Дэвид МакДауэлл. История Британии: Жизнь в городе и провинции в восемнадцатом веке

История Британии

Жизнь в городе и провинции в восемнадцатом веке

Дэвид МакДауэлл

Городская жизнь

В 1700 году Англия и Уэльс обладали населением около 5,6 миллиона человек. Оно очень незначительно увеличилось к 1750 году, но затем, к концу столетия, стремительно выросло до 8,8 миллиона. В целом, с учётом Ирландии и Шотландии, население составляло около 13 миллионов.

В 1700 году Англия была ещё страной деревенской. В северных областях Англии, в Ланкашире и Западном Йоркшире, и а Западном Мидленде будущие большие города лишь начинали расти. К середине столетия Ливерпуль, Манчестер, Бирмингем, Шеффилд и Лидс стали уже крупными центрами. Но такие новые города продолжали считаться деревнями, и у них не было представителей в парламенте.

Во всех городах стоял отвратительный запах. Не существовало канализации, в качестве отхожих мест использовались улицы, и редко когда убиралась грязь. Фактически люди сами увеличивали её количество, оставляя на улицах отбросы с рынков и из домов. Улицы были грязными и узкими, иногда всего два метра шириной. Немногие из тех, кто выращивал овощи в окрестностях Лондона и других больших городов, забирали нечистоты с улиц для своих полей.

Города были средоточием болезней. В результате лишь четверть детей доживала до взрослости, и именно бедняки умирали молодыми. Их хоронили всех вместе, в больших ямах, вырытых в земле, и не засыпали землёй, пока яма не заполнялась. Едва ли стоит удивляться, что бедняки находили утешение в выпивке и попытках выиграть деньги в карточных играх. Квакеры, шокированные ужасающими последствиями употребления джина, развивали пивоварение, чтобы заменить джин менее разрушительным пивом.
В течение всего восемнадцатого века предпринимались усилия по оздоровлению городов. Улицы стали шире, чтобы на них могли разъехаться кареты. В 1734 году в Лондоне появилась система освещения улиц. А после 1760 года многие города запрашивали у парламента позволения вводить налоги на жителей, чтобы содержать социальные службы, вроде уборки улиц и их освещения. Каждый домовладелец должен был платить местные налоги, их размер или «тариф» устанавливался местным советом или городскими властями.

Католикам и евреям всё ещё был закрыт доступ в парламент, да и для нонконформистов он был по-прежнему затруднён, но они могли входить в городские советы, которые начинали уже создаваться. По мере роста этих «местных властей» они сближали торговцев и хозяев-промышленников, а те породили новый административный класс – для исполнения постановлений городских советов. Вскоре Лондон и другие города уже были настолько чистыми и ухоженными, что стали чудом, на которое дивилась Европа. В самом деле, Лондону было что показать, и великий литературный деятель Самуэль Джонсон сделал ныне знаменитое замечание: «Если кто-то устал от Лондона, то он устал от жизни. Потому, что именно в Лондоне есть всё, что может дать жизнь».

В городах восемнадцатого века было четыре класса людей: зажиточные торговцы, обычные торговцы и спекулянты, умелые ремесленники и огромное количество рабочих, не обладавших умениями и навыками. У них не было никаких гарантий найти постоянную работу.

Богатые

Вероятно, социальные условия в Британии были лучше, чем в любой другой стране Европы. Британские аристократы обладали меньшей властью над беднотой, чем европейские. В 1760 году английский лорд был повешен за убийство слуги. В Европе мало было мест, где могло случиться подобное. Для иностранцев, привыкших к абсолютной власти короля и его знати, английские законы казались примером идеальной справедливости, даже если таковыми в действительности и не были.

Иностранцы отмечали, как легко было для британцев перемещаться вверх-вниз по социальной «лестнице». В Лондоне к человеку, одетому как джентльмен, и относились как к джентльмену. Было сложно увидеть явные различия между аристократами, джентльменами и средним классом торговцев. Большая часть классов свободно перемешивалась.

Однако разница между богатыми и беднотой могла быть весьма велика. Герцог Ньюкасл, например, получал ежегодный доход в размере 100 000 фунтов стерлингов. А работники на его земле бывали счастливы, если им платили более 15 фунтов стерлингов в год.

Знаменитый «Переулок Джина» Хогарта был одним из серии назидательных картин о наиболее неприятных аспектах английской социальной жизни. Картина показывает вред пьянства. Фактически, питьё джина привело к такому количеству смертей и такой преступности, что квакеры начали варить пиво на продажу в качестве альтернативного, менее вредоносного заменителя. Над входом в погреб слева внизу – надпись «порция – пенни, мертвецки пьяный – два пенса, свежая солома - даром». Это поздняя копия первоначально чёрно-белого оттиска Хогарта.

