейчас обыватель начинает несколько успокаиваться, а сомнения и протесты со стороны более сознательных элементов возрастать. В этом отношении характерна отставка морского министра Дафф-Купера, вызванная его несогласием с политикой Чемберлена. (Альфред Дафф Купер, 1-й виконт Норвич, на тот момент первый лорд адмиралтейства, то есть военно-морской министр. Дипломат, герой Первой мировой. Выступал с резкой критикой Мюнхенского сговора, подал в отставку. Дафф Купер в послевоенное время был послом Соединенного королевства во Франции. Скончался в 1954 году – ВЗГЛЯД). Тем не менее не подлежит, конечно, никакому сомнению, что премьер-министр имеет сейчас за собой не только подавляющее большинство консервативной партии, но также и подавляющее большинство электората. Если бы новые выборы произошли в ближайшие недели, Чемберлен мог бы твердо рассчитывать на сохранение, а может быть, даже и на увеличение нынешнего большинства в парламенте».

При этом для пропагандистско-информационного обеспечения своей политики в Лондоне (и частично в Париже) открыто использовались методы дезинформации, того, что мы сейчас называем «фейк-ньюс». В Москве крайне резко реагировали на происходившее в информационной сфере. Так, замнаркома Потемкин 3 октября телеграфирует Майскому в Лондон:

«Вы хорошо знаете, как Англия и Франция на самом деле «сотрудничают» с СССР, и как, тем не менее, они демонстрируют это «сотрудничество» перед международным общественным мнением. В целях либо самооправдания, либо нашей компрометации, когда творят свои темные дела в Испании и Чехословакии. Сейчас те же Франция и Англия пускают в широкое обращение мошенническую выдумку, будто держали нас в курсе своего сговора с Гитлером в чехословацком вопросе и чуть-ли не согласовывали с нами решений мюнхенской конференции. Мы опровергаем это жульничество через ТАСС. Несмотря на провокационный характер выдумок относительно «сотрудничества» Англии Франции и СССР, Ваши собеседники как, Галифакс и Кадоган, без зазрения совести продолжают разговоры с Вами на эту тему. В передаче Вами этих разговоров мы не видим критического к ним отношения. Создается впечатление, будто Вы принимаете всерьез это очковтирательство, которое, однако, не может не быть очевидным для Вас».

На следующий день, 4 октября вдогонку из Москвы за подписью того же Потемкина улетает новая шифрограмма сразу в четыре посольства: в Лондоне, Париже, Праге и Вашингтоне. «Примите все меры к тому, чтобы сообщение ТАСС от 4 сентября по поводу жульнической корреспонденции из Парижа в «Прагер Прессе» было не только возможно шире опубликовано в прессе Вашей страны, но и надлежащим образом использовано дружественными органами печати. <…> Сообщите, что предпринимаете в этом направлении».

Практически одновременно – в разницей с предыдущей телеграммой буквально в несколько десятков минут – в посольство Майскому приходит еще одна, следующего содержания: «Рейтер отклонил телеграмму ТАСС опровергающую сообщение парижского корреспондента Юнайтед пресс о причастности СССР к мюнхенскому совещанию ссылаясь на то, что помещение таких сообщений противоречит практике Рейтера. Прошу принять меры, передаче газетам опровержения ТАСС сообщения Юнайтед пресс также опровержения сообщения Прагерпрессе. Телеграфируйте результаты».

Последняя телеграмма в оригинале написана от руки и подписана Яковом Семеновичем Хавинсоном, легендой советской журналистики и пропаганды. В 1936-39 он работал первым заместителем руководителя ТАСС, а с 1939 по 1943 – ответственным руководителем ТАСС и входил в состав Совинформбюро. После войны он работал в газете «Правда», помощником предсовмина Косыгина, а с 1957 года тридцать лет до выхода на пенсию в 1987 году (уже в возрасте 86 лет) работал главным редактором журнала «Мировая экономика и международные отношения» (Хавинсон в 1957 стал первым главным редактором этого издания»). Скончался в 1989 году в Москве.

Иными словами, Майский получил не только выволочку за то, что недостаточно резко (по мнению Москвы) протестовал против устных высказываний в частных беседах Галифакса и Кадогана, но и прямой приказ использовать любые возможности для обнародования мнения СССР, то есть «Прорыва информационной блокады». О чем шла речь?

