Под знаком Романовых

Общество спектакля

 Празднование 300-летия правящего дома было задумано как пиаровский мегапроект, адресованный народу России. С учетом подготовки оно растянулось на 6 лет — последние отзвуки торжеств аукались в начале 1917-го. На это время империя превратилась в одну большую Романовку. «Романовку-Обмановку», — раздавалось в ответ. Автор незатейливой рифмы, Александр Амфитеатров, отбыв недолгую ссылку в Минусинске, давно благоденствовал в Париже, но и оттуда «не мог молчать». Никто уже не мог. С тех пор как в 1906 году отменили предварительную цензуру, вся Россия стала одним большим Амфитеатровым.

Государство-семья и государство-аппарат

«Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем.
Сколь тяжела обязанность моя!» А.С. Пушкин. «Борис Годунов».

Идея монархии прекрасна, как Божий мир. В ее основе — представление о государстве-семье и государе — отце подданных. Власть в этой схеме не есть «аппарат подавления», якобы имманентно присущий государству, а есть отношения взаимной любви и добровольного подчинения младших старшему. Сын внемлет отцу не из страха наказания, но понимая, что воля родителя направлена на благо рода. Отец не перегнет палки, поучая отпрыска, потому что от сына зависит отцовская старость и благополучие их общего дома.

Красота идеи монархии — в гармонии частей и целого. Глава семьи, государь, соотносится с государственным «домом» так же, как помещик с родовой вотчиной, а крестьянин — с хозяйским двором. В недород государь «отворяет житницы и сыплет злато», в случае войны жертвует на помощь воинам. Помещик опустошает запасы, пускает в откуп крепостных. Крестьянин дает кров погорельцам, печется о нищих. Чужих в этой системе нет, все Отцы, все Дети, члены большой государственной семьи — Родины. Наконец, — и это большой плюс монархии в меняющемся мире — она неколебима как институт. Новый правитель не зависит от партий и капиталов, изменчивой воли электората. Его власть не от людей, а от Бога. Ее идеологическое обоснование — в вере, юридическое — в законе о престолонаследии. Последнее изменение в такой закон внес Павел I Актом о наследовании Всероссийского престола 5 апреля 1797 года.

Такая власть неотвратима, как нож гильотины. Данная свыше, она не столько право, сколько обязанность, обременение. Это представление культивировалось русскими монархами и передавалось из рода в род. Именно оно заставило родоначальника династии, Михаила Федоровича, согласиться на царствие лишь под нажимом бояр, а первенца Павла I, Константина Павловича, которого прочили ни много ни мало на Вселенский престол (потому и назвали Константином в честь византийского императора), — от него отречься. Александр Павлович, а после и Николай Павлович умоляли малодушного брата переменить решение, также страшась власти и мечтая ее избежать. Есть письменные свидетельства, подтверждающие, что подобные мысли были не чужды и следующим за ними Александрам — II и III, мечтавшим о семейной жизни «где-нибудь на мельнице на берегу озера в Германии» (в Таганрогских владениях, в Крыму). Николай II умолял Керенского пустить его с семьей жить «частными лицами» в Ливадии.

Власть как ответственность — тяжелое наследство. В конце концов, ее начали избегать. Сияющая идиллия превратилась в дым. «Семья» пересеклась с «аппаратом», и «аппарат» ее смял.

Апогей

«Совокупными трудами венценосных предшественников наших на престоле российском и всех верных сынов России созидалось и крепло наше государство». Николай II. Высочайший манифест от 21 февраля 1913 года.

Слава Романовых просияла над Россией 21 февраля (6 марта) 1613 года, когда Земский собор единодушно избрал на царство в Москве боярина Михаила Федоровича Романова — «ближайшего по крови к угасшему царственному роду Рюрика и Владимира Святого». Апогеем этой славы стало празднование 300-летия правящего дома в 1913 году, которое Высочайший манифест от 21 февраля 1913 года объявил «вершиной процветания империи и великим юбилеем».