На другом конце социальной шкалы. Томас Гейнсборо, возможно, лучший английский портретист, изобразил богатых и знаменитых. «Утренняя прогулка» молчаливо говорит о семейной жизни. В картине заметна естественность и глубокие эмоции, весьма отличные от формального стиля «Благотворительности в Тичборне» или изображений семьи Тюдоров.

Комфортабельная жизнь джентльменов по большей части была скучна. Мужчины отправлялись на охоту или на верховую прогулку, вводили «улучшения» в своих поместьях. В восемнадцатом веке эти улучшения включали перестройку многих замечательных домов в классическом стиле. Было модно устраивать естественно-выглядящие сады и парки, чтобы создать тщательно изготовленный «природный вид» из окон дома. Некоторые джентльмены заинтересовались коллекционированием деревьев или растений, привезённых издалека.

Жизнь женщин была более скучна, хотя зимой они часто ездили в Лондон, где проводились танцы и вечеринки. Но даже жизнь самых богатых женщин ограничивалась представлением, что они не могут принимать участие в серьёзных делах. Им позволялось лишь развлекаться. Как писал один лорд: «Женщины – всего лишь дети большего роста… Разумный человек может с ними лишь играть… он ни о чём им не рассказывает, не доверяет им в серьёзных вопросах».

В восемнадцатом веке люди считали, что природные источники в городах с минеральными водами, вроде Бата, весьма полезны для здоровья. Эти городки стали модными курортами, куда знать отправлялась встречаться с другими представителями высшего общества. Бат – и сейчас лучший пример английского городка восемнадцатого века – был заполнен людьми, желавшими, чтобы их «увидели». В Шотландии на краю старого города Эдинбурга величайшим шотландским архитектором Робертом Адамом был построен «Новый Город». Как и Бат, он представлял собой вершину цивилизованной жизни восемнадцатого столетия.

Здания Сомерсетшира на улице Милсом в Бате, 1788 год, оказались среди лучших городских строений «Георгианского» периода. Бат сохранился в качестве лучшего образца английского города георгианского стиля благодаря тому, что был крайне популярен в восемнадцатом столетии. Однако внезапно в начале девятнадцатого века всё прекратилось. В результате экономика Бата, основанная на туризме, потерпела крах, и очень немногие из замечательных георгианских зданий были в девятнадцатом и двадцатом века перестроены

Провинция

Культурная жизнь Эдинбурга была полной противоположностью жизни Шотландского Нагорья. Из-за запрета килта и тартана все, родившиеся после 1746 года, носили английскую одежду. Старый способ окраски и создания образцов тартанов на основе местных растений был забыт. К моменту отмены запрета килта и тартана в 1782 году стало уже слишком поздно.

Одежда и тартаны Нагорья стали экзотической одеждой, их носят шотландские солдаты или любители, но не истинные горцы. Немногие из тартанов, которые носили после 1782 года, были бы восприняты как тартаны «клана» теми, кто сражался под Каллоденом.

Однако настоящим несчастьем для Нагорья стала экономика. К концу восемнадцатого века главы кланов начали понимать, что можно заработать на овцах, торгуя шерстью. Они стали изгонять людей с общинных земель ради разведения овец, это процесс получил название «расчистки». Главы кланов считали принадлежащие клану земли своей частной собственностью, и законы их защищали точно так же, как это происходило с общинными землями в Англии. Между 1790 и 1850 годами сотни тысяч горцев утеряли привычный образ жизни, а их вожди смогли получать прибыли от земли. Многие горцы – мужчины, женщины и дети – нищенствовали на улицах Глазго. Другие начали новую жизнь, главным образом в Канаде, где селились вместе с другими членами своих кланов. Небольшое число горцев в девятнадцатом веке отправилось в Австралию. С клановым строем общества в Нагорье было покончено навсегда.
В Англии в восемнадцатом веке провинция изменилась ещё значительнее, чем города. В самом начале столетия фермерство велось так же, как и в прошлые столетия. Вокруг каждой деревни было три или четыре поля, а деревенские жители сообща решали, что им выращивать, хотя отдельные люди продолжали работать на личных маленьких наделах земли.

