В 1943 году, когда Красная армия победами под Сталинградом и Курском ломала хребет нацистским полчищам, союзники предпочли открытию Второго фронта вторжение на Сицилию, а затем и на Апеннинский полуостров. Рузвельт и Черчилль в переписке со Сталиным объясняли это стремлением как можно быстрее вывести из войны Италию, главного европейского союзника Гитлера. Если оценивать результаты вторжения формально, именно так и случилось: режим Муссолини пал на удивление легко и быстро.




Дуче, уже давно непопулярный в народе, потерял поддержку даже среди соратников. Отнюдь не массы и не король Виктор Эммануил III, а именно Большой совет фашистской партии во главе с Дино Гранди большинством голосов (12 против 7) потребовал его отставки. После аудиенции у короля диктатора совершенно неожиданно для него арестовали, отправив сначала на остров Понца, а затем в горный отель «Кампо императоре».

А ведь на тот момент англо-американские войска ещё не успели очистить от противника Сицилию и не смогли взять даже Неаполь.



Реальный стратегический выигрыш для коалиции от вторжения оказался весьма сомнительным, даже с учётом того, что официальная Италия в конце концов капитулировала. О том, чтобы итальянцы сразу встали на сторону союзников, не было и речи, тем более после жесточайших англо-американских бомбардировок Рима и других городов страны. С огромным трудом и ценой потери ряда кораблей, в том числе сверхсовременного линкора «Рома», союзники добились лишь того, чтобы в их руках оказались основные силы итальянского флота.

В то же время большая часть самолётов ВВС Италии продолжила сражаться против англо-американских войск вплоть до весны 45-го.



К тому же вскоре немцы, в результате спецоперации под командованием Отто Скорцени, распиаренного теперь в кино и книгах, отыскали и выудили Муссолини из-под ареста. Объявив о восстановлении законной власти в Италии, они тут же оперативно оккупировали всю центральную и северную часть страны. Со всем её весьма солидным промышленным и сырьевым потенциалом. Группу армий «Юго-Запад» в составе сначала восьми, а потом шестнадцати и даже двадцати шести недостаточно укомплектованных, но боеспособных дивизий возглавил авиационный фельдмаршал Кессельринг.

Дуче после встречи с Гитлером в Мюнхене обосновался в курортном городке Сало на берегу озера Гарда, сделав его временной столицей Италии. Оттуда он объявил о низложении Савойской династии и созыве в Вероне съезда неофашисткой партии. Сам он, испугавшись покушений, на съезд не поехал, и ограничился приветственным посланием.

Король Виктор Эммануил III со всем семейством успел скрыться в Египте.



А правительство, которое после отставки и ареста Муссолини возглавил 71-летний опальный маршал Пьетро Бадольо, когда-то едва не расстрелянный фашистами, вынуждено было бежать на юг к союзникам – в Бриндизи, полностью утратив какое-либо влияние на собственную страну. Тем не менее, Англия и США не собирались отказываться от уже сделанной ставки. В Италии распоряжаться всем должны только они, правительство – это не более чем декорация, а господам из Савойской династии вполне достаточно их «церемониального престижа».

Черчилль при этом в письмах Рузвельту продолжал настаивать, что «весьма важно поддержать авторитет короля и властей Бриндизи как правительства и достигнуть единства командования по всей Италии». Согласовав условия капитуляции Италии не только с США, но для приличия и с Советским Союзом, британский премьер, учитывая то, что 13 октября правительство Бадольо объявило войну Германии, всерьёз рассчитывал предоставить ему «статус совместно воюющей стороны». Но при этом практически сразу и неожиданно легко добился согласия Сталина и Рузвельта на создание некоей специальной комиссии из представителей Англии, США и СССР, которая должна была реально управлять Италией.

