Как «отец Обломова» в Англии побывал

18 июня исполнилось 200 лет со дня рождения русского писателя Ивана Александровича Гончарова. Все знают его как «отца» Обломова и печально знаменитого понятия «обломовщина». Но стоят прочтения и другие его романы – «Обыкновенная история» и «Обрыв», а также, пожа­луй, лучшие путевые записки в русской литературе – «Фрегат «Паллада». Во время плавания на этом фрегате писатель побывал и в Англии в конце 1852 г. Это было его первое путешествие за границу, а Портсмут стал первой остановкой. За время многодневной стоянки писатель посетил и Лондон, где стал свидетелем похорон герцога Веллингтона.

Надо от­метить, что отношения между Россией и Англией переживали тогда не луч­ший период: через несколько месяцев началась Крымская война, и английское командование отдало специальный приказ о захвате направлявшегося в Японию фрегата и отрядило для этой цели эскадру, которая, кстати сказать, так своей задачи и не выполнила. Она была разгромлена русскими у берегов Камчатки. О «героическом отбитии англичан от этого полуострова» Гончаров с гордостью вспоминал потом в очерке «По Восточной Сибири». Конечно, все это не могло не отразиться на настроении писателя.

Сходя на английскую землю, Гончаров намерен был ничего «не писать об Англии». Ему казалось, что и без того уже всем русским «наскучило слушать и читать, что пишут о Европе и из Европы, особенно о Франции и Англии». Не желая повторяться, Гончаров полагал ограничиться беглыми заметками об Англии и англичанах, описанием того, что «мелькнуло» в его глазах. Однако за время пребывания в Англии у него накопилось немало новых и интересных наблюдений, которые составили одну из первых, и притом самых важных, глав «Фрегата «Паллады».
В своих суждениях об английской действительности Гончаров не только вполне самостоятелен, но и весьма проницателен. Писатель отдает должное успехам английской промышленности и торговли, но далек от того, чтобы плениться картиной английской жизни. Ему чужда англомания, которой были заражены в то время многие и в России, и за рубежом. В Англии он пришел к убеждению, что материальный и технический прогресс во многих случаях сопровождался подавлением духовных сил и стремлений человека, превращением его в простой придаток машины.

Гончаров считал, что за английским буржуазным благополучием, благопристойностью кроется лишь – «стремление к торгашеству», к «мелочной, микроскопической деятельности», стяжательство, лицемерие и равнодушие к интересам человечества. «Кажется, – пишет он, – все рассчитано, взвешено и оценено, как будто и с голоса, и с мимики берут тоже пошлину, как с окон, с колесных шин». «Незаметно, – говорит он, – чтоб общественные и частные добродетели свободно истекали из светлого человеческого начала, безусловную прелесть которого общество должно чувствовать непрестанно и непрестанно чувствовать тоже и потребность наслаждаться им.»

«Но, может быть, это все равно для блага человечества, – с явной иронией спрашивает он себя, – любить добро за его безусловное изящество и быть честным, добрым и справедливым – даром, без всякой цели, и не уметь нигде и никогда не быть таким или быть добродетельным по машине, по таблицам, по востребованию? Казалось бы, все равно, но отчего же это противно?» (не правда ли, это напоминает отношение многих к «неискренним» американским улыбкам?)

Добродетель, по замечанию автора очерков, достигается в Англии чисто полицейскими мерами. «Везде рогатки, машинки для проверки совести... вот какие двигатели поддерживают добродетель в обществе». При этом «от бедности гибнут не только отдельные лица, семейства, но и целые страны под английским управлением» (посетив несколько британских колоний во время плавания, Гончаров мог говорить об этом с полной уверенностью).
Досталось от Гончарова и первым лондонским туристам – «поэтический образ, в черном фраке, в белом галстуке, обритый, остриженный, с удобст­вом, то есть с зонтиком подмышкой, выглядывает из вагона, из кеба, мелькает на пароходах, сидит в таверне, плывет по Темзе, бродит по музеуму, скачет в парке! В промежутках он успел посмотреть травлю крыс, какие-нибудь мостки, купил колодки от сапог дюка» – и политикам с бизнесменами – «покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола не совсем твердо, вешает в шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает». Словом, Англию он покидал без сожаления. «Я охотно расстаюсь, – писал он в очерках, – с этим всемирным рынком и с картиной суеты и движения, с колоритом дыма, угля, пара и копоти. Боюсь, – добавлял он при этом, – что образ современного англичанина долго будет мешать другим образам...»

Но неправильно было бы говорить о том, что Гончаров видел все в черном свете. Он отдавал должное успехам английской промышленнос-ти и торговли, восхищался Британским музеем (но не Национальной галереей, напомнившей ему «прихожую нашего Эрмитажа»), зоопарком, выбором и хорошим обслуживанием в магазинах. Похвалил он и анг­личанок – за умение одеваться и особенно – за то, что их «пощадило прак­тическое направление». Не сказал он плохого слова и об английских матро­сах, которых наши называли «асеями» – за то, что начинали разговор со слов I say. Словом, Гончаров стремился составить обо всем свое собственное мнение. Поэтому его записки показывают нам Британию 160-летней давности с недоступной самим англичанам точки зрения, а нам дают пример самостоятельного мышления, которое востребовано в наше время ничуть не меньше, чем тогда.

В статье использованы материалы книги А.П. Рыбасова «И.А. Гончаров»