В восемнадцатом веке большая часть этих земель была огорожена. Огороженные земли использовались не для разведения овец, как это было во времена Тюдоров, а для разведения различных животных и выращивания зерновых. Люди, обладавшие деньгами и влиянием, вроде деревенских сквайров, убеждали своих членов парламента проводить законы, позволяющие им захватывать общинные земли и огораживать их. Члены парламента делали это охотно, ведь землевладельцы часто могли помочь при избрании в следующих выборах, с помощью голосов своих работников.

Одной из основных причин огораживаний было то, что крупные землевладельцы, в том числе и аристократия, могли инвестировать большие деньги. Получали они доходы частично от развития торговли, в частности с Вест-Индией и Индией, от вложений в угольные шахты и рудники, которые составляли растущую долю экономики. И наконец, некоторые аристократы скупили развивающиеся районы на окраинах Лондона, более всего – герцоги Бедфорд и Вестминстер.

Большинство желало вкладывать деньги в землю и, улучшив собственные земли и выстроив прекрасные загородные дома, стремились приобрести новые земли. Их мотивы состояли в том, что фермерство становилось всё более и более прибыльным. С середины семнадцатого века произошло много позитивных изменений в ведении фермерства, и соответственно вырос интерес к нему. Британия и Голландия в фермерстве превосходили остальные страны Европы. В начале восемнадцатого века Джетро Талл изобрёл «семяочистительную машину» - устройство для засеивания семян прямыми рядами и с фиксированными промежутками. Это облегчило прополку и дало возможность получать большие урожаи. Фермеры стали понимать, как можно улучшить почву. В то же время в Британии появились корнеплоды, выращиваемые в Голландии.

Традиционно земле давали отдохнуть каждые три года. Но, выращивая один год корнеплоды, второй – фураж, а третий – зерно, фермеры теперь могли производить намного больше. Выращивание фуража дало возможность содержать животных и зимой. Это стало важным новым шагом в развитии сельского хозяйства. До середины восемнадцатого века большую часть животных забивали до зимы, поскольку для содержания их до следующей весны не хватало кормов. Впервые люди смогли есть свежее мясо круглый год.

Огораживание деревенских фермерских земель в восемнадцатом веке изменило английский ландшафт. Представлен вид на Пэдбери, Бэкингэмшир сверху – можно увидеть как старые наделы фермеров, так и новые изгороди, отмечающие огораживание фермеров-джентри.

Однако эти улучшения было намного сложнее вводить, когда большая часть фермерских земель оставалась в управлении всего деревенского сообщества, как это сложилось столетиями. Ни один фермер, обладавший небольшим земельным наделом, не мог осилить покупку необходимой техники, да и не стоило покупать её ради столь малых клочков земли в трёх разных полях вокруг деревни. Более зажиточные фермеры желали изменить систему, вводя землевладение. При одной крупной площади для каждой фермы новая техника и новые методы обработки земли подходили как нельзя лучше. У богатых были на это средства, и они могли полагаться на помощь сквайров деревни и членов парламента, ведь те были такими же богатыми фермерами, с теми же интересами. У них был сильный экономический аргумент для проведения реформ, ведь было очевидно, что новые методы дадут больше продовольствия с каждого акра земли, чем традиционные. Была и ещё одна веская причина, хотя в то время люди могли её и не осознать. Более быстрыми темпами стало расти население.

Огораживание и усовершенствования в фермерстве, к которым оно привело, обеспечили возможности большего и более эффективного производства продовольствия по сравнению с любой другой страной Европы. Записи крупнейшего мясного рынка Британии – Смитфилда в Лондоне – демонстрируют невероятный прогресс в животноводстве. В 1710 году средний вес быка составлял 168 кг, а к 1795 году – уже 364 кг. За тот же период средний вес овцы в Смитфилде вырос с 17 кг до 36 кг.

Усовершенствованное землепользование дало возможность повсюду выращивать зерно. Впервые каждый, даже бедняк, мог есть белый пшеничный хлеб. Белый хлеб был не столь полезен, как чёрный, но бедноте нравилась сама мысль о том, что они могут позволить себе такой же хлеб, что и богатые. Несмотря на резко возросшее производство продовольствия, к концу столетия Британия не могла прокормить себя. Стал необходим импорт продовольствия из-за границы, чтобы накормить быстро растущее население.
Но в социальном смысле огораживание стало бедствием. Иногда деревенские жители понятия не имели об огораживании до тех пор, пока их не сгоняли с земли. Некоторые из них уже выстроили на общинной земле дома, которые уничтожались. Более тысячи парламентских актов привели к огораживанию около четырёх миллионов акров земли только во второй половине столетия. Многие бедняки считали, что это было ничем не лучше воровства:

7]«Они вешали мужчин, плетьми били женщин,

7]Укравших у общины лишь гуся,

7]Но кража общинного у гуся –

7]Преступление без наказания».

