Как нацисты пытались избежать капитуляции

1 мая 1945 года в Берлине нацисты попытались начать переговоры с представителями Красной армии. Это была последняя попытка избежать капитуляции со стороны сановников Третьего рейха.

Она провалилась.

Как это было рассказал в своих мемуарах маршал Советского Союза Василий Иванович Чуйков. Герой Сталинграда был тем военачальником Красной армии, на чьи позиции с предложениями мира пришел генерал Кребс…

«Визит Кребса

Два дня — 29 и 30 апреля — войска фронта, преодолевая возрастающее упорство противника, особенно батальонов СС, все глубже вгрызались в правительственные кварталы Берлина. Войска 8-й гвардейской армии и 1-й гвардейской танковой генерала Катукова — с юга, войска 3-й ударной генерала Кузнецова и 5-й ударной генерала Берзарина — с востока и севера, танкисты 2-й гвардейской танковой генерала Богданова — с запада, войска маршала Конева — с юго-запада.

Вечером, когда я вернулся со своего наблюдательного пункта в штаб армии в район Иоганнистали, мне позвонил командующий фронтом маршал Жуков. Он спросил:

— Есть ли надежда, что к празднику Первого мая мы очистим полностью Берлин?

Я ответил, что, судя по сопротивлению противника, которое, правда, ослабевает, надежды на скорую капитуляцию у меня нет.

На этом наш разговор и закончился. Маршал Жуков не дал никаких указаний, так как знал, что задача нам всем ясна.

Настроение было хорошее, бодрое: скоро конец войны. Работники политического отдела армии пригласили меня поужинать, а заодно — поговорить о предстоящих делах. В политотделе находились писатели Всеволод Вишневский, Константин Симонов и Евгений Долматовский, композиторы Тихон Хренников и Матвей Блантер. Пока накрывали стол, Тихон Хренников сел за рояль и спел песенку из кинофильма «Свинарка и пастух», а Матвей Блантер — вальс «В лесу прифронтовом». Собрались сесть за стол. В эту минуту ко мне подошел дежурный политотдела и сказал, что меня срочно вызывают к телефону. Я прошел в комнату дежурного, взял трубку. Говорил командир 4-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант В. А. Глазунов. Взволнованно, немного в приподнятом тоне он доложил:

— На передний край сто второго гвардейского стрелкового полка тридцать пятой дивизии прибыл с белым флагом подполковник германской армии. У него пакет на имя командования русских войск. Немец просит немедленно доставить его в вышестоящий штаб для передачи важного сообщения. Ему удалось перейти канал на участке Висячего моста. Фамилия этого подполковника Зейферд. Сейчас он находится в штабе дивизии. У него есть полномочия германского верховного командования. Он просит указать место и время для перехода линии фронта представителям верховного командования Германии.

— Ясно, — ответил я. — Скажите подполковнику, что мы готовы принять парламентеров. Пусть он ведет их на том же участке, где перешел сам, через Висячий мост.

— Ваше указание я сейчас же передам в штаб дивизии, — сказал Глазунов.

— Огонь на этом участке прекратить, парламентеров принять и направить на мой передовой командный пункт, я сейчас же выезжаю туда.

Вслед за тем я вызвал к телефону начальника штаба армии В.А. Белявского и приказал обеспечить меня надежной связью. Затем доложил обо всем по телефону командующему фронтом и вместе с генералами Пожарским и Вайнрубом выехал на свой КП.

Еще не зная, с чем придут парламентеры, я чувствовал, что назревают серьезные события.

Едва успел перешагнуть порог рабочей комнаты, как на столе затрещал телефон. В трубке услышал хорошо знакомый мне голос писателя Всеволода Вишневского, который с самого Одера находился при 8-й гвардейской армии. Узнав о том, что я на своем КП ожидаю парламентеров — представителей верховного командования Германии, Всеволод Вишневский взмолился всеми богами, даже назвал меня родным отцом, лишь бы я разрешил ему приехать на КП и присутствовать при переговорах. Я решил, что такое событие не должно пройти мимо наших писателей. Они ведь тоже вместе с войсками шли от Волги до Берлина, по мере сил помогая нам. И многие из них погибли как солдаты. Кому, как не писателям, рассказать обо всем знаменательном в жизни наших воинов. Я пригласил Вишневского к себе.

После этого я вызвал к телефону генерала Белявского и приказал прибыть ко мне с офицерами и переводчиками разведотдела штаба армии.