СССР в этом Союзном совете должен был представлять небезызвестный Андрей Вышинский, на тот момент заместитель наркома иностранных дел. Однако по прибытии того в Италию союзники предложили вообще не вводить в комиссию советского представителя, а Вышинскому оставить функции «офицера по связи». Такого нахальства в Москве явно не ожидали, и оттуда Вышинскому сразу дали отмашку на прямые контакты с представителями кабинета Бадольо, хотя по условиям перемирия любая дипломатическая инициатива итальянцам была запрещена. Или, как минимум, должна была контролироваться союзниками.



Вышинский несколько раз встретился с генеральным секретарём МИД Италии Ренато Прунасом, дав понять тому, что СССР готов пойти на прямое признание правительства Бадольо, которое весной 1944 года перебралось из Бриндизи в Салерно. Но при одном условии – новые власти Италии пойдут на прямое сотрудничество с левыми силами, прежде всего с коммунистами, лидер которых Пальмиро Тольятти не только вернётся из эмиграции, но и войдёт в правительство.

Такого подарка кабинет министров, который на протяжении полутора месяцев не только тянул с капитуляцией, но и продолжал закулисные переговоры с нацистами, заверяя соратников фюрера в «верности идеям антикоминтерновского пакта», просто не мог не принять. «Красная» угроза для Бадольо и его подчинённых, как впрочем, и для короля, был едва ли не большим жупелом, чем для того же Черчилля.

Ведь несмотря на все репрессии режима Муссолини и массовую эмиграцию, ещё задолго до высадки союзников в Сицилии почти на всей территории Италии уже действовали многочисленные партизанские отряды, в большинстве своём, разумеется, «красные». И пусть никого не вводит в заблуждение тот факт, что в большинстве своём они формировались из беглых пленных, среди которых было и несколько тысяч русских. Сами итальянцы, при всей их сентиментальности и миролюбии, вряд ли утратили революционный дух, и вполне могли выступить не только против проклятых «бошей», но и против власти, из-за которой те вторглись в Италию.

Однако, сам П. Тольятти отнюдь не переоценивал перспективы левого разворота Италии, настаивая на том, что время для её реальной «большевизации» ещё не пришло. Он и предложил Сталину ограничиться пока простым вхождением коммунистов в правительство. Советского лидера такой подход, как ни странно, вполне устроил. Причём как с точки зрения того, что позволял не повторять печальный опыт гражданской войны в Испании, но и сохранить лицо во взаимоотношениях с союзниками, твердо следуя достигнутым с ними ранее договорённостям.

В Москве прислушались к мнению итальянских коммунистов, осознав и тот факт, что до Апеннин Красной армии всё-таки ещё очень далеко, и вряд ли реальной представляется даже идея экспорта в Италию революции из той же Югославии. И предпочли для начала выбить немцев с советской земли, а начинать разбираться с послевоенным устройством Европы уже позже, и начинать, например, с Румынии и Болгарии.

Признание нового, хотя и работавшего уже на протяжении семи месяцев, итальянского правительства со стороны Советского Союза состоялось 11 марта. К тому времени Красная армия только ещё завершала освобождение Крыма, а англо-американские войска крепко завязли напротив немецкой оборонительной «линии Густава», безуспешно штурмуя монастырь Монте-Кассино, превращённый в неприступную крепость.

Муссолини, вдохновлённый успехами фельдмаршала Кессельринга, который отразил наступление союзников на Рим, устроил жёсткую разборку в своей партии. Он приказал расстрелять пятерых фашистов из тех 12 членов Большого совета, которые голосовали против него минувшим летом. Среди казнённых оказался даже его зять, блистательный граф Галеаццо Чиано, много лет занимавший при дуче пост министра иностранных дел. Диктатора нисколько не смущало, что в его родной стране хозяйничали ненавидимые уже буквально всеми немцы, а реально правит там один из гитлеровских военачальников.

Для Англии и США установление дипломатических отношений Советской России с новой Италией стало сюрпризом, хотя казалось бы, давало им полный карт-бланш на Апеннинах. Рузвельт только вслед за Черчиллем осознал, какую ошибку совершили союзники, устроив нечто вроде дипломатического эмбарго по отношению советско-итальянских контактов.