Огораживание изменило вид провинции – вместо нескольких больших полей теперь было много маленьких, каждое окружено изгородью, многие – с одиноко стоящими на поле деревьями.

Проблема растущего безземельного класса серьёзно осложнялась быстрым ростом населения во второй половине столетия. Некоторые смогли найти работу у народившегося класса фермеров, другим это не удлось. Из них очень многие вынуждены были полагаться на помощь Закона о Бедности, впервые введённом Елизаветой I.

Ещё одна проблема возникла, когда несколько лет подряд были неурожайными, что привело к резкому скачку цен на пшеницу. Местные магистраты могли зафиксировать зарплату рабочих, чтобы гарантировать, что беднота сможет прокормиться. Но во многих местах вместо этого выбрали путь помощи тем, чьи зарплаты были существенно ниже местного уровня. Самый знаменитый пример – деревня Спинхэмленд; «Спинхэмлендский Акт» был скопирован во многих частях страны. Это была неудачная система, ведь работодатели теперь могли нанимать работников задёшево, зная, что приход обязан будет добавить к тем низким зарплатам, что они выплачивают. Некоторые работодатели даже снизили зарплаты после принятия «Спинхэмлендского Акта». Неудивительно, что в результате национальная помощь бедноте выросла с 2 миллионов фунтов стерлингов в 1790 году до 4 миллионов в 1800 году.

Ещё одним результатом «Спинхэмлендского Акта» стало ускорение роста населения. Семьям оказывалась помощь в зависимости от количества детей. До огораживаний у фермеров были небольшие семьи, поскольку землю надо было делить между детьми, а молодые люди не могли жениться до тех пор, пока у них не было своей земли. Огораживания сняли эти преграды, и «Спинхэмлендский Акт» поощрял создание больших семей, ведь это означало увеличение финансовой помощи.

Соседние приходы объединялись для строительства «приходских работных домов», где большая часть бедноты могла жить и питаться. Некоторые приходы устраивали население работных домов к местным промышленникам, которым нужна была дешёвая рабочая сила. За работы промышленники обеспечивали пропитанием. Это очень быстро привело к созданию системы, которая мало чем отличалась от рабства, причём детей наравне со взрослыми заставляли работать удлинённый рабочий день. Всё это приблизило крах старого Закона о Бедноте и привело к принятию нового – в 1834 году.

А многие люди покидали свои деревни и уходили в города в поисках работы. Они обеспечили силу, давшую возможность совершения ещё большей революции, которая изменила лицо Британии.

Семейная жизнь

В восемнадцатом веке семьи стали выражать чувства более открыто. Кроме того, по-видимому, впервые дети перестали считаться маленькими взрослыми, а воспринимались как отдельная группа, со своими особыми нуждами. Через столетие после квакеров и Пенна стали всё слышнее голоса в поддержку мягкого отношения к детям. Одна популярная книга восемнадцатого века по воспитанию детей, которая сама по себе стала значительным шагом вперёд, предостерегала: «Жестокость и частые побои я считаю крайне вредной практикой». В 1789 году ещё одна книга наставляла матерей: «Первой целью при образовании ребёнка должно быть признание его чувств, а второй –завоевание доверия. Самый лучший способ развить молодой ум – похвала».

Однако девочки продолжали оставаться жертвами желания родителей заставить их соответствовать популярному идеалу женской красоты – худощавое тело, тонкая талия и бледный вид. Ради достижения этой цели и увеличения шансов на удачное замужество родители принуждали дочерей носить тесную одежду и недоедать, чтобы избежать немодного здорового вида. Без сомнения, такая практика объясняет как образ, так и реальность хрупкого женского здоровья, унаследованные и девятнадцатым веком.

Родители часто принимали решение о подходящем браке своих детей, но всё больше прислушивались и к мнению детей. Однако и сыновья и дочери зачастую вынуждены были вступать в брак против своей воли. Один молодой человек, вынужденный отказаться от единственной женщины, которую он любил, писал: «Я тяжко вздыхаю как любящий, но покоряюсь как сын». Но мало-помалу любовь и дружеские отношения становились приемлемыми поводами для брака. Как писал один муж своей жене после 15 лет брака: «У меня есть время лишь сказать, что я нежно люблю тебя – лучшую из женщин, лучшую из жён и лучшего моего друга». Если бы такие чувства характеризовали брак шестнадцатого или семнадцатого века, о них говорилось бы менее открыто, да и было бы это менее вероятно.