В самом деле «КПД» Романовых огромен, и особенно очевидным этот факт стал в начале 1910х годов. В предвоенное пятилетие по общему объему промышленного производства Россия занимала 5–6-е место в мире, сравнявшись с Францией и даже превосходя ее по ряду показателей тяжелой промышленности. По темпам экономического роста опережала США. За счет увеличения площади обрабатываемых земель в Сибири, Средней Азии, на Дальнем Востоке и за счет повышения урожайности, механизации, использования удобрений достигла 1-го места в мире по производству основных аграрных культур, выращивая более половины производимой в мире ржи, более четверти пшеницы, овса, ячменя и более трети картофеля. На ее долю приходилось две пятых мирового сельскохозяйственного экспорта. Заселялись окраины империи, развивалась инфраструктура. В период с 1898 по 1913 год общая протяженность железных дорог увеличилась чуть не вдвое — с 44 тыс. км до более 70 тыс. Ежегодный прирост населения в конце царствования Романовых составил 1,65%, и это лучший динамический показатель за всю историю России. Только при Николае II численность населения выросла на 40%, составив в 1913 году (без Финляндии) 166,650 млн человек. Рабочий день составлял 9 часов против 12 в Европе. Преодолевались нищета и безграмотность. Расходы Министерства народного просвещения с 1900 года возросли почти в 5 раз и в 1913 достигли 14,6% государственного бюджета. Инициированная и щедро финансируемая всеми Романовыми «аппаратная» благотворительность достигла небывалых масштабов, подстегивая тем самым дарителей индивидуальных. В 1910-х годах совокупный объем главных благотворительных фондов — Инвалидного и Императорского Человеколюбивого — составлял около 40 млн рублей. Всего в стране функционировало более 1500 благотворительных общественных организаций. Частные пожертвования к государственным относилось как 11 к 1.

«Экономическое и финансовое положение России в настоящий момент превосходно, — пишет экономический обозреватель Э. Тэри, посетивший Россию по заданию французского правительства в 1914 году. — ...Если у большинства европейских народов дела пойдут таким же образом между 1912 и 1950 годом, как они шли между 1900 и 1912-м, то к середине настоящего столетия Россия будет доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении».

«Господа Обмановы»

«В неизменном единении с возлюбленным народом нашим уповаем мы и впредь вести государство по пути мирного устроения жизни народной...» Из Высочайшего манифеста от 21 февраля 1913 года.

Роман-фельетон «Господа Обмановы» известный московский публицист Александр Амфитеатров полагал печатать в газете «Россия» за 1902 год. Действие его разворачивается в родовой деревне Обмановке. Главный герой, сын и наследник почившего владельца Ника-милуша, в котором легко читается собирательный образ правящей династии, представлен слабовольным идиотом, во всем послушным маменьке.

Художественный замысел прост, как топор, и не простирался дальше прямых аналогий и каламбура. 13 января вышла первая глава, а ранним утром 14-го автор был арестован и в сопровождении жандармов отправлен в Восточную Сибирь. Несколько недель спустя последовало распоряжение министров Плеве и Сипягина о закрытии самой «России».

Московские либералы с азартом подхватили сюжет. Ничтожные строки ничтожного автора, писаные, по его собственному признанию, «в субботу на скорую руку к очередному воскресному фельетону», стали бестселлером. Номер с главою продавался и «по сту рублей». Иные владельцы киосков, предвкушая успех, скупили все экземпляры. Игру подхватили литературные мародеры Берлина и Лейпцига, жившие грабежом русских литературных оппозиционеров. Речь шла не только о безгонорарных публикациях. Под именем Амфитеатрова выходили апокрифы, вторая и третья главы романа, которых автор не писал. Проливая слезы по упущенной выгоде, он тем не менее не протестовал против подлогов, опасаясь, что «в русском либеральном лагере подобный протест произведет впечатление отречения, будет принят за угодничество правительству».