Наступило томительное ожидание. В комнате только я и адъютант. Прошло полтора часа. Глубокая ночь, но спать совершенно не хочется. В голове проносятся воспоминания. Война длится уже четыре года. Перед глазами Волга, теперь далекая и в то же время близкая — по ней разлилась горящая нефть, бушующее пламя пожирает все — баржи, лодки. Вот листовки геббельсовской пропаганды, гитлеровцы сообщали в них нашим бойцам, что «будут считать дезертиром того, кто не сдастся в плен на западном берегу Волги, а всех тех, кто уйдет на восточный, запишут в списки злостных дезертиров…» Вот Запорожье, ночной штурм, Никополь, Одесса, Люблин, Лодзь. И вот наконец — Берлин. Отстояв священные рубежи на Волге, советские воины стоят теперь на Шпрее. Опустив на время оружие, они ждут парламентеров от руководителей вермахта, тех самых, которые ещё недавно были уверены в близком конце Советского государства. Парламентеры от главарей третьего рейха. Не думают ли теперь эти главари, что у нас короткая память, и мы уже забыли о миллионах убитых, о десятках миллионов вдов и сирот, о виселицах и душегубках, о Майданеке и других лагерях смерти?..

Адъютант тоже не спит. Он молчит, и я молчу, но мы хорошо понимаем друг друга. Мы ждем. Ждут наши гвардейцы на Ландвер-канале. Они не отдыхают, они наготове, и если враг не согласится сложить оружие, то ринутся снова на штурм…

Шумно распахнулась дверь. На пороге — Всеволод Вишневский. Он прибыл не один — писатели в одиночку не ездят. Вслед за ним в комнату вошел поэт Евгений Долматовский, который знаком с бойцами 62-й армии ещё с берегов Волги, он живой очевидец великой битвы и капитуляции армии Паулюса. Здесь и композитор Матвей Блантер, которого я ещё при встрече на Одере с легкой руки Всеволода Вишневского стал звать по-дружески — Мотя.

Но в этот раз мы не могли беседовать, как обычно, разговор не клеился. Каждый думал, пытался оценить назревающие события. Все беспощадно курили, часто выходили в зал с черными колоннами, чтобы отсчитывать шагами секунды непомерно длинных минут.

Вот уже три часа утра… Три с половиной… Забрезжил рассвет. Наступило утро Первого мая… В Берлине мрачно, а там, на Родине, в её восточных районах, уже начались первомайские демонстрации. Отстает время в Средней Европе от нашего — солнце восходит с востока! Там, в Сибири, на Урале, в Москве, люди уже проснулись и ждут сообщений о том, что происходит сейчас на фронте, в Берлине.

Наконец в 3 часа 55 минут дверь открылась, и в комнату вошел немецкий генерал с орденом Железного креста на шее и фашистской свастикой на рукаве.

Присматриваюсь к нему. Среднего роста, плотный, с бритой головой, на лице шрамы. Правой рукой делает жест приветствия по-своему, по-фашистски; левой подает мне свой документ — солдатскую книжку. Это начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс. С ним вместе вошли начальник штаба 56-го танкового корпуса полковник генерального штаба фон Дуфвинг и переводчик.

Кребс не стал ожидать вопросов.

— Буду говорить особо секретно, — заявил он. — Вы первый иностранец, которому я сообщаю, что тридцатого апреля Гитлер добровольно ушел от нас, покончив жизнь самоубийством.

Произнеся эту фразу, Кребс сделал паузу, точно проверяя, какое воздействие произвело на нас это сообщение. Он, по-видимому, ожидал, что все мы набросимся на него с вопросами, проявим жгучий интерес к этой сенсации. А я, не торопясь, спокойно сказал:

— Мы это знаем!

Затем, помолчав, попросил Кребса уточнить: когда это произошло.

Кребс заметно смутился. Он никак не ожидал, что его сенсационное заявление окажется холостым выстрелом.

— Это произошло в пятнадцать часов сегодня, — ответил он. — И видя, что я смотрю на часы, поправился, уточнил: — Вчера, тридцатого апреля, около пятнадцати часов.

Затем Кребс зачитал обращение Геббельса к Советскому Верховному Командованию, в котором говорилось:

«Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера, мы уполномачиваем генерала Кребса в следующем:

Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня в 15 часов 50 минут самовольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю власть в оставленном им завещании передал Деницу, мне и Борману. Я уполномочен Борманом установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери.

Геббельс ».

Кребс вручил мне ещё два документа: о его полномочии на ведение переговоров с русским Верховным командованием (бланк начальника имперской канцелярии с печатью подписан Борманом 30 апреля 1945 года) и завещание Гитлера со списком нового имперского правительства и верховного командования вооруженных сил Германии (этот документ подписан Гитлером и свидетелями; на нем пометка — 4 часа 00 минут 29 апреля 1945 года).