Вот то самое сообщение ТАСС, которое отказалось публиковать агентство «Рейтер»:

«В официозе министерства иностранных дел Чехословакии «Прагер прессе» от 30 сентября под заголовком «Париж — Лондон — Москва» помещено сообщение парижского корреспондента названного органа, будто бы правительства Франции и Англии регулярно информировали правительство СССР о положении чехословацкого вопроса, причем между г. Бонне и т. Сурицем, г. Галифаксом и т. Майским происходили будто бы длительные совещания по этому вопросу. Отсюда корреспондент «Прагер прессе» заключает, что мюнхенская конференция «представляет собой не просто пакт четырех».

ТАСС уполномочен заявить, что вышеприведенное сообщение корреспондента «Прагер прессе» совершенно не соответствует действительности. ТАСС уполномочен сообщить, что при встречах г. Бонне с т. Сурицем и г. Галифакса с т. Майским, имевших место в последнее время, обоим полпредам СССР сообщалась лишь такая информация, содержание которой не выходило за рамки сведений, публикуемых в ежедневной прессе. Никаких совещаний и тем более соглашений между правительствами СССР, Франции и Англии по вопросу о судьбах Чехословацкой республики и об уступках агрессору не происходило. Ни Франция, ни Англия не консультировались с СССР, а лишь сообщали правительству СССР о совершившихся фактах. К конференции в Мюнхене и ее решениям, как было уже заявлено в сообщении ТАСС от 2 октября с. г. Советское правительство никакого отношения не имело и не имеет».

В этот же день 4 октября в газете «Известия» была опубликована передовица с заголовком «Политика премирования агрессора», где подробное излагалось мнение советского правительства на итоги мюнхенской конференции и опровергались попытки путем «фейк-ньюс» притянуть СССР к мюнхенскому сговору. А посол Майский снова отправился к Галифаксу, чтобы, по настоянию Москвы, более резко выразить протест.

 

И 12 октября он пишет в Москву обширную телеграмму, которая помимо всего прочего отлично демонстрирует и то, к каким чисто словесным ухищрениям прибегал Галифакс, оказавшийся в крайне щекотливой ситуации:

«1. В сегодняшних утренних газетах появился отчет о речи, произнесенной 10 октября в Шорехаме канцлером герцогства Ланкастерского, членом кабинета лордом Винтертоном (Эдвард Тёрмур, 6-ой граф Уинтертон, наследственный пэр Ирландии, консервативный британский политик, близкий к Чемберлену. Принимал участие в том же 1938 году в неудачной конференции в Эвиане, где обсуждалась судьба европейских евреев. При Черчилле отстранен от политической деятельности, заседал в палате лордов, скончался 1962 году – прим. ВЗГЛЯД) в которой он, между прочим, заявил, что «Россия во время чехословацкого кризиса не предлагала со своей стороны никакой помощи и в силу своей военной слабости отделывалась лишь весьма общими и неопределенными обещаниями». Я сразу же дал в печать заявление от имени посольства (опубликовано в «Известиях» 14 октября 1938 года – прим. ВЗГЛЯД), текст которого вам передан Рейтером, а сверх того, учитывая высокое официальное положение оратора, попросил свидания с Галифаксом и заявил ему протест».

То есть, послу Майскому не только удалось каким-то образом протолкнуть в «Рейтер» советское опровержение (что изначально представлялось просто нереальным), но и, выполняя распоряжение Москвы, высказать все в лицо Галифаксу.

«2. Суть моего протеста сводится к следующему. На протяжении минувших недель ряд очень высокопоставленных лиц в Англии и Франции, в том числе лица, занимающие важнейшие официальные посты, распространяли лживые измышления о позиции СССР в отношении Чехословакии. Эти измышления в основном сводились к тому, что СССР не собирается выполнять своих обязательств по советско-чешскому пакту и что он не может это сделать ввиду слабости Красной Армии и недостатков советского воздушного флота (в этом месте Галифакс утвердительным кивком головы и небольшой репликой подтвердил, что такие слухи действительно распространялись). Смысл данной клеветы был совершенно ясен: распространители ее таким путем пытались свалить на СССР ответственность за свое систематическое отступление перед агрессором, закончившееся, как известно, мюнхенским соглашением.