После убийства Плеве террористами виновник скандала оказался в Европе и написал было продолжение романа, но тут же его и порешил: «Тихий дурачок Ника-милуша, в котором четыре года тому назад удостоил узнать себя император всероссийский, и Сипягин контрасигнировал сходство, для меня умер. Между ним и тем Николаем II, который в 1904 году со спокойным духом и веселым лицом выбросил сотни тысяч едва вооруженных и полуодетых солдат умирать под японскими пулеметами… легла слишком широкая река, смрадно бурлящая человеческой кровью…»

В Париже Амфитеатров продолжил борьбу с «кровавым режимом». Издавал журнал «Красное знамя», о котором Ленин в 1910 году в письме к Горькому сказал: «Хорошо сделало... «Красное знамя», что вовремя умерло». В начале Первой мировой войны ру по р свободы не устрашился вернуться на родину, где стал одним из основателей черносотенной газеты «Русская воля». Таков был среднестатистический благодарный зритель, которому предназначался грандиозный спектакль длиною в год и масштабом в Россию.

Вершина процветания

«Крепость даяй царем нашим
Господь и рог помазанных
Своих возносяй».
Ирмос Крещенского канона.

Подготовка к юбилею началась за три года до наступления торжеств. В 1910 году Высочайшим повелением был образован Комитет для устройства празднования 300-летия царствующего дома Романовых. Наряду с «центральным» в Петербурге подобные комитеты создавались и на местах. Помимо разработки праздничного церемониала в их компетенцию входило проведение конкурсов на юбилейные обелиски, памятники и храмы, организация юбилейных благотворительных акций, открытие юбилейных богоугодных заведений и приютов, строительство юбилейных морских и речных портов, юбилейных больниц, юбилейных институтов, юбилейных вокзалов и дорог. На три года вся Россия стала одной большой Романовкой. Все, что ни делалось в ней доброго и светлого, делалось под знаком династии, и даже то, что уже успело совершиться как-то иначе, меняло знак и относилось к Романовым.

В Петербурге 300-летие правящего дома чудесным образом совпало с празднованием 200-летия Царского Села, в реальности наступившего еще в 1910-м. Московская дума выступила с законопроектом Романовского музея, под который предлагалось изъять известные коллекции. Основой его должно было стать Румянцевское собрание, канвой — материалы Исторического, Политехнического, Русского и Бахрушинского музеев.

Николай II объявил юбилейную амнистию заключенным и прощение всех налогов и долгов, выделил средства на помощь детям и премии «передовикам производства» из сельских хозяев и фабрикантов. Монетный двор выпустил золотые и серебряные юбилейные медали, почта — юбилейные марки. Сувениры, украшения, посуда оснастились раскатистым вензелем и числом «300», неслись юбилейные яйца Фаберже. Повсюду сооружались ларьки и помосты, укреплялись штандарты и транспаранты, проводились иллюминации. Из всех витрин глядели фото царской семьи.

Особый портрет Николая Александровича, золотой в бриллиантах, был жалован эмиру Бухарскому Сейид Алим-хану «в знак особенного расположения и в память знаменательных нынешних дней празднования трехсотлетия царствования дома Романовых». Эмир прибыл на торжества в числе других высокопоставленных гостей и 21 февраля молился за сиятельных юбиляров в еще недостроенной мечети в Петербурге. Мечеть освятили на следующий день.

«Ура, в Россию скачет кочующий деспот!..»

«Теперь пойдем поклонимся гробам
Почиющих властителей России».
А.С. Пушкин. «Борис Годунов».

К весне празднества переместились в Кострому. В юбилейной прелести обновленных фасадов и отремонтированных дорог за три года предпраздничных благоустройств «колыбель Романовых» обзавелась собственной электростанцией и водопроводом, романовскими музеем и больницей, постаментом романовского обелиска, который так и не был возведен, и проектом педагогического института, которому не суждено было открыться. 13 марта, накануне дня призвания на царство, в городских храмах возглашали вечную память родителям Михаила Федоровича и всем почившим царям и императорам правящей династии. Панихиды по родичам служили весь год. Это был важный идеологический акцент празднеств. Михаил Федорович, как, кстати, и Годунов после Федора Иоанновича, был избран (не в новейшем смысле слова, но «обран» или «убран» по лексике того времени) как «ближайший по крови», как кровный племянник первой жены Ивана IV. По сути, в январе-феврале 1612-го Земский и Поместный соборы выбирали не царя, но путь, по которому идти России.