Кребс как бы хотел прикрыться этими документами от вопросов, которых, разумеется, ожидал. Он чувствовал неловкость и трудность дипломата, пришедшего не просто представлять одну сторону другой, а просить «пардона». Конечно, ему хотелось осторожно прощупать нас, узнать, нельзя ли чего выторговать, играя на наших чувствах обоснованного недоверия к союзникам по антигитлеровской коалиции, которые так долго тянули с открытием второго фронта. В то же время ему, закоренелому нацисту, не так-то легко было признать себя побежденным. Ведь он принимал личное участие в походе на Восток.

Почему же я ответил Кребсу, что самоубийство Гитлера не является для меня новостью?

Должен признаться, что я не знал о смерти Гитлера и не ожидал услышать о ней из уст Кребса. Однако же, готовясь к этому разговору, я настроил себя встретить любую неожиданность спокойно, не выказывая и тени удивления, не делая торопливых выводов. Я знал, что опытный дипломат — а Кребс был именно таковым — никогда не начнет разговора с того вопроса, который для него является главным. Он обязательно сначала разведает настроение своего собеседника, а затем постарается повернуть разговор так, чтобы о главном вопросе заговорил первым тот, кто должен его решить.

Для меня и для всех присутствующих при переговорах смерть Гитлера была действительно новостью первостепенной важности, но для Кребса она служила лишь дипломатической маскировкой основного, самого главного вопроса. Поэтому я сразу отвел его попытку увести разговор в сторону и тем самым заставил перейти к делу, ради которого он пришел к нам.

— В этих документах речь идет о Берлине или о всей Германии? — спросил я.

— Я уполномочен Геббельсом говорить от имени всей германской армии, — последовал ответ.

Соединился по телефону с маршалом Жуковым, доложил, что Кребс уполномочен временно прекратить военные действия. Жуков спрашивает Кребса, идет ли речь о капитуляции.

— Есть другие возможности прекратить войну, — ответил Кребс. — Для этого необходимо дать возможность собраться новому правительству во главе с Деницем, которое решит вопрос путем переговоров с Советским правительством.

— Какое может быть правительство, если ваш фюрер покончил жизнь самоубийством, тем самым признал несостоятельность возглавляемого им режима. После него, наверное, остался кто-то из заместителей, который вправе решать — быть или не быть дальнейшему кровопролитию. Кто сейчас замещает Гитлера?

— Сейчас Гитлера замещает Геббельс. Он назначен канцлером. Но перед смертью Гитлер создал новое правительство во главе с президентом гросс-адмиралом Деницем.

Пока я разговаривал с Кребсом, мой адъютант, Всеволод Вишневский и Евгений Долматовский старательно записывали каждое слово. Чего-чего, а секретарей на этих переговорах хватало.

Кстати говоря, несколько лег назад ко мне обратилась вдова Всеволода Вишневского, Софья Касьяновна Вишневецкая, с просьбой дать согласие на опубликование записей, сделанных её мужем во время моих переговоров с Кребсом. Я их внимательно прочитал и дал согласие: они весьма точны, хотя, разумеется, не полны. Но упрекать писателя за это нельзя. Ведь в переговорах, кроме меня и Кребса, участвовало командование фронта. И конечно, присутствующие не знали содержания телефонных разговоров.

К счастью, память хорошо сохранила подробности той ночи, и я постараюсь воспроизвести их с максимально возможной точностью.

Получив первые ответы на свои вопросы от Кребса, решаю позвонить командующему фронтом. Беру телефонную трубку, вызываю маршала Жукова, докладываю ему:

— Ко мне прибыл начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс. Он сообщил, что Гитлер покончил жизнь самоубийством. Геббельс как канцлер и Борман как председатель нацистской партии уполномочили Кребса вести переговоры с нами о перемирии. Кребс просит прекратить военные действия на время переговоров, дать возможность собраться новому правительству во главе с президентом Деницем, которое решит вопрос о дальнейшем течении войны.

Г. К. Жуков сказал, что немедленно доложит в Москву. Я же должен ждать у телефона: возможно, будут вопросы и потребуются разъяснения.

Спустя минуту он спросил:

— Когда Гитлер покончил с жизнью?

Сознательно задаю Кребсу вторично этот вопрос, так как в первый раз он оговорился не то механически, не то умышленно. Спрашиваю и смотрю на часы, они показывали 4 часа 27 минут 1 мая. Кребс поспешил уточнить:

— Вчера, тридцатого апреля, в пятнадцать часов пятьдесят минут.

Передаю это Жукову, а тот — в Москву. Через минуту в телефоне слышится:

— Спросите Кребса, хотят ли они сложить оружие и капитулировать или же намерены заниматься переговорами о мире?

