|
Взаимоотношения между российскими (советскими) коммунистами и западными буржуазными демократиями являются одной из наиболее малоизученных страниц отечественной и мировой истории. Обычно принято либо разводить их по разные стороны политических баррикад (такой подход присущ левым и либералам), либо, напротив, считать чем-то абсолютно тождественным - последнее практикуется историками и публицистами "национально-консервативной" ориентации.
На самом же деле указанные взаимоотношения представляли собой крайне сложный и противоречивый процесс, который нельзя сводить к простым, "черно-белым" оценкам. С одной стороны, как справедливо отмечают национал-консерваторы, марксизм и либерализм имеют одну и ту же мировоззренческую основу - экономический детерминизм и космополитизм, что и делает их близнецами-братьями в философском плане. С другой стороны, исторически сложилось так, что марксизм победил в странах с довольно сильным традиционным укладом (Россия, Китай), влияние которого существенно разбавило изначально интернационально-материалистическую основу марксисткой идеологии. Кроме того, названные выше страны объективно, в силу ряда причин, были обречены на геополитическое противостояние со странами Запада, необходимость которого досталась им в наследство еще от докоммунистических времен.
Игнорировать реальный геополитический расклад и одновременно сохранять государство было невозможно, вот почему коммунистические режимы противостояли западным демократиям вполне реально. Но в то же время, совершенно очевидно, что отношения с ними противостоянием не исчерпывались.
Всегда имели место быть мирная торговля и культурный обмен. Более того, в 1941-1945 годах СССР, исходя из необходимости противостоять германской агрессии, находился в союзнических отношениях со странами Запада.
Впрочем, всё это факты общеизвестные. Гораздо менее известно то, что именно благодаря западному капиталу Советский Союз сумел осуществить индустриализацию в столь сжатые сроки. То есть, безусловно, огромнейшую роль здесь сыграли и сверхмобилизация ресурсов, и ограбление деревни, и трудовой энтузиазм сотен тысяч и миллионов людей. Однако, без помощи Запада, модернизационный рывок 30-х годов прошлого века был бы невозможен. Важнейшую роль в индустриализации решали поставки новейшего западного оборудования, современных технологий, помощь иностранных специалистов, а также выполнение иностранными фирмами советских проектов. Гиганты отечественной индустрии никогда не вступили бы в строй без поставок отсутствующих в Союзе технологий: Магнитстрой - без техники алмазного бурения, Автострой - без конвейерного производства, Днепрогэс - без мощных турбогенераторов и т. д.
Иностранные фирмы заключили сотни типовых договоров с советской стороной. В 1944 году, когда речь зашла об американском автомагнате Генри Форде, Сталин воскликнул: "Да храни его Господь!" Еще бы - знаменитый завод АЗЛК (в 30-х гг. - КИМ) был точной копией фордовского сборочного завода! "Западники" продавали советской стороне пакеты и лицензии, присылали специалистов по надзору, принимали у себя стажеров из СССР. Более чем солидным был вклад в индустриализацию западных "спецов". В 1933 году их насчитывалось 6550 человек только в тяжелой промышленности. А общее количество иностранных специалистов тогда составляло 20 тысяч.
Конечно, помощь Запада была небескорыстной, за нее приходилось платить твердой валютой, полученной от продаж за границу хлеба, отнятого у крестьян. И тем не менее, защита государственных интересов во взаимоотношениях с "западниками" (в отличие от нынешнего времени) проводилась тогда неукоснительно. Никакого участия во владении советскими предприятиями иностранный капитал не принимал и был должен строго выполнять довольно-таки жесткие наши условия - предоставлять подробные технические характеристики, использовать советские стандарты и т. д.
Возникает вопрос - неужели европейские и американские капиталисты не понимали, что создают (пусть и небесплатно) индустриальную базу враждебного для них социалистического государства? Может быть, они были охвачены жаждой наживы и поэтому не видели угрозы? А может быть, помимо наживы, западным капиталом двигал еще и политический расчет - использовать новую индустриальную державу в своих интересах?