Я полагал, что после речи Литвинова в Лиге наций 21 сентября лживые измышления, которые я имею в виду, больше не будут пускаться в оборот. Я рассчитывал также, что недавние дебаты в английском парламенте сделали совершенно очевидным для каждого британского гражданина, а тем более для каждого члена кабинета одну простую истину:

СССР не имел и не имеет никакого отношения ни к политике, приведшей к Мюнхену, ни к самому мюнхенскому соглашению, которое, по моему глубокому убеждению, будет иметь катастрофические для мира последствия в наши дни и которое будет сурово осуждено историей.

 

С тем большим изумлением я узнал сегодня из газет, что не какой-нибудь безответственный журналист, даже не какой-либо рядовой член парламента, а министр кабинета (канцлер Ланкастерский считается членом кабинета министров, см. выше – прим. ВЗГЛЯД) публично повторяет лживые измышления об СССР, не имеющие под собой даже и тени каких-либо оснований. Ввиду указанного я считаю своим долгом заявить протест против выступления лорда Винтертона.

3. Галифакс ответил, что он вполне понимает мотивы и законность моего протеста, поскольку Уинтертон является членом кабинета, но подчеркнул при этом, что в недавних парламентских дебатах ни он сам, ни премьер-министр не позволяли себе языка, который мог бы дать повод для каких-либо нареканий. Галифакс прибавил, что он доведет до сведения Чемберлена о моем протесте, а также переговорит с Винтертоном и со своей стороны приложит все усилия к тому, чтобы в будущем подобных инцидентов больше не повторялось. Он тем более сожалеет о выступлении Винтертона, что взаимные попреки и обвинения по поводу того, что уже совершилось, только без нужды осложняют отношения, а между тем Галифакс считает, что необходимо сейчас еще раз и с особой силой подчеркнуть то, что он говорил мне в прошлом разе (29 сентября), а именно, что, несмотря на мюнхенскую конференцию «четырех» и несмотря на то, что британскому правительству, может быть, и в дальнейшем придется от времени до времени обсуждать и решать различные вопросы с Германией и Италией, он тем не менее очень хочет сохранить с СССР хорошие отношения и отнюдь не собирается исключать СССР из урегулирования общеевропейской проблемы. Я ответил, что СССР тоже желает поддерживать с Англией хорошие отношения, но что сейчас больше, чем когда-либо мы будем судить о состоянии и перспективах этих отношений не на основании слов и заверений, а на основании фактов и дел. Галифакс заметил, что такой подход, по его мнению, является наиболее «мудрым и разумным».

4. Я хотел было уходить, полагая, что цель моего визита может считаться исчерпанной, но Галифакс остановил меня и, возвращаясь к моей оценке мюнхенского соглашения, стал разъяснять, что, мол, позицию Англии в Европе «не понимают». Суть современных событий будто бы состоит в том, что в мировом масштабе идет борьба между двумя «идеологическими фронтами» – фашистским и коммунистическим, борьба, в которой Великобритания занимает «серединное положение», не симпатизируя ни той, ни другой стороне. Я высмеял эту концепцию и подчеркнул, что на самом деле речь идет о борьбе между агрессорами и миролюбивыми державами и что если в этой борьбе Англия будет занимать какую-то «серединную позицию», а фактически договариваться с агрессором, то в конечном счете она больше всех пострадает. В качестве иллюстрации я привел мюнхенскую капитуляцию, которая открывает перед Германией возможность в короткий срок создать «серединную Европу», грозящую весьма тяжкими последствиями не только для дела мира, но и для самой Великобритании. «Так что же, – возразил Галифакс, — вы хотели бы войной предотвратить германскую гегемонию в Центральной и Юго-Восточной Европе?» Я ответил: «Не войной, а хорошей политикой. Почему вы всегда пугаете людей войной? До войны можно и должны не допустить, если вовремя принять меры. Беда только в том, что Англия, а за ней Франция до сих пор не хотели принимать такие меры. Всякую болезнь легко излечить в начале. Если же болезнь запустить, то может наступить момент, когда, несмотря на самые отчаянные усилия и на самые искренние симпатии врача, пациент все-таки умрет». Галифакс кивнул в знак согласия и прибавил: «даже операция может не помочь».

Здесь Майскому пришлось столкнуться с той же болезнью, которую переживало общественное мнение Франции в тот же период, и о чем подробно писал из Парижа в Москву полпред Суриц. Галифакс выражал мнение в том числе и той группы в Лондоне, которая любыми способами избегала оказания даже иллюзорно-демонстративного давления на Берлин. Частично это было связано с реальными представлениями британской элиты о том, что «Великобритания не готова к войне», но в большой мере со странным нежеланием или неспособностью понимать саму природу гитлеровского режима. Стратегическое мышление, как это не удивительно, отсутствовало. Стремление сохранить комфортное статус-кво доминировало над всеми остальными чувствами и стремлениями.

5. Затем Галифакс (допуская вероятность создания «серединной Европы») стал допрашивать меня, что, по моему мнению, Германия после того станет делать. Я понял сокровенный смысл его вопроса и с полной решительностью заявил, что, утвердивши свое господство в Центральной Европе и на Балканах, Германия, скорее всего, повернет на Запад. Я привел в подтверждение своей мысли ряд аргументов, которые, видимо, произвели на Галифакса известное впечатление, и под конец заметил:

«Гитлер привык играть на нервах. Они у него крепче, чем у государственных людей Англии и Франции, поэтому он так легко выигрывает свои бескровные победы. Но Гитлер хорошо знает, что на Востоке этот метод не годится. Нервы Советского правительства еще крепче, чем нервы Гитлера.

 

Если бы Гитлер захотел попытать счастья за счет СССР, ему не удалось бы отделаться блефом, ему пришлось бы драться серьезно, и притом без всяких шансов на успех. К чему ему это? Гораздо легче и выгоднее пойти на Запад, где Мюнхен, судя по всему, далеко не является его последней бескровной победой». «Как Вы думаете, – спросил Галифакс, – на что будет следующая крупная игра Гитлера?» Я ответил: «На колонии». Галифакс утвердительно кивнул головой и закончил: «Я тоже так думаю».

Возможно, тут Майский слукавил, зная, как болезненно правительство Чемберлена реагирует на все, что хоть как-то связано с сохранением колониального режима. Если он хотел этим еще больше напугать Галифакса, то ему это наверняка удалось.

* * *

Мюнхенское соглашение, сдача западными странами Чехословакии и стремительное создание Гитлером так называемой «Срединной Европы», куда манипулятивными методами постепенно втягивали Венгрию, Румынию и Югославию, стали «отсечной чертой», за которой остановить германскую агрессию можно было только совокупными усилиями и угрозами. Немцы паталогически боялись войны на два фронта, тем более что еще не были готовы к таким сверхусилиям. Можно было лишь чуть надавить, и вся создаваемая Гитлером конструкция разрушилась бы на стадии строительства.

Но Великобритания и Франция были по самой своей внутренней организации не способны к коллективной демонстрации силы. Хотя бы на словах. И даже с массой закулисных оговорок.

Советский Союз не провоцировал войну и даже не угрожал ей, а пытался создать некий прообраз коллективной безопасности – единственный путь хотя бы затормозить Берлин. Через несколько месяцев начнется мучительный процесс выработки трехстороннего договора, который и Франция, и Великобритания будут всячески саботировать, лишь изображая дипломатическую активность. Кто-то по внутриполитическим причинам, из-за отсутствия консолидации в обществе и общего чисто человеческого страха перед войной, а кто-то по причинам идейно-политическим, которые на поверку оказались фантомами. В результате были потеряны полтора-два года и полностью разрушено доверие к правящим кругам Франции и Великобритании.

Война, которой так все на словах «не хотели», становилась все ближе, причем на стартовых условиях, выгодных Германии.

Совет молодых дипломатов МИД России в рамках проекта «Дипломатия Победы» и подготовки Форума молодых дипломатов «Дипломатия Победы», инициированных по случаю 75-летия Победы в Великой Отечественной войне, предлагает вниманию читателей газеты ВЗГЛЯД уникальные документы Архива внешней политики (АВП) Российской Федерации, посвященные активной деятельности советской дипломатии в предвоенный период и в годы Великой Отечественной войны. Убеждены, что обращение к первоисточникам, подлинным свидетельствам той эпохи нивелирует попытки фальсификаций и манипуляций историческими фактами, внесет вклад в утверждение исторической правды, поможет воссоздать объективную картину прошлого.

Архив внешней политики РФ является структурным подразделением Историко-документального департамента (ИДД) МИД России. Огромный массив документов (более одного миллиона единиц хранения) охватывает период с 1917 года и продолжает пополняться материалами, отражающими эволюцию отечественной внешней политики с 1991 года. Архив выполняет функцию официального хранилища многосторонних и двусторонних договорно-правовых актов, заключенных от имени Советского Союза и Российской Федерации.