Спрашиваю Кребса в упор:

— Идет ли речь о капитуляции и заключается ли ваша миссия в том, чтобы её осуществить?

— Нет, есть другие возможности.

— Какие?

— Разрешите и помогите нам собрать новое правительство, которое назначил Гитлер в своем завещании, и оно решит этот вопрос в вашу пользу.

Докладываю этот ответ Г. К. Жукову. Он приказывает снова ждать у телефона.

Ну, думаю, хитер этот Кребс: второй раз повторяет одно и то же — излюбленный прием дипломатов добиваться цели настойчивым повторением одной и той же мысли в разных вариантах. Но сейчас он грубо перехлестывает. На пятой странице завещания Гитлера читаю:

«Чтобы Германия имела правительство, состоящее из честных людей, которые 6удут продолжать войну всеми средствами, как лидер нации, я назначаю членами нового кабинета…»

— Что за новое правительство? — интересуется Жуков.

Я как раз, читая завещание Гитлера, дошел до состава этого нового правительства. Вот оно:

Президент — Дениц

Канцлер — Геббельс

Министр партии — Борман

Министр иностранных дел — Зейс-Инкварт

Министр внутренних дел — гаулейтер Гислер

Военный министр — Дениц

Командующий сухопутными войсками — Шернер

Командующий военно-морским флотом — Дениц

Командующий военно-воздушным флотом — Грейм

Рейхсфюрер СС и начальник германской полиции — гаулейтер Ханке

Министр хозяйства — Функ

Министр сельского хозяйства — Баке

Министр юстиции — Тирак

Министр просвещения — д-р Шил

Министр пропаганды — д-р Науман

Министр финансов — Шверин-Крозиг

Министр труда — д-р Хурфауэр

Министр вооружения — Саур

Руководитель германского рабочего фронта и член кабинета, рейхсминистр — Лей

— Что ещё может сказать Кребс? — спросил Жуков. Передаю вопрос Кребсу. Тот пожимает плечами. Тогда я пояснил ему, что мы можем вести переговоры только о полной капитуляции Германии перед союзниками по антигитлеровской коалиции: СССР, США и Англией. В этом вопросе мы едины.

— Для того чтобы иметь возможность обсудить ваши требования, я прошу о временном прекращении военных действий и о помощи новому правительству собраться здесь, в Берлине. — И подчеркнул: — Именно в Берлине, а не в другом месте.

— Нам понятно, чего хочет ваше новое правительство, — заметил я, — тем более нам известна попытка ваших друзей, Гиммлера и Геринга, зондировать почву у наших союзников. Разве вы об этом не знаете?

Кребс насторожился, видимо, мой вопрос был для него неожиданным. Смутился, начал шарить в боковом кармане мундира и достал карандаш, который ему был совершенно не нужен.

— Я являюсь уполномоченным законного правительства, которое сформировано по завещанию Гитлера, — ответил он наконец. — Может появиться новое правительство на юге, но оно будет незаконным. Пока правительство есть только в Берлине, оно законное, и мы просим перемирия, чтобы собраться всем членам правительства, обсудить положение и заключить выгодный для вас и для нас мир.

— Вопрос о перемирии или мире может решаться только на основе общей капитуляции, — твердо заявил я. — Таково решение наше и наших союзников, и никакими разговорами и обещаниями вам не удастся разорвать этот единый фронт антигитлеровской коалиции.

По лицу Кребса пробегает дрожь, шрам на его щеке порозовел. Заметно, что напрягает всю силу воли, чтобы оправиться от растерянности, и тут же проговаривается.

— Мы думаем, что СССР будет считаться с новым легальным немецким правительством. Для обеих сторон это выгодно и удобно. Если вы завладеете районом, где находится правительство, и уничтожите всех нас, тогда немцы не будут иметь возможности работать с вами и…

Я перебиваю:

— Мы пришли не для того, чтобы уничтожать немцев, а освобождать их от фашизма. И немцы, честные немцы, уже работают с нами, чтобы избежать дальнейшего кровопролития.

Кребс снова продолжает:

— Мы просим признать новое правительство Германии до полной капитуляции, связаться с ним и дать ему возможность войти в сношение с вашим правительством. От этого выгадаете только вы.

Повторив, что у нас одно условие — общая капитуляция, я вышел в соседнюю комнату позвонить командующему фронтом.

В докладе маршалу Жукову я изложил свои соображения:

— Кребс пришел не для переговоров о капитуляции, а, по-видимому, выяснить обстановку и наше настроение — не пойдем ли мы на сепаратные переговоры с новым правительством. Сил у них для дальнейшей борьбы с нами нет. Геббельс и Борман решились на последний ход — завязать переговоры с нашим правительством. Они ищут всякие лазейки и трещины между нами и союзниками, чтобы посеять недоверие. Кребс явно тянет с ответами на вопросы, хочет выиграть время, хотя это не в их пользу, так как наши войска продолжают наступление. Тихо лишь на участке, где перешел Кребс.

Маршал задал несколько вопросов, сказал, что он сейчас доложит обо всем в Москву, и приказал мне продолжать переговоры и добиться от Кребса согласия на общую капитуляцию.

Начальник штаба армии генерал Белявский подает мне на подпись проект приказания за № 2948 от 30 апреля 1945 года. Читаю. Что же, все правильно. Молча визирую этот документ, который по существу стал последним боевым распоряжением по 8-й гвардейской армии:

«В связи с возможной капитуляцией или массовой сдачей в плен окруженного противника в городе Берлине командарм приказал:

Начальнику тыла армии подготовиться к приема 40 — 50 тысяч пленных, для этого:

а) В полосе армии, вне черты города, но не далее 5 — 8 км от его окраины, не позднее 1.5.45 г. подготовить достаточной емкости армейский пункт сбора военнопленных (возможно, в районе Дамм);

б) для питания военнопленных подвезти необходимые запасы продовольствия. 2. Командирам корпусов:

а) для надежной охраны пленных и для конвоирования их с армейского пункта во фронтовой лагерь военнопленных подготовить по одному стрелковому батальону;

б) на сличай капитуляции противника в Берлине, заранее наметить места для разоружения и пути вывода частей противника из города на армейский пункт военнопленных. Сюда же принимать военнопленных от 1-й гвардейской танковой армии.

О готовности к приему пленных донести к 18.00 1.5.45».

Возвращаюсь в комнату переговоров. Время — 4 часа 40 минут. От усталости и бессонницы в голове шум. Непривычная работа быстро утомляет.

Сажусь за стол против Кребса. Чувствую, что за время моего отсутствия он обдумал положение и подготовил какие-то новые аргументы в защиту своих, вернее геббельсовских, предложений. Он заговорил первым, снова настаивая на временном перемирии.

— Я не имею возможности вести иные переговоры, — заявил он, — я только уполномоченный и не могу отвечать за свое правительство. В ваших интересах вести их с новым правительством Германии. Мы знаем, что немецкое правительство — пас (и сам засмеялся). Сильны вы — мы это знаем, и так думаете вы сами…

Это уже ход ферзем. Кребс пускает в дело главную фигуру. Давать ему спуску за навязчивость нельзя. Он явно хочет втянуть меня в обсуждение вопроса о перемирии.

— Вы должны понять, господин генерал, — сказал я, — что мы знаем, чего вы хотите от нас. Вы намереваетесь предупредить, что будете продолжать борьбу, точнее, бессмысленное сопротивление, которое увеличит число напрасных жертв. Я задаю вам прямой вопрос: в чем смысл вашей борьбы?

Несколько секунд Кребс смотрел на меня молча, не зная, что сказать, затем выпалил:

— Мы будем бороться до последнего.

Я не мог сдержать иронической улыбки.

— Генерал, что у вас осталось, чем, какими силами вы хотите бороться? — Затем, после небольшой паузы, добавил: — Мы ждем полной капитуляции.

— Нет! — воскликнул Кребс. Потом со вздохом сказал: — В случае полной капитуляции мы юридически не будем существовать как правительство.

Переговоры утомляли все больше. Ясно: Кребс имеет задачу убедить нас признать «новое» правительство. Без согласия Геббельса и Бормана он не может изменить высказанных им предложений и будет твердить одно и то же. В его словах, во всем поведении чувствовалась безнадежность, но он не уходил, чего-то ждал от меня. Возможно, объявления, что я разговариваю с ним, как с пленником.

По ходу событий на участках, где не прекращался огонь, чувствовалось, что сплошного сопротивления противника по всему фронту окружения уже нет. Сопротивляются лишь отдельные гарнизоны и отряды войск СС, пока ещё довольно сильные. Они обороняются в правительственных кварталах, на вокзалах, в рейхстаге и в бункерах на территории зоологического сада.

Мне принесли письмо из одного иностранного посольства, в котором глава миссии благодарил советские войска за внимательное отношение к членам миссии.

Стрелки часов показывали пять утра. Я не выдержал и заявил Кребсу:

— Вы настаиваете на перемирии и ведении переговоров о мире в то время, когда ваши войска капитулируют, когда ваши солдаты и офицеры сотнями и тысячами сдаются в плен.

Кребса передернуло.

— Где? — быстро спросил он.

— Везде.

— Без приказа? — удивился Кребс.

— Наши наступают — ваши сдаются.

— Может быть, это отдельные явления? — цеплялся за соломинку немецкий генерал.

И как раз в этот миг донесся грохот залпа «катюш». Кребс даже съежился.

Беру газету и читаю вслух сообщение агентства Рейтер о неудачном дипломатическом маневре. Гиммлера, который с помощью Бернадотта — члена шведской королевской семьи — стремился вступить в переговоры с влиятельными, людьми Англии и с британским правительством. Гиммлер через Бернадотта передавал, что фюрер конченный человек, как политически, так и физически.

— «В сложившейся ситуации, — читал я, — руки у меня свободны. Желаю предохранить возможно большую часть Германии от русского вторжения, я готов капитулировать на Западном фронте, чтобы тем самым войска западных держав смогли как можно быстрее продвинуться на восток. В противоположность этому я не намерен капитулировать на Восточном фронте. Я всегда был и остаюсь заклятым врагом большевизма». Так заявил Гиммлер англичанам, — заметил я и продолжал читать:

— «Благодаря вмешательству Советского правительства американцы и англичане отказались вести с Гиммлером сепаратные переговоры, о чем поставили в известность Советское правительство…»

Смотрю на неудачливого парламентера. Кребс явно удручен. Глядя в пол, он бормочет:

— Гиммлер на это не был уполномочен. Мы этого боялись. Гиммлер не знает, что фюрер покончил с собой.

— Но ведь вам известно, что Гиммлер по радио назначал пункты для сепаратных переговоров с нашими союзниками?

— Это частное мероприятие, — ответил Кребс, — на других основаниях. — И, помолчав, добавил: — В случае полной капитуляции мы не сможем избрать свое правительство.

Немец-переводчик вмешивается в разговор;

— Берлин решает за всю Германию.

Кребс его тут же обрывает:

— Я сам говорю по-русски не хуже вас. — И, обращаясь ко мне уже на русском языке быстро заговорил: — Я боюсь, что убудет организовано другое правительство, которое будет против решений Гитлера. Я слушал только радио Стокгольма, но мне показалось, что переговоры Гиммлера с союзниками зашли далеко.

Этими словами Кребс выдал себя с головой. Руководство третьего рейха знало о переговорах Гиммлера, оно было убеждено, что наши союзники соблазнятся на предложение Гиммлера, а Советское правительство примет предложение Геббельса — Бормана. Как нам было известно, Герман Геринг нацеливался с такой же миссией на американцев, конкретно на Эйзенхауэра, но его попытки потерпели неудачу.

Герман Геринг — правая рука Гитлера, создатель и командующий нацистской авиацией. Это он заявил когда-то, что на территорию Германии не упадет ни одна бомба. Что осталось от его хвастливых заявлений? После войны я видел фотографию: Геринг стоит перед международным трибуналом в Нюрнберге и дает показания. Толстяк заметно похудел. Он — подсудимый. А когда-то он выступал как обвинитель — самоуверенный, наглый.

Это было в Лейпциге в 1933 году на позорном судебном процессе над Димитровым после провокационного поджога рейхстага.

А теперь он сам стоит в качестве обвиняемого, похудевший и опустившийся, чувствуя безнадежность. Рядом с ним — Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер… Главари гитлеровской банды не избежали справедливого возмездия…

Но вернемся к переговорам.

После короткой паузы Кребс снова повторил о необходимости создания нового германского правительства, что задача нового правительства — заключить мир с державой-победительницей, то есть с СССР.

Я дал понять Кребсу ещё раз, что действия правительств США и Англии согласованы с нашим правительством, что демарш Гиммлера я понимаю как неудачный дипломатический шантаж. Что касается нового правительства, то мы думаем так: самое авторитетное немецкое правительство для немцев, для нас и наших союзников будет то, которое согласится на полную капитуляцию.

— Ваше так называемое «новое» правительство, — сказал я, — не соглашается на общую капитуляцию потому, что связало себя завещанием Гитлера и намерено продолжать войну. Ваше «новое» правительство или «новый кабинет», как назвал его Гитлер в своем политическом завещании, хочет в будущем выполнять его волю. А его воля заключается в следующих словах завещания: «Чтобы Германия имела правительство, состоящее из честных людей, которые будут продолжать войну всеми средствами…» — Я показываю Кребсу эти строчки. — Разве из этих посмертных слов Гитлера не видно, что, отрицая общую капитуляцию, ваше так называемое «новое» правительство хочет продолжать войну?

Время потянулось ещё медленнее. Но приходилось сидеть и ждать решений Москвы. Переходим к частным разговорам.

— Где сейчас генерал Гудериан, с которым я в тридцать девятом году встречался в Бресте? — поинтересовался я. — Он тогда командовал танковой дивизией.

— Гудериан был начальником штаба сухопутных войск Германии до пятнадцатого марта, затем заболел и сейчас находится на отдыхе. Тогда я был его заместителем.

— Болезнь Гудериана дипломатическая, политическая или военная хитрость?

— О своем бывшем начальнике я не могу говорить плохо, но нечто в этом роде было.

— Вы все время находились в ставке?

— Я работал начальником отдела боевой подготовки. Я был также в Москве и до мая сорок первого года замещал там военного атташе, а затем меня назначили начальником штаба армейской группы на Востоке.

— Значит, это в Москве вы научились русскому языку, и с вашей помощью Гитлер получал информацию о Советских Вооруженных Силах? Где вы были во время Сталинградского сражения и как вы к нему относитесь?

— Я был в это время на Центральном фронте, у Ржева. Ужасно — этот Сталинград! С него начались все наши несчастья… Вы были в Сталинграде командиром корпуса?

— Нет, командующим армией.

— Я читал сводки о Сталинграде и доклад Манштейна Гитлеру.

Долгая пауза. Чтобы прервать молчание, я спросил:

— Почему Гитлер покончил жизнь самоубийством?

— Военное поражение, которого он не предвидел. Надежды немецкого народа на будущее потеряны. Фюрер понял, какие жертвы понес народ, и, чтобы не нести ответственности при жизни, решил умереть.

— Поздно понял, — заметил я. — Какое было бы счастье для народа, если бы он это понял пять-шесть лет назад…

Беру завещание Гитлера и читаю вслух:

— «Хотя в годы борьбы я считал, что не могу взять на себя такую ответственность, как женитьба, теперь, перед смертью, я решил сделать своей женой женщину, которая после многих лет настоящей дружбы приехала по собственному желанию в этот уже почти окруженный город, чтобы разделить мою судьбу.

Она пойдет со мной на смерть по собственному желанию, как моя жена, и это вознаградит нас за все, что мы потеряли из-за моей службы моему народу».

Обращаюсь к Кребсу:

— Ева Браун как будто не арийской крови. Как же это Гитлер отошел от своих принципов?

Кребс поморщился и ничего не сказал.

Мне пришлось добавить:

— Жаль! Может быть, провести телефон из этого дома к Геббельсу? — переменил я тему разговора.

— Я буду очень рад, — встрепенулся Кребс. — Тогда и вы сможете говорить с доктором Геббельсом. Я готов послать с вашими телефонистами своего адъютанта — это поможет.

Позвонил маршал Жуков, я доложил, что Кребс с 15-го марта — начальник генерального штаба, читаю по телефону документ Геббельса о полномочии Кребса.

Мы договорились, что полковник, сопровождавший Кребса, и немецкий переводчик возвратятся к себе, чтобы установить прямую телефонную связь с имперской канцелярией. С ними ушли два наших связиста — офицер и рядовой, которых выделил начальник штаба армии.

К этому времени ко мне на КП прибыли член Военного совета армии генерал-майор Пронин, мой первый заместитель генерал-лейтенант Духанов, начальник оперативного отдела полковник Толконюк, начальник разведки полковник Гладкий. его заместитель подполковник Матусов и наш переводчик капитан Кельбер.

Мы перешли в соседнюю комнату, приспособленную под столовую. Принесли чай, бутерброды. Все проголодались. Кребс тоже не отказался. Взял стакан и бутерброд. Я заметил, как дрожат у него руки.

Сидим уставшие. Чувствуется близость конца войны, но её последние часы утомительны. Ждем указания Москвы.

А фронтовая жизнь шла своим чередом. Штаб армии предупредил войска, в первую очередь армейских артиллеристов, что надо быть готовыми к продолжению штурма. Разведчики вели наблюдение за противником, его резервами, снабжением. В подразделения подвозили боеприпасы и горючее. Саперы строили и улучшали переправы через канал Ландвер. Я иногда уходил от Кребса в соседние комнаты, чтобы дать указания и утвердить распоряжения штаба.

Командирам корпусов и дивизий было четко сказано, что переговоры ведутся как положено, а войска должны быть готовы немедленно, по первому сигналу возобновить штурм. Получалось так: Геббельс, Борман и Кребс хотели оттянуть время в свою пользу — авось русские начнут перепалку с союзниками… А мы это же самое время использовали для того, чтобы получше подготовиться и одним ударом завершить штурм Тиргартена, если капитуляция не состоится.

Разговор с Кребсом возобновился. Хотелось проникнуть в тайны руководителей третьего рейха, в их замыслы и надежды, тем более, без ответа Москвы прекратить переговоры с Кребсом я не мог. Кребс, конечно, все знает, но ничего толком не скажет, из него надо суметь выудить все, что можно, ведя беседу, сопоставляя его ответы на вопросы:

— Где сейчас Герман Геринг?

Кребс встрепенулся, будто его разбудили:

— Геринг? Он — предатель, его фюрер терпеть не может. Геринг предложил фюреру сдать ему управление государством, фюрер исключил его из партии… — И тут же поправляется: — Гитлер перед смертью исключил его из партии, о чём он пишет в завещании.

Уже путаница: то «фюрер терпеть не может Геринга» сказано в настоящем времени, то «Гитлер перед смертью исключил его из партии» — уже прошедшее время. Пытаюсь уточнить:

— Кто же, по-вашему, Гиммлер?

— Гиммлер — предатель. Он работал против фюрера, давно хотел заключить сепаратный мир с западными державами и разъединить нас. О его намерении узнал фюрер и… — несколько секунд пауза, — это одна из причин его самоубийства. Фюрер дорожил преданностью своих соратников. Перед смертью он искал выхода… в заключении мира, в первую очередь с Россией.

— Итак, Гиммлер — предатель?

— Да, — подтвердил Кребс. — Согласно завещанию Гитлера, Гиммлер исключен из партии. Гиммлер вне Берлина. Он в Мекленбурге.

— Вы ведь знали о предложении Гиммлера: полная капитуляция перед США и Англией? (Тут я прямо беру Кребса «на пушку»: я до последнего дня почти ничего не знал о предложении Гиммлера).

Кребс, подумав, ответил:

— Как вам известно, мы его подозревали, но окончательно я убедился в этом из сообщения агентства Рейтер. Мы не были извещены Гиммлером. Фюрер оставил его вне Берлина, чтобы он прислал помощь Берлину, бросил сюда все части вооруженных сил Германии. Но он обманул фюрера, не сделал этого. Гиммлер — предатель, хотел заключить мир без ведома фюрера, он против интересов Германии. Я все время находился с фюрером, был его непосредственным советником по вопросам войны. А вне Берлина, в Мекленбурге, был ОКВ. Фюрер давал им приказы непосредственно из Берлина. Я — был ответственным за Восточный фронт.

Тут Кребс проболтался и тем подтвердил все наши догадки и предположения. В его словах о том, что Гитлер приказал все части вооруженных сил Германии бросить «оттуда», то есть с Запада, к Берлину, на — Восточный фронт, против нас7и тем самым открыть войскам западных держав путь на Берлин, была истинная правда. Не теряя этой нити, спрашиваю Кребса.

— Кто у вас сейчас является главнокомандующим?

— Согласно завещанию Гитлера, теперь стал Дениц. Шернер — новый командующий сухопутными войсками; воздушными силами — фон Грейм. Геринг болен, Гудериан болен.

— Где Риббентроп?

— В Мекленбурге. Вместо него Зейс-Инкварт.

— Таким образом, полная реорганизация правительства. Она не касается только вас. Вы были при Гитлере и остаетесь сейчас начальником генерального штаба сухопутных войск?

— Да, — подтвердил Кребс.

— Кто же будет уполномочен на окончательные переговоры с Советским Союзом и его союзниками?

— Геббельс и Борман. Они находятся в Берлине и являются единственными представителями Германии.

— А что будут делать другие члены правительства?

— Они выполняют приказ фюрера.

— А признают ли войска новое правительство?

— Если представится возможность довести завещание фюрера до сведения армии, войска выполнят его волю. Лучше это сделать до объявления другого правительства.

— Вы боитесь этого «другого» правительства?

— Гиммлер предал нас и может создать новое правительство. Гиммлер ещё не знает о смерти фюрера и его завещании.

— Как вы думаете связаться с другими районами? Ведь они отрезаны.

— Посредством временного перемирия с вами. Мы тогда все огласим.

— Не понимаю.

Кребс уточнил:

— При вашем содействии мы свяжемся с периферией при помощи авиации или другими способами.

— Значит, правительство создается, чтобы действовать на территории Германии, собрать силы и продолжать войну?

— Нет, чтобы начать переговоры и кончить войну.

— Однако, — ловлю его опять, — в завещании Гитлера ясно говорится, что он создает правительство из людей, «которые будут проводить войну всеми средствами». Не лучше ли вам согласиться сначала кончить войну, а потом начать переговоры?

Кребс что-то медлит с ответом, а затем отвечает:

— Ответ может дать мое правительство, а не я…».

Что было дальше?

Наше командование отклонило все попытки нацистов «начать мирные переговоры». Предложение было только одно: безоговорочная капитуляция. В ночь на 2 мая гарнизон Берлина капитулировал.

Генерал Кребс застрелился вечером 1 мая…»

Источник