Последнее больше похоже на истину. Не стоит представлять себе западного буржуя в образе этакого дядюшки Скруджа, сходящего с ума при виде денег. Это публика умеет не только считать деньги, но и просчитывать все свои ходы намного вперед.
Помимо экономической выгоды капитал всегда учитывает и выгоду политическую, которая, в конечном итоге, всегда оборачивается новыми дивидендами. Стабильное и долговременное существование сильного русского государства (под каким угодно названием и с каким угодно общественным строем) никогда не устроит либерально-рыночный Запад, стремящийся полностью контролировать российские рынки и источники сырья. Однако временное его усиление может при определенных обстоятельствах быть использовано для решения важных геополитических задач.
В 30-е годы таковой задачей стало полное и окончательное утверждение на месте бывших европейских монархий - германской и австро-венгерской - совокупности демократических государств, а главное - предотвращение возможности создания в Центральной Европе геополитической и цивилизационной альтернативы либерализму. Такая альтернатива там уже создавалась в лице различных праворадикальных режимов и движений Средней и Восточной Европы, которые могли бы покончить с демократией на континенте. И перед последней возникла реальная угроза ввязывания в новую мировую войну - и на этот раз без русского союзника с его самоотверженностью и воинской доблестью.
Такого союзника нужно было воссоздать, точнее - воссоздать необходимо было сам военный противовес европейскому национализму. Зачем воевать самим, пусть и в выгодном режиме первой мировой? Гораздо выгоднее натравить "плохих" советских коммунистов против не менее "плохих" европейских националистов, оставаясь при этом в стороне. Но такое развитие событий было бы невозможно без создания в стране Советов мощной индустриальной базы. Мощной настолько, чтобы противостоять, но не для того, чтобы выиграть. Выиграть должны были "чистенькие" западники, которые брезгливо наблюдали бы за смертельной схваткой гигантов, а позже навязали бы свои условия мира в Европе изнуренным коммунистам и националистам.
Однако, здесь у западных демократий промашка вышла преогромная. Сталин не пожелал ввязываться в войну с Германий в 1939 году, к чему его и Гитлера явно подталкивали Англия и Франция. (Последние вообще повинны в том, что возникла сама возможность новой мировой войны. После Мюнхенского сговора Гитлер безнаказанно оккупировал Чехословакию, получив в свои руки огромный военно-промышленный потенциал. О многом говорит уже одно то, что в результате этой оккупации он вооружил два миллиона (!) немецких солдат. Да не будь мюнхенской отмашки, не будь заигрывания с Гитлером, тот не смог бы, при всем своем желании, продолжать агрессивную политику. Германскому диктатору пришлось бы развивать экономическую мощь Третьего Рейха не вширь, а вглубь, что могло в корне изменить ход мировой истории.) Советский руководитель совершил неожиданный ход в геополитической игре, заключив договор с Германией, и тем оттянул начало войны с ней на два года. За это время он сумел создать саму возможность выиграть в мировой бойне.
В результате сталинского маневра либеральная Европа осталась один на один с Европой фашистской и быть бы ей полностью битой, если бы не щедрый подарок Гитлера, который в 1940 году имел возможность одним ударом "накрыть" измотанные и деморализованные англо-французские части у Дюнкерка, но не сделал этого, надеясь на грядущий союз с "нордической" Великобританией. И надо сказать, надеялся он не без оснований - среди английской политической элиты всегда была сильна прогерманская партия.
Справедливости ради отметим, что среди "западников" были и симпатизанты СССР. У них вызывало восторг смелое социальное экспериментаторство вождей большевизма. В разгар коллективизации и репрессий было весьма модным восхищаться созданием в СССР "нового человека", загадочная личина которого приятно волновала и пресыщенных западных интеллектуалов, и даже людей посерьезнее - бизнесменов и политиков.
Так, Советам вполне искренне симпатизировал президент Ф. Рузвельт.