Подмяв под себя Италию, Англия и США создали прецедент, который современный историк Жак Р. Пауэлс, не замеченный в особых симпатиях ни к Лондону, ни к Вашингтону, назвал «роковым». Именно с него по сути началось разделение Европы на будущие зоны оккупации, когда политику и экономику диктует тот, кто входит в ту или иную страну. Похоже правы те исследователи, которые считают, что именно с него, а не с Фултонской речи Черчилля, можно начинать отсчёт и в календаре «холодной войны».

Черчилль в своих воспоминаниях, по всей видимости, тщетно пытаясь завуалировать одну из собственных ошибок, не скрывает раздражения по поводу признания Советским Союзом правительства Бадольо. Лидеры США и Англии не сразу поняли, что Италия почти гарантированно могла в будущем «покраснеть» настолько, что рулить ей так, как в данный момент, оказалось бы очень трудно.

После того как союзники, пообещав итальянцам демократию, подменили её «декорацией», симпатии населения именно к русским, которые никому ничего не обещают и не навязывают, были обеспечены. Тем более что СССР практически сразу взялся за решение проблем десятков тысяч остававшихся там итальянских пленных. В то же время и высшие круги Италии оказались благодарны Сталину не столько за признание, сколько за то, что тот «осчастливил» их фактически только одним серьёзным политиком-коммунистом — миролюбивым Пальмиро Тольятти. Советский лидер подтвердил тем самым, что неслучайно в своё время отказался от поддержки Коминтерна, продолжавшего пропагандировать идеи «мировой революции».

Пальмиро Тольятти вернулся на родину уже в конце марта 1944-го – через 18 лет после того, как покинул её. И уже 31 марта в Неаполе под его председательством заседал Национальный совет Компартии Италии, выдвинувший программу объединения всех демократических сил для завершения борьбы с фашизмом и германской оккупацией. В ответ на принятую с подачи Тольятти резолюцию ИКП о поддержке правительства Бадольо, кабинет добился от короля фактической легализации Компартии. Но это ничуть не помешало союзным войскам заняться систематическим разоружением итальянских прокоммунистических партизанских отрядов.

Сам Тольятти вскоре вошёл в состав итальянского правительства, и на том, по всем признакам, успокоился. Судя по всему, итальянские коммунисты ради этого даже не стали чрезмерно возмущаться самим фактом признания русскими правительства Бадольо, хотя в иных условиях оно могло бы повергнуть их в ужас. К тому же дальше последовала целая серия мер по фактическому устранению всякого советского влияния в Италии, вплоть до смены премьера – вместо маршала Бадольо им «назначили» умеренного социалиста Иванео Бономи, который при Муссолини просто тихо отсиживался в оппозиции.

Впрочем, у советского руководства в отношении Италии были и другие, куда более прагматичные расчёты, помимо желания ввести в итальянское правительство «своего человека». Сражения в Италии не привели к тому, чтобы немцы всерьёз ослабили свои силы на Восточном фронте, где им приходилось пожинать плоды своего мощного, но неудачного наступления на Курской дуге. Однако становившаяся теперь куда более конкретной перспектива вторжения союзников во Францию делала неизбежной переброску туда немецких дивизий, и уже сам факт нависающей угрозы связывал немецкому командованию руки.

И главное, что в случае быстрого освобождения Апеннинского полуострова союзники получали возможность высвободить десантные средства, так необходимые для переправы через Ла-Манш. Наконец-то! К тому же, несмотря на то, что Черчилль в который раз вспомнил о своих «балканских планах» и носился с идеей высадки из Италии на полуострове Истрия, якобы для помощи югославским партизанам Тито, освобождать юго-восток Европы теперь явно предстояло именно советским войскам.

Весьма кстати тут оказалось предоставление русским (причём не союзниками, а итальянцами) аэродрома в итальянском Бари, что позволило существенно улучшить снабжение Национально-освободительной армии Югославии. В ответ на излишнюю самодеятельность союзников Москва грамотно разыграла гамбит, фактически пожертвовав позициями в Италии ради того, чтобы потом развязать себе руки в Восточной Европе.