Государь не присутствовал. Март в России не лучшее время для путешествий. Кострому царская семья посетила 20 мая, осенив своим присутствием закладку юбилейного монумента в Костромском кремле. Конкурс на него прошел в Академии художеств еще в 1911 году. Победу одержал эстляндец Амандус Адамсон, занявший 2-е место.

Согласно проекту, памятник насчитывал 36 метров в высоту и являл собой цилиндрическую часовню с шатровым навершием и двуглавым орлом. По периметру располагались скульптуры членов династии, полководцев, святых. Внизу его украшали 6 рельефов на сюжеты российской истории XVI–XVII веков. Если не по художественной ценности, то уж точно по размеру, это был главный шедевр юбилейного проекта и центральное событие праздничной поездки государя по стране. Дождавшись погоды, и уже вне всяких исторических подоплек, Николай II с семьей отправился в Москву тем самым путем, каким в 1612 году двигалось ополчение Минина и Пожарского.

11 дней во Владимире, Суздале, Ниж нем, Костроме, Ярославле, Ростове, Переславле гремели полковые оркестры, кричали «ура», резали ленточки, служили молебны. В 4 пополудни 24 мая 1913 года царский поезд прибыл в Москву. На празднично убранном Александровском вокзале его встречал почетный караул 12-го гренадерского Астраханского Александра III полка. Оркестр гремел встречу, клонились знамена, тянулись носки в церемониальном марше. Николай Александрович в мундире Екатерининского полка принимал рапорт от московских градоначальников. По городу царь передвигался верхом, семья — в открытом экипаже. Шествие предваряла сотня императорского конвоя. По обеим сторонам Тверских царский поезд встречали толпы. Близ Воскресенских ворот Николай спешился поклониться покровительнице государей российских, чудотворной Иверской иконе. Крестным ходом во главе с митрополитом Московским Макарием прошли до Архангельского собора, отреставрированного к началу торжеств. Государь возжег лампады над гробом Михаила Федоровича, отстоял заупокойную литию и проследовал в Большой Кремлевский дворец. Над крышей его поднялся императорский штандарт.

Артист и царь

Все живут напоказ, и каждому ужасно хочется показать себя честным человеком. Из письма М. Горького.

Днем позже праздновали рождение императрицы Александры Федоровны. Опять молебны по всей империи, крестные ходы и салюты, губернаторские приемы, балы. Вечером во всех театрах и залах Москвы прошли праздничные концерты. Пели лучшие голоса России, в том числе Шаляпин. Поклонники оперы были весьма рады этому обстоятельству, так как последние два года он стал редким гостем на сценах Императорских театров. И даже на спектакль в честь юбилея Романовых не приехал. Его участие было объявлено, ему слали телеграмму за телеграммой, но он затаился в Берлине и сказался больным.

На самом деле Шаляпин боялся выступать, с тех пор как 6 января 1911 года в окружении коленопреклоненного хора вынужден был также «встать на карачки» пред царем.

Для обоих это был долгожданный спектакль. Артист давно мечтал о «Годунове». Для Николая II это был первый выход в театр после окончания Японской войны. Ставил Мейерхольд (Шаляпин назвал постановку «убогой и неудачной»). Дирижировал Коутс. Пели звезды Мариинки. И тоже связывали свои чаяния с этим спектаклем. У них были большие претензии к дирекции — что-то насчет окладов и льгот. Отчаявшись добиться желаемого от управляющего Императорскими театрами Теляковского, они решили дождаться визита государя и прямо со сцены вручить прошение ему. Замысел удался. Едва Шаляпин пропел «Господи, помилуй душу преступного царя Бориса» и вышел на аплодисменты, хор и солисты бухнулись на колени и под «Боже, царя храни» передали петицию. Все это время Шаляпин оставался на сцене, которую не мог покинуть, так как выход заслоняли хористы. Сначала на ногах, во весь свой гигантский рост, затем, сознавая нелепость своего стояния среди павших ниц людей, — преклонив колени, как все. Он не знал о намерении артистов. Вечером было нервное объяснение с Теляковским, что бы это могло быть. Утром, так ничего и не уразумев, Федор Иванович отбыл в Монте-Карло.

Там он получил письмо от своего друга художника Серова. В письме газетные вырезки, в том числе из «Русского слова», редактируемого его хорошим приятелем Дорошевичем. В «Слове» — карикатура: артист изображен у суфлерской будки с раскрытым ртом и воздетыми руками. Подпись: «Монархическая демонстрация в Мариинском театре во главе с Шаляпиным». К посылке было приложено письмо самого Серова: «Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы».

«Весть о моей «измене народу» достигла... и департамента Морских Альп, — вспоминает Шаляпин в «Страницах моей жизни». — Возвращаясь как-то из Ниццы в МонтеКарло, я сидел в купе и беседовал с приятелем. Как вдруг какие-то молодые люди, …вошедшие в вагон, стали наносить мне всевозможные оскорбления: «Лакей! Мерзавец! Предатель!» Я захлопнул дверь в купе. Тогда молодые люди наклеили на окно бумажку, на которой крупными буквами было написано: «Холоп!» Когда я, рассказывая об этом моим русским приятелям, спрашиваю их, зачем эти люди меня оскорбляли, они до сих пор отвечают: «Потому что они гордились вами и любили вас».

В самом деле, скандал с «Годуновым» на долгие годы стал его мучением и кошмаром. С артистом перестали общаться друзья и знакомые, ему улюлюкали вслед и даже пытались колотить. Плеханов, с которым он познакомился за пару лет до инцидента и которому надписал карточку «С сердечными чувствами. Шаляпин», вернул эту память назад. К общему хору поспешил присоединиться упомянутый Амфитеатров. Прислал артисту письмо, в котором поздравил его «с монаршей милостью», обвинил «в глубоком верноподданничестве» и «унижении звания русского культурного человека», и в довершение сообщил, что порывает с ним знакомство. Настрочил сразу, спустя 20 дней после спектакля. А после гектографировал его и разослал во все столичные редакции.

О эти письма читателей и писателей!!! Негодующие послания приходили аж до 1915 года. Очередное артист получил в апреле по поводу организованного им в Народном доме бесплатного спектакля. Писали рабочие восьми петроградских заводов (Гейслера, «Вулкана», «Эриксона», товарищества «Треугольник» и др.). Помимо прочего, в нем читаем: «В день, который так же резко запечатлелся в нашей памяти, как и первый день Вашей славы, Вы ясно и недвусмысленно ренегировали из рядов демократии и ушли к тем, кто за деньги покупает Ваш великий талант, к далеким от нас по духу людям... Мы не перестанем высоко ценить Ваш талант, ...но пыль, оставшаяся на Ваших коленях, загрязнила для нас Ваше имя».

В завершение авторы обещали «горячий прием чуткой рабочей аудитории», оговорившись, что «наиболее сознательная часть пролетариата на спектакль не придет».

Дошло до того, что Шаляпин желал разорвать контракт с Императорскими театрами и навсегда покинуть Россию. Контракт был дорогим, неустойки грозили колоссальные. Остался, пожадничал, но страдал невыносимо. Объяснился в письме Горькому, поплакал товарищу в жилетку. Тот внял, обещал принять у себя на Капри. Но не сейчас — позже, потом. Видать, и «дорогой Максимыч» не на шутку струхнул. «Не умно сделал ты, — отвечал он летом 1911 года, — что сразу же после этой истории не поехал ко мне… — знай я все с твоих слов, я бы что-нибудь сделал, чтобы заткнуть пасти твоих судей. А теперь — придется выжидать время. Твоего приезда сюда я бы желал... но здесь масса русских. Я с ними в недобрых отношениях, и они не преминут устроить скандал тебе, чтоб — кстати уж! — и меня уколоть. Кроме здешних, еще каждую неделю бывают экскурсанты из России, караванами, человек по 50, — народ дикий и нахальный. ...Я напишу тебе, когда и как мы можем встретиться без шума и скандала, теперь же скандал вновь поднялся бы. Ведь так приятно ударить меня — тобою, тебя — мною. Все живут напоказ, и каждому ужасно хочется показать себя честным человеком. — Это верный признак внутренней бесчестности».

Крымская осень

«Вот наша Русь: она твоя, царевич.
Там ждут тебя сердца твоих людей:
Твоя Москва, твой кремль, твоя держава».

А.С. Пушкин. «Борис Годунов». Осень, как обычно, царская семья проводила в Крыму, и торжества переместились на юг.

К этому времени в Севастополе соорудили часовню в древнерусском стиле во имя Феодоровской Божией Матери, чьим образом основатель династии Михаил Федорович благословлен на царство, и Николая Чудотворца, имя которого носил государь. Вторую часовню поставили в Алуште над источником в Косьмо-Дамиановском монастыре — оммаж государю со стороны Тавриды. Средства на строительство собирали военнослужащие Черноморского флота, гарнизона Севастопольской крепости и горожане.

К прибытию юбиляров черноморская эскадра выстроилась на рейде против Ливадии. 5 октября в присутствии царской семьи произвели гардемаринов в мичманы. По окончании церемонии государь и наследник фотографировались с ними на фоне дворца. Вечером корабли осветились иллюминацией. Зрелище было столь прекрасным, что государь с дочерьми отправились «на моторе» любоваться им вблизи.

Два месяца кряду тянулись посольские приемы и музыкальные концерты, торжественные пикники, завтраки и обеды. Монгольская делегация привезла царю орден Чингиз-хана. Предводители дворянства и главы уездных управ Таврической губернии — приветственный адрес и знаки почтения. Весь многонациональный Крым был представлен в этой депутации. Вскоре в Ялте прошел благотворительный базар, его возглавляли Александра Федоровна и великие княжны. Императрица с трудом справлялась с протокольными обязанностями, была замкнута, отказывала визитерам и редко участвовала в торжествах. Наследник болел. Его наставник Пьер Жильяр описывает двойную жизнь императрицы: «Как передать пытку этой матери, беспомощно присутствовавшей при мучениях своего ребенка в течение долгих часов смертельной тревоги, этой матери, которая знала, что она причина этих страданий, что она передала ему ужасную болезнь, против которой бессильна человеческая наука!» Той светлой ливадийской осенью цесаревич мучительно выздоравливал от случайного ушиба. Страдания ослабляли ребенка, делали его капризным. Проводя все время подле него, нервничала императрица. Все молчали. Высочайший недуг, гемофилия, был государственной тайной. О нем не упоминали даже в дневниках и письмах. Но время от времени уныние и досада давали о себе знать. Дочь Столыпина Марья Петровна приводит в мемуарах оброненную фразу государя: «Одна истерика Александры Федоровны для меня страшнее, чем гнев всех министров».

Эпилог

«Слыхал ли ты когда,
Чтоб мертвые из гроба выходили
Допрашивать царей…»
А.С. Пушкин. «Борис Годунов».

С осенью торжества не кончились. Словно не в силах остановиться, «юбилейный аппарат» продолжал выдавать романовские проспекты и парки, помпезные памятники и храмы. Конец этому положила Первая мировая война. Некоторые проекты так и остались незавершенными, иные постигла удивительная судьба. Постамент к 36-метровой часовне в Костроме, средства на которую собирали по всероссийской подписке несколько лет, соорудили только в 1916 году. Тогда же были отлиты 20 из 28 предполагавшихся бронзовых фигур. Две из них были установлены, прочие остались не распакованы. Февральская революция завершила царский проект. В 1924– 1925 годах о скульптурах вспомнили. Их отдали в переплавку. К маю 1928 года на постамент водрузили бетонную статую Ленина. В том году Международный день всех трудящихся костромичи встретили под знаком вождя. Он и по сей день стоит там, попирая ногами идею Романовых — прекрасную, как мир, и ужасную, как гильотина, — и встречая ее очередной юбилей.