Одним из первых его шагов на внешнеполитической арене стало установление дипломатических отношений с "родиной социализма". Явным реверансом в сторону Сталина было назначение в 1937 году послом в СССР Джозефа Дэвиса, заявлявшего о том, что он верит в подлинность знаменитых московских процессов и не видит никакой угрозы со стороны Коминтерна. В том же самом году Рузвельт ликвидировал в госдепартаменте антисоветски настроенный Отдел восточноевропейских проблем.
Именно при Рузвельте весьма упрочились экономические связи с Советским Союзом, причем одним из наиболее значимых моментов являлся советский экспорт леса, поваленного руками гулаговских зеков. Отношение к СССР со стороны американских властей тогда было самим теплым, ярким свидетельством чему следует считать хотя бы знаменитый перелет Чкалова через северный полюс в 1937 году. Уже во время второй мировой Рузвельт часто склонялся на строну Сталина, крайне раздражая этим Черчилля. (Всё это, впрочем, не исключало известного, порой весьма напряженного, соперничества. Как говорится, "есть дружественные страны, но нет дружественных разведок". Симпатии Рузвельта к СССР вовсе не означали, что он хочет видеть его в качестве равноправного партнера. Скорее, он видел СССР региональной державой, выполняющей волю США в Евразии.)
В годы мировой войны Рузвельт был сторонником открытия второго фронта в поддержку СССР, в то время как Черчилль всячески затягивал это открытие и, в принципе, склонялся к тому, чтобы не ввязываться в сухопутную войну с Германией на европейском континенте. Даже в 1944 году он предложил Рузвельту отложить данное мероприятие, которое до этого откладывалось уже неоднократно - второй фронт мог бы возникнуть еще в 1942 году, соответствующая договоренность была заключена, однако тогда Черчиллю удалось убедить своих американских друзей попытать военного счастья в Северной Африке. Но через два года президент США все же настоял на высадке союзных войск во Франции.
Обычно открытие второго фронта объясняют боязнью англо-американцев допустить Советскую Армию в Западную Европу, но поведение принципиального антикоммуниста Черчилля, упорно не желавшего лезть на континент, заставляет в этом усомниться. Весьма возможно, что он строил свои расчеты на заключении сепаратного мира с Третьим Рейхом, вернее, с частью его руководства, которая должна была отстранить Гитлера от власти. В этом случае коммунизму поставили бы еще более надежный заслон, чем во времена "холодной войны" - постгитлеровская Германия сосредоточила бы всю свою мощь на противостоянии "красной чуме". Если это предположение верно, то именно Рузвельта следует считать могильщиком нацизма - в случае сепаратного мира СССР не пошел бы на Берлин, Вену и другие европейские города, ограничившись освобождением своей территории. Американский президент всегда занимал довольно твердую антифашистскую позицию, чураясь связей с гитлеровцами и всячески стараясь создать условия для вооруженного разгрома стран "фашистского блока". В этом плане весьма интересно исследование историка К. Танзилла "Задняя дверь к войне", в котором приводятся документы американского госдепа, из коих следует, что в 1939 году Рузвельт приложил огромные усилия для обострения отношений между Германией и Великобританией. Тогда же он серьезно подумывал об американской интервенции в Европу.
Рузвельт желал продавать американское оружие всем противникам Германии, Италии и Японии, в чем с ним не была согласна большая часть политического истеблишмента Соединенных Штатов, настроенная изоляционистски и, в ряде случаев, прогермански. В 1935 году республиканцы и правые демократы приняли в конгрессе закон о нейтралитете, запрещающий продажу оружия всем воюющим странам. Лишь в 1939 году рузвельтовское окружение сумело протащить поправки к данному закону, которые позволяли пробить брешь в американском нейтралитете.
При Рузвельте было сделано все для того, чтобы спровоцировать войну с Японией. В 1939 году правительство США уведомило Японию о расторжении торгового договора, срок коего истекал только в следующем году. Адмирал Теобальд в своей книге "Чрезвычайный секрет Пирл-Харбора" приводит доказательства в пользу того, что Рузвельт был неоднократно предупрежден о японском нападении, но так и не сообщил об этом адмиралу Киммелю. Теобальд пишет: "Наш главный вывод заключается в том, что президент Рузвельт заставил Японию начать войну с помощью неослабного дипломатического и экономического давления и соблазнил эту страну на начало враждебных действий путем неожиданного нападения, собрав в гавайских водах Тихоокеанский флот (США) в качестве приглашения к этому нападению". С мнением адмирала полностью согласен его коллега генерал Ведемайер.
Таким образом, перед нами две стратегии западного демократизма в отношении фашизма - одна, британская, предполагала нейтралитет по отношению к нему и даже союз с ним, другая - американская (точнее рузвельтовская) предусматривала прямое столкновение с Гитлером и его союзниками.
Вернемся, однако, к теме нашего исследования: "Большевизм и западная демократия". Складывается впечатление, что левый либерал Рузвельт относился к СССР как к важнейшему элементу будущего мироустройства, основанного на конвергенции двух различных систем - коммунистической и капиталистической, которые, несмотря на ощутимое различие, имели и существенное мировоззренческое сходство (экономический детерминизм, интернационализм, эгалитаризм). На Западе всегда было сильно течение, выступавшее не за полный демонтаж коммунизма, но за встраивание его в либерализм. К примеру, на данных позициях еще со времен гражданской войны в России и вплоть до самой перестройки стоял влиятельнейший элитарный Гарвардский университет, именуемый американцами "Кремлем на берегах Чарльз-ривер". Один из столпов Гарварда профессор А. Кулидж посетил ленинскую Россию и по результатам своего визита написал целую книгу, в которой призывал установить дипломатические отношения со страной большевиков. Даже во времена маккартизма гарвардовцы продолжали поддерживать СССР, выступая в то же время за его либеральную реформацию. Главные надежды возлагались ими на т. н. "реформаторов" в руководстве партии и государства, которые, в конечном итоге и осуществили либерализацию Союза. Любопытно, что с гарвардовской профессурой имели (в период своего проживания в эмиграции) тесные контакты будущие вожди красной России Л. Троцкий и Н. Бухарин.
Единственное, за что либеральные сторонники СССР критиковали страну "нового человечества", так это за "рецидивы великодержавного шовинизма", "угнетение национальных меньшинств" и прочие потакания русскому патриотизму. Репрессии же 20-30-х годов вызывали у них даже некоторое понимание. В 1933 году светоч физики и пацифист А. Эйнштейн, узнав о многомиллионных жертвах коллективизации, воскликнул: "Такой огромный социальный эксперимент в России невозможен без погрешностей!" Кстати, в том же самом 33-м году немецкая полиция нашла на даче Эйнштейна под Берлином склад оружия и марксисткой литературы. Сам великий физик проживал в это время в США. И еще одна интересная деталь - пацифист и защитник советских чекистов Эйнштейн во время второй мировой горячо ратовал за активное использование атомного оружия с целью наказать немцев. Вот уж действительно - все относительно…
Вообще, среди великих физиков тогда оказалось много великих "гуманистов", подобных Эйнштейну. Так, Р. Оппенгеймер, отец атомной бомбы, еще в 1939 г. предложил распылить радиоактивные вещества над территорией Германии. Остановило его только то, что гибель немцев не была бы такой массовой, какой ему хотелось. Этот гений тоже дружил с марксистами. Он вытеснил из возглавлявшегося им коллектива американских физиков-атомщиков антикоммунистов, зато взял в основной теоретический отдел советского агента Клауса Фукса. По данным аса советской разведки Судоплатова, сам Оппенгеймер тайно состоял в компартии США.
А как же обстояли дела в советской компартии? Имели там место симпатии к западным демократиям или же все исчерпывалось революционной непримиримостью в отношении "мирового капитала"? Конечно же, симпатии были, и зачастую самые непримиримые враги Запада делали в его строну сдержанный поклон, а порой и явный книксен.
Для примера можно привести "проамериканские" высказывания Сталина, искренне восхищавшегося штатовской деловой хваткой. "Мы, - уверял Сталин, - уважаем американскую деловитость во всем, - в промышленности, в технике, в литературе, в жизни… Среди американцев много здоровых людей в духовном и физическом отношении, здоровых по всему своему подходу к работе, к делу". Или вот еще: "Американская деловитость, это та неукротимая сила, которая размывает своей деловой настойчивостью все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое дело, если это даже небольшое дело, и без которой немыслима серьезная строительная работа".
Крупнейший исследователь личности Сталина Ю. Емельянов сделал следующее наблюдение: "Предпочтение, отдаваемое Сталиным американским методам организации работы, так явно проявилось в его стиле деловой активности, что американский историк Алекс де Джонг без труда узнал в его действиях знакомые ему приемы отечественных менеджеров. В разговоре с наркомом Анцеловичем, воспроизведенным Чадаевым, Сталин по ходу беседы изрекал одну за другой афористичные формулировки, словно взятые из пособий для американских бизнесменов: "Кто не умеет беречь малое, тот потеряет и большое… Потеряешь время - не вернешь, как пролитую воду не соберешь… Честный отказ лучше затяжки…"" ("Сталин. Путь к власти").
Соблазна Западом не избежал и ближайший соратник Сталина В. Молотов, которого уж никак не упрекнешь в низкопоклонстве. Осенью 1945 года "мистер нет", отвечая на вопросы американского корреспондента, по своей собственной инициативе пообещал ликвидацию политической цензуры в СССР. Такое своеволие страшно разозлило Сталина, и отношения между старыми друзьями были безнадежно испорчены. На XIX съезде партии вождь подверг Молотова (и Микояна) довольно-таки резкой критике за капитулянтство в отношении США: "Вообще, Молотов и Микоян, оба побывавшие в Америке, вернулись оттуда под большим впечатлением от мощи американской экономики. Я знаю, что и Молотов, и Микоян - храбрые люди, но они, видимо, здесь испугались подавляющей силы, какую видели в Америке. Факт, что Молотов и Микоян за спиной Политбюро послали директиву нашему послу в Вашингтоне с серьезными уступками американцам в предстоящих переговорах".
И все же, такие большевики как Сталин и Молотов, несмотря на отдельные "заскоки" в сторону заката, всегда твердо придерживались антизападной позиции и на любые союзы с буржуазными демократиями шли вынужденно и неохотно. В то же время в партийно-государственном руководстве всегда существовало, выражаясь по-современному, "прозападное" лобби, пытавшееся решить политические задачи большевизма и победить во внутрипартийной борьбе за счет серьезнейшего компромисса и тесного сотрудничества (зачастую тайного) со странами либеральной демократии.
Одним из ярчайших представителей данного лобби был Л. Д. Троцкий.
У нас принято много писать о пломбированном вагоне, в котором, пользуясь поддержкой кайзеровской Германии, прибыл в Россию Ленин. Но мало кто писал о норвежском пароходе "Христиан-Фиорд", в котором Троцкий с группой своих единомышленников отправился "домой" из эмиграции - при покровительстве американских властей и попустительстве британской разведки. Только недавно английская газета "Дейли телеграф" опубликовала рассекреченные документы разведслужбы МИ-6, из которых следует, что англичане имели возможность предотвратить возвращение "демона революции" в Россию. Более того, поначалу его задержали - по инициативе руководителя канадского бюро английской разведки Уильяма Вайзмена - в порту Галифакс. Вайзмен наивно считал, что он помогает спасти западный мир от заразы социалистического радикализма, но лидеры этого самого мира были настроены более благодушно. За "перманентного революционера" тут же заступился президент США В. Вильсон, а через некоторое время руководство британской разведки распорядилось отпустить Троцкого на все четыре стороны. Западные лидеры еще раньше заключили с Троцким политический договор, согласно которому он должен был выполнять функцию противовеса "прогермански" настроенному Ленину, не желавшему продолжать войну на стороне Антанты. Сам Троцкий против такой войны не возражал, конечно, при условии, что вести её будет новая революционная армия, которая сначала покончит с кайзером (что отвечало интересам Антанты), а затем разберется и с бывшими "союзниками". Показательно, что Троцкий прибыл в Штаты в январе 1917 года и пробыл там чуть больше месяца. Складывается впечатление, что единственной целью его пребывания там были переговоры с людьми Вильсона.
Поначалу расчеты западных лидеров оправдывались. После победы Октябрьского переворота Троцкий занял пост народного комиссара иностранных дел, и это дало ему мощные рычаги для противодействия ленинскому "германофильству". При этом он действовал довольно хитро и никогда не выступал в открытую за войну с немцами, отдавая себе отчет в том, что она крайне непопулярна в народе. Он выдвинул идею "ни мира, ни войны", предложив не подписывать мирное соглашение с Германией как "унизительное для пролетариата", но и не поддерживать состояние войны, демобилизовав старую армию и приступив к созданию новой. Такое предложение только кажется идиотским. На самом деле, в нем заключался железный расчет старого провокатора. Троцкий хотел спровоцировать немцев на широкомасштабное наступление, которое сделает войну с ними неизбежной. При этом сам он не потерял бы имидж социалиста, выступающего против войны, ведь на ней Троцкий, в отличие от фракции "левых коммунистов" (Дзержинского, Бухарина и т. д.), публично не настаивал.
И действительно, на первых порах именно эта позиция Троцкого встретила поддержку большинства. 10-18 января прошел III съезд Советов, согласившийся с мнением наркоминдела, о чем советская историография всегда скромно умалчивала, отделываясь фразами типа: "Съезд также одобрил политику Совнаркома в вопросе о мире и предоставил ему в этом вопросе самые широкие полномочия" (а никакой единой политики в вопросе о мире в тот момент не было и в помине). Поддержал Троцкого и ЦК РСДРП(б), несмотря на протесты Ленина, отлично понимающего, что Троцкий втягивает его в крупномасштабную внешнеполитическую авантюру.
Окрыленный поддержкой товарищей по партии Троцкий прибыл в Брест-Литовск, где шли переговоры о мире. Там, он какое-то время эпатировал немецкую делегацию, требуя признать Советскую Украину и грозя обратиться ко всем народам мира за поддержкой в борьбе против агрессивных устремлений Германии. Одновременно, по указанию Троцкого, большевики развернули мощную агитацию в немецких и австро-венгерских войсках. Наконец, 10 февраля наркоминдел провозгласил свою знаменитую формулу "ни мира, ни войны", немало изумив тем самым немцев. И через неделю, 18 февраля Германия начала крупномасштабное наступление. В тот же день Ленин решительно потребовал заключить мир с немцами любой ценой и впервые получил поддержку большинства ЦК, напуганного быстрым продвижением тевтонов - бывшая российская армия была неспособна сопротивляться и в панике бежала. Но уже на следующий день, 19 февраля Франция и Великобритания предложили РСФСР крупную финансовую и военную поддержку с одним только условием - продолжать войну с кайзером. Сторонники "революционной войны" тут же воспряли духом и решили не спешить с заключением мира. Более того, 22 февраля ЦК принял предложения Антанты, и Россия встала на пороге грандиозной бойни за англо-французо-американские интересы. Совершенно очевидно, что полностью деморализованная событиями 1917 года старая армия не смогла бы победить тогда еще мощную немецкую военную машину. Она бы закидывала трупами наступавших немцев, как можно дольше отвлекая их внимание от Западного фронта.
Ситуацию переломила только личная воля Ленина, 23 февраля добившегося-таки принятия германских условий мира, гораздо более тяжелых, чем те, которые выдвигались поначалу. ЦК с большой неохотой поддержал своего вождя, опасаясь его угроз подать в отставку и обратиться за поддержкой к народу. При этом Троцкий вел себя предельно хитроумно - он выступил со следующим заявлением: дескать, по-совести надо бы объявить обнаглевшей Германии революционную войну, однако, сейчас в партии раскол, и она невозможна. Позицию главного советского дипломата поддержали еще два хитрована - Дзержинский и Иоффе. В результате выиграл Ленин. Дальше всё развивалось в соответствии с его волей - VII Чрезвычайный съезд партии большевиков (6-8 марта) и IV съезд Советов (14 марта) высказались за принятие немецких условий - несмотря на яростное сопротивление левых коммунистов и левых эсеров.
Однако, Троцкий на этом не успокоился. Он продолжал "лоббировать" идею союза РСФСР и Антанты, причем на весьма непростых для России условиях.
Нарком был готов на то, чтобы обеспечить союзникам контроль над нашими железными дорогами, предоставить им порты Мурманска и Архангельска с целью ввоза товаров и вывоза оружия, разрешить допуск западных офицеров в Красную Армию. Более того, "демон революции" предлагает осуществить интервенцию Антанты в Россию по… приглашению самого Советского правительства. Да, такое предложение неоднократно и вполне официально обсуждалась на заседаниях ЦК. В последний раз это произошло 13 мая 1918 года, а уже 14 мая Ленин бодро зачитывал во ВЦИК сообщение советского полпреда в Берлине Иоффе, уверявшего в отстутствии у кайзеровской Германии каких-либо агрессивных намерений.
Троцкий уже откровенно выступал за войну на стороне союзников - 22 апреля он заявил, что новая армия нужна Советам "специально для возобновления мировой войны совместно с Францией и Великобританией против Германии". На "просоветскую" интервенцию очень надеялись многие деятели Антанты, и в этих надеждах их поддерживали западные представители в РСФСР. Так, британский представитель Б. Локкарт считал необходимым заключить с большевиками детально разработанный договор и "доказать им делами, что мы готовы, хотя и не поддерживая напрямую существование Советов, не бороться с ними политическим путем и честно помогать им в трудно начинающейся реорганизации армии".
Пробный шаг был сделан уже 2 марта, когда Мурманская народная коллегия, являвшаяся коалиционным (Советы, земства и т. д.) органом местной власти и возглавлявшаяся сторонником Троцкого А. Юрьевым, "пригласила" в город две роты солдат английской морской пехоты. Сделано это было по благословению самого наркоминдела. 1 марта коллегия прислала в Совнарком телеграмму, спрашивая - принять ли военную помощь, предложенную руководителем союзной миссии контр-адмиралом Т. Кемпом (тот предлагал высадить в Мурманск войска с целью защиты его от возможного наступления немцев). Ответил мурманским властям Троцкий, его телеграмма гласила: "Вы обязаны незамедлительно принять всякое содействие союзных миссий". На следующий день английские военные моряки в количестве 150 человек вошли в город (к началу мая иностранных солдат будет уже 14 тысяч человек).
Через три дня, 5 марта Троцкий официально встретился с английским и американским представителями - Б. Локкартом и Р. Робинсоном. На встрече он объявил о том, что большевики готовы принять военную помощь Антанты. А 11 марта, во время проведения IV съезда Советов, президент США Вильсон прислал телеграмму, в которой обещал РСФСР всемерную поддержку в деле защиты её суверенитета - ясно от кого. Но политические весы уже слишком сильно склонились на строну Ленина, и от помощи демократий, в конечном итоге, отказались. Троцкий же в скором времени был снят со своего поста, который занял более управляемый Чичерин.
Тем не менее, на этом всё не закончилось. Антигерманская партия попыталась взять реванш 6 июля 1918 года, убив немецкого посла Мирбаха с целью спровоцировать Германию на войну и организовать военный переворот, дабы отстранить Ленина от власти. В историю попытка этого переворота вошла под названием "мятежа левых эсеров", однако, в июльском путче прослеживается и участие "левых коммунистов", разумеется, негласное.
Особенно обильную пищу для размышлений дает нам поведение "левого коммуниста" Ф. Дзержинского, хрестоматийно считающегося ближайшим и вернейшим соратником Ленина. Во время мятежа он в сопровождении всего нескольких охранников явился в самый центр мятежа - в расположение отряда ВЧК, возглавляемого левым эсером Поповым. Естественно, его арестовали. Очевидно, Дзержинский совершил довольно таки странный поступок, который нельзя объяснить наивностью - качеством, абсолютно чуждым старому подпольщику и руководителю советской тайной полиции. Складывается впечатление, что "железный Феликс" не хотел участвовать в подавлении мятежа. