Домашние привычки и частная жизнь Суворова

Из записок отставного сержанта Ивана Сергеева, находившегося при Суворове шестнадцать лет безотлучно // Маяк, журнал современного просвещения, искусства и образованности // 1842. — Т. 1. — Кн. 2. — С. 100—108.

Подробности частной жизни Суворова принадлежат Истории; в них выражаются его особенные привычки, дополняющие очерк свойств беспримерного во всем Русского вождя побед. Много было и будет героев в России, но Суворов только один. Подобного ему не найдем в летописях мира.
Следующие сведения мы почерпнули из записок отставного сержанта Сергеева, находившегося при Суворове шестнадцать лет безотлучно.

День Суворова начинался в первом часу пополуночи. Он часто приказывал будить себя по первым петухам. В военное время, или по случаю каких-нибудь важных дел, бывало, что он вставал еще ранее, приказывая строго своему камердинеру будить его, не слушая отговорок. "Если не послушаю, тащи меня за ногу!"

 

 

Суворов спал накрывшись одной простынею. Встав с постели еще не одетый, он начинал бегать взад и вперед по спальне, а в лагере по своей палатке, и маршировал в такт. Это продолжалось целый час до чаю, между тем, держа в руке тетрадки, он громко твердил татарские, турецкие и карельские слова и разговоры. Для упражнения в карельском языке, он даже держал при себе несколько Карелов, из собственных своих крестьян.

Окончив уроки, которые продолжал таким образом ежедневно, он умывался. Рукомойников никогда не подавали ему; вместо того приносили в спальню два ведра самой холодной воды и большой медный таз, в два же ведра. В продолжение получаса он выплескивал из ведер воду себе на лицо, говоря, что помогает глазам. После того служители его должны были оставшуюся воду тихонько лить ему на плеча, так чтоб вода скатываясь ручейком, катилась к локтям, для чего Суворов и держал локти в таком положении. Умыванье оканчивалось во 2 часу пополуночи. Тогда входил в спальню повар Суворова с чаем, он только один наливал чай для него, и даже в его присутствии кипятил воду. Налив половину чашки, подавал Князю отведывать если чай был крепок, разбавлял водою. Суворов любил черный чай, лучшего разбора, и еще приказывал просевать сквозь сито. В скоромные дни он пил по три чашки со сливками, без хлеба и без сухарей, в постные дни без сливок, а строго наблюдал все посты, не исключая середы а пятницы.
При подании чаю требовал белой бумаги для записывания своих уроков и вытверженного им. Вместо орешковых чернил, он всегда писал китайскою тушью.

После чаю Суворов не назначал повару что готовить, а всегда у него спрашивал: что у тебя будет для гостей? Повар отвечал, что придумал. А для меня что? спрашивал Князь и повар в постный день отвечал: уха, а в скоромный щи. Было и жаркое. Пирожного Суворов почти никогда не ел. Соусы редко. — Большой званой обед для гостей был из 7 блюд, и никогда более. После чаю, Суворов, все еще неодетый, садился на софу, и начинал петь по нотным книгам духовные концерты Бортнянскаго и Сартия; пение продолжалось целый час. Суворов очень любил петь и всегда пел басом. Окончив пение, одевался, обыкновенно не долее, как в пять минут; после того снова умывал лице холодной водою, и приказывал камердинеру Прошке позвать своего Адъютанта, полковника Данилу Давыдовича Мандрыкина, с письменными делами.
Еще не было и 7 часов, когда Суворов отправлялся на развод, и каждый раз при этом говорил солдатам: "Братцы! смелость, храбрость, бодрость, экзерциция, победа и слава! Береги пулю на три дня. Первого коли, и второго коли, а третьего с пули убей! Ученый один, а неученых десять", и проч. К разводу он всегда выходил в мундире того полка, какой был тогда в карауле.
После развода, если не было письменных дел, то приказывал позвать инженер полковника Фалькони, для чтения иностранных газет на Французском и немецком языках; по окончании чтения газет, вдруг спрашивал: «готовили кушать?» - и садился за стол в 8 часов утра. К этому же времени собирались гости, приглашенные к обеду его. В ожидании почетных посетителей, обед иногда отлагался до 9 часов утра.

Суворов никогда не завтракал и никогда не ужинал. Перед обедом всегда пил одну рюмку тминной сладкой водки, но не более, а за неимением тминной, рюмку золотой водки, и всегда закусывал редькою. В случае, если бывал нездоров желудком, выпивал вместо того рюмку пеннику, смешанного с толченым перцем.

В продолжение обеда пил с большой умеренностью венгерское или малагу, а в торжественные дня шампанское. Плодов и лакомств не любил иногда только, вместо, ужина подавали ему изрезанный тонкими ломтиками лимон, обсыпанный сахаром, или три ложечки варенья, которые он запивал сладким вином.

В армии Суворов никогда не обедывал один. Стол накрывался всегда на пятнадцать, на двадцать и более приборов, для военных генералов и прочих чинов, составлявших его свиту. Суворов никогда не садился на хозяйское место, а всегда с боку, по правую сторону стола, на самом углу.
Столовый прибор для него был особенный. Всегда оловянная ложка, на образец серебряной. Когда случалось, спрашивали его, почему он предпочитает оловянную ложку, он отвечал, что - в серебре есть яд. Нож и вилка его были с белыми костяными черешками; стакан и рюмки также отличные от других.

Кушанья не ставили на стол, а носили прямо из кухни, с огня, горячее, в блюдах, обнося каждого гостя и начиная со старшого. Суворову же подносили не всякое блюдо, а только то, которое он всегда кушал.
За столом он любил, чтоб гости беспрестанно говорили; в случае же тишины вскрикивал: "да говорите братцы что-нибудь!"

По слабости желудка, Суворов наблюдал величайшую умеренность в пище; камердинер его Прохор Дубасов, называемый Прошкой, всегда стоял при столе, и не допускал его съесть лишнее, но отнимал у него тарелку, не убеждаясь никакими просьбами, потому что знал, в случае нездоровья Суворова, что сам же будет в ответе, и подвергнется строгому взысканию: за чем давал лишнее есть?
Если кто приглашал Суворова к обеду, то обыкновенно приглашал и повара его. Когда же не он готовил, то Суворов за столом ничего не ел, и жаловался на нездоровье.
Перед обедом, идучи к столу, он читал громко молитву: Отче наш. После стола, всегда крестился три раза. Молился усердно утром и вечером по четверти часа, и с земными поклонами.

Во все время Великого поста всякой день в его комнатах отправлялась Божественная служба. Суворов при этом почти всегда служил дьячком, зная церковную службу лучше многих приходских дьячков. На первой неделе Великого поста ел грибное кушанье. В прочие недели употреблял и рыбу. На страстной всегда говел, и тогда вовсю неделю довольствовался одним чаем, и то без хлеба.
О Святой неделе отслушав заутреню и раннюю обедню в церкви, становился в ряду с духовенством и христосовался со всеми, кто бы ни был в церкви. Во все это время камердинеры стояли сзади его, с лукошками крашеных яиц, и Суворов каждому подавал яйцо, а сам ни от кого не брал. Пасха и кулич вовсю Святую неделю предлагались гостям его.

В Троицын день, и в Семик, Суворов всегда любил обедать в роще с гостями своими, под березками, украшенными разноцветными лентами, при пении песельников и при звуках музыки в разных местах рощи. После обеда начинал играть в хороводы, но только не с девицами, а с солдатами, и с военным чинами.
Во время святок, в Херсоне, Суворов звал к себе на вечеринки, на которые много собиралось и дам, забавлялся в фанты, и в разные игры, но преимущественнее любил игру: жив жив курилка. Когда же приходил час сна, тихонько уходил от гостей в спальню, а бал продолжался без него, иногда до рассвета.

На масленице он очень любил гречневые блины, и катался с гор. На этой неделе в Херсоне и в других местах у него бывали балы, иногда раза по три.
Именин и рождения своего никогда не праздновал, но всегда праздновал торжественные дни рождения и тезоименитства Императрицы и Ея Наследника, также Великого Князя Александра Павловича. В сии дни он бывал в Церкви во всех своих орденах и во всем блеске. После общего молебна служил еще свой особенный молебен о здравии Царского дома с коленопреклонением; сзывал гостей на обед, а иногда и на бал.

После обеда, Суворов опять умывался, выпивал стакан английского пива с натертой лимонной коркой и с сахаром, и ложился спать часа на три, но когда случалось дело, отдых его сокращался. Ложился отдыхать, совершенно раздевшись.
Постелью ему служило сено, укладенное так высоко, как парадная кровать. Над сеном постилалась толстая парусинная простыня, на нее тонкая полотняная, в головах две его пуховые подушки, которые везде за ним возились. Третья полотняная простыня служила ему вместо одеяла. В холодное время он еще сверх того накрывался синим плащом.

Встав после обеда одевался с такою же скоростью как по утру.
Одежда его кроме белья состояла из нижнего канифасного платья с гульфиками. Садясь на стул он надевал наколенники, и китель (белый канифасный камзол с рукавами). Это был его домашний, комнатный наряд. В заключение надевал на шею Александровский или Аннинский орден; но при выезде он всегда был в мундире, надевал все кресты, а в торжественные дни все ленты и звезды.
Зимою, ни в какую стужу он не носил на себе не только мехового платья, но даже теплых фуфаек и перчаток, хотя бы целый день должен был стоять на морозе, в одном мундире. В самые жесточайшие морозы, под Очаковым, Суворов на разводах был в одном супервесте, с каской, на голове, а в торжественные дни в мундире и в шляпе, но всегда без перчаток. Плаща и сюртука не надевал в самый дождь.

Императрица Екатерина II пожаловала ему и при себе велела надеть в Таврическом дворце дорогую соболью шубу Польского покроя, крытую разрезным зеленым бархатом, с золотыми петлицами на переду, и с золотыми на шнурках кистями, и просила его ездить в ней. Из повиновения к Царице Суворов несколько раз надевал шубу — при выходе из кареты, в которой возил ее.
Зимою, он любил, чтоб в комнатах его было так тепло, как в бане; большую часть дня он расхаживал по комнате без всякого платья. Летняя квартиры, в Херсоне, в Варшаве, и где бы ни случалось, выбирал всегда с садом, и всякой день пред обедом, а иногда и после обеда, бегал целый час крутом сада по дорожкам, без отдыха, в одном нижнем платье, и в сапогах; а возвратясь в спальню, ложился в постелю.

Квартира его состояла по большой части из трех комнат. Первая комната была его спальня, и вместе с тем кабинет. Вторая шла за столовую, гостиную, зал; третья назначалась для его прислужников.
От 12 часов до рассвета в спальне его всегда горели две восковые свечи, лучшего воска. В камердинерской комнате возле спальни горела одна сальная в тазу, во всю ночь.

В баню Суворов ходил раза три и четыре в год, и выдерживал ужасный жар на полке: после чего на него выливали ведер десять холодной воды, и всегда по два ведра вдруг.
При нем находилось не более четырех приближенных служителей. Старший из них, камердинер Прохор Дубасов, столько известен под именем Прошка, испытанный в усердии и верности. Во уважение заслуг его господину, он в день открытия памятника Суворову на Царицыном лугу Всемилостивейшие пожалован был в классный чин с пенсиею по 1200 рублей в год, и умер в 1823 году 80лет. Подкамердинер сержант Сергеев, который вел сия записки, был при Суворове с 1784 г. и поступил из Козловского мушкетерского полка, а впоследствии находился при сыне героя, Аркадии Александровиче, до самой кончины его, постигшей сына в той же реке, которая доставила отцу славное имя Рымникского. Третий подкамердинер сержант Илья Сидоров, четвертой фельдшер. Все четверо, они спали рядом возле спальни Суворова.

Суворов часто спал навзничь, и от того подвергался приливу крови, кричал во сне, а в таком случае было его приказание тотчас будить его для предупреждения вредных последствий. - Однажды спросил он Сергеева, пришедшего будить его в полночь: «Кричал я » ? Кричали, Ваше Сиятельство, отвечал Сергеев. - «Для чего ж ты не разбудил меня тогда?» Был еще десятый час, сказал Сергеев. «Позови ко мне, Тишченку.» А Тишченко был малороссиянин, адъютант Суворова, человек неграмотный, употреблявшийся для расправы.
Суворов не держал при себе ни каких животных, но увидев на дворе собаку, или кошку, любил по своему приласкать их; встретив собаку кричал: "гам, гам", а увидя кошку: "мяу, мяу", подражая их голосу.

Он не терпел своих портретов, и только одна Императрица убедила его, по взятия Варшавы, согласиться, чтобы с него списали портрет и сделали бюст. В доме его не было зеркал, и если на отведенной ему квартире оставались зеркала, то закрывались простынями. "Помилуй Бог, говорил он, я не хочу видеть другого Суворова."
Также он не любил и никогда не имел» ни при себе, ни в комнате своей ни стенных, ни столовых, ни карманных часов, говоря, что солдату и без часов должно знать время.

Зимою и летом он носил нитяные чулки. Докторов не только не любил, но даже, когда офицеры или солдаты просились в больницу, то говорил им: «В богадельню эту не ходите. Первый день будет тебе постели мягкая я кушанье хорошее, а на третий день тут и гроб»! Доктора тебя уморят. А лучше, если нездоров, выпев чарочку вина с перечком, побегай, попрыгай, поваляйся, и здоров будешь!»
Во время Польской и Турецкой войны, в походе, особенно при больших, утомительных переходах, по привале, для роздыха в полдень или в вечеру Суворов, слезши с лошади, бросался на траву, и, валяясь несколько минут на траве, держал ноги к верху, приговаривая: «это хорошо, чтоб кровь стекла!», то же приказывал делать и солдатам».

Табаку никогда не курил, но днем любил нюхать рульной табак, и очень часто. — В будничные дня держал золотую табакерку, а в праздник осыпанную бриллиантами, с портретом Императрицы Екатерины II или с вензелями Иосифа второго, и других Европейских Государей, даривших его табакерками, и менял их почти ежедневно то; но не любил, чтобы нюхали из его табакерки. Исключение было только для Князя Григория Семеновича Волконского, с которым он был в дружбе.
Суворов очень любил мазаться помадою и прыскаться духами, особенно оделаваном, которым смачивал всякой день узелок платка своего.

Во всю жизнь Суворова при нем не было женщин в прислужницах.
Обозревая частную жизнь и привычки Суворова, которыми он как будто отделил себя от человечества, мы должны искать в них выражение его духа и необходимость его природы. Тогда самые странности его представятся нам решительностью гения подчинить обстоятельства себе, а не себя обстоятельствам. Они помогали ему не подвергаться условиям светской жизни, которые могли бы ему препятствовать в выполнении его предприятий.

Мнимое юродство Суворова имело великую цель и глубокое значение. Главным отклонением от обыкновенной жизни других - была привычка его вставать в полночь, и несколько часов ходить обнаженным. Другие странности были последствиями сих первых. Ни сколько уже не удивительно, что человек, вставший в 12 часов ночи, обедал в 8 часов утра.
Кто хотел приучить себя и своих воинов, быть всегда готовыми к отражению врагов, к ночным переходам по лесам и полям, чтоб очутиться над головой неприятелей, тот должен был не знать обыкновенного сна и отдыха; вот что было главною причиною прекращения порядка в его жизни. За то он будил войско свое до зари, и быстрые переходы его в ночное время дала повод к народной сказке о Суворове, мужичке-невидимке.

Он ходил несколько часов обнаженный, чтоб приучить себя к голоду и превозмочь слабость своей природы. При этой привычке, и обливание себя холодною водою, он, можно сказать, закалял свое тело от влияния непогод, казался существом сверхъестественным.
Его простота, воздержность, терпеливость, чуждая всякой неги, сродняли его с воинами, любившими его, как отца. Он примером своим учил, их переносить все трудности жизни. — Любя простоту, даже до первобытной бедности человечества, Суворов иногда показывался во всем своем блеске, во всех своих звездах и орденах, по это было в торжественные Царские дни, в святой Церкви, где он преклонял седое чело до земли, и пел за дьячка духовные песни. Такой пример благочестия воспламенял веру в сердцах воинов Они считали его непобедимым, и были непобедимы с Суворовым.

Суворова адъютант Фридрих Антинг впоследствии напишет трёхтомную биографию полководца.