Хогарт более всего известен реалистичными картинами общественных язв, но ради заработка он рисовал и зажиточных людей. «Дети Грэхемов» передают очаровательный образ тёплой, расслабленной и радостной атмосферы. Игра стала признаваться благом для детей, но только для маленьких. Считалось, что если более старшие дети будут играть, то они вырастут в ленивых взрослых. Один лорд писал сыну в день рождения, когда тому исполнилось 9 лет: «Детские игрушки и развлечения надо отбросить, а ум свой направить к серьёзным вещам».

Рост проявления чувств произошёл частично из-за того, что люди могли обоснованно ожидать более долгой жизни. Это стало результатом, главным образом, улучшения питания и большей гигиеничности хлопкового белья, которое пришло на смену шерстяному. Однако сыграла свою роль и растущая перемена в восприятия доброты. Наверное, впервые люди стали верить, что жестокость к другим людям и животным несправедлива. Конечно, это не избавило от плохих условий на фабриках, но помогло тем, кто старался покончить с рабством. Истоком неприятия жестокости стала идея о том, что каждый человек – личность.
Такой рост индивидуализма проявился в стремлении к уединенности. В семнадцатом веке средний класс и более зажиточные семьи держали слуг, которые слышали их разговоры за едой. Они жили в комнатах, которые вели одна в другую, часто с широкими двойными дверьми. Даже спальни не были отдельными. Но в восемнадцатом веке семьи стали питаться без слуг, предпочитая сами обслужить себя, чем позволить слугам слушать разговоры семьи. Они перестроили дома внутри, сделав коридоры, так что у каждого члена семьи теперь была своя отдельная спальня.

В таком индивидуализме Британия оказалась впереди всей Европы. Почти наверняка это было показателем как политической, так и экономической силы среднего класса, и того, что средний класс легко перемешивался с дворянством и аристократией. Сам индивидуализм был важным фактором для торговли и промышленности.
Наиболее успешными в торговле и промышленности часто оказывались нонконформисты, которые были особенно трудолюбивыми. Они могли быть жёсткими в семье, как и отцы-пуритане столетием раньше. Но у них было честолюбие, и они отправляли сыновей в школы-интернаты в самом раннем возрасте. При запрете на проявление чувств в семьях, подобное образование усиливало индивидуализм. Из-за недостатка эмоциональной жизни многие из этих мальчиков стремились вложить всю свою энергию во власть, либо помогая строить империю, либо выстраивая торговлю и промышленность.

Но для бедных слоев такой индивидуализм был нереален. Там, где женщины и дети могли найти работу в производстве тканей, рабочая семья могла удвоить доходы и неплохо прожить. Но те бедные семьи, где работали только отцы, жили на грани голода.

Не везде действовал «Спихэмлендский Акт». И в таких районах у всё большего числа семей не оставалось иного выбора, кроме как отправиться в приходской работный дом. Некоторых детей отчаявшиеся матери даже убивали или оставляли умирать. Женщину из бедноты, ожидающую ребёнка, зачастую изгоняли из прихода, чтобы переложить на другой приход ответственность за прокорм матери и ребёнка.

Использование детского труда в работных домах и на новых фабриках к концу столетия выросло, что вряд ли удивительно. Быстро растущее население привело к появлению целого многочисленного класса детей. Дети бедняков всегда начинали работать тогда же, когда и ходить. От детей из работного дома ожидалось, что с трёх лет они могли учиться каким-то простым вещам, и почти все к шести-семи годам уже работали. И они были особенно полезны для владельцев фабрик, ведь их легко было приучить к дисциплине, в отличие от взрослых, и их труд обходился дешево.

Затем, крайне неожиданно, к концу столетия детский труд стал считаться постыдным явлением. Отчасти это стало результатом растущего неприятия жестокости, но также и того, что тяжёлый труд детей становился более явным и систематическим, поскольку многие работали теперь на фабриках, а не в полях и индивидуальном хозяйстве. Первый удар последовал несколькими годами ранее. Ужаснувшись страданиям детей, принуждаемых чистить каминные трубы, двое мужчин почти тридцать лет вели кампанию с целью провести через парламент Регулирующий Акт, чтобы уменьшить жестокое обращение с детьми; он был принят в 1788 году. В девятнадцатом веке условия жизни детей бедноты стали основной ареной социальных реформ. Это была реакция не просто на то, что именно дети страдали больше всех, но и на то, что их страдания были более очевидными.

Перевод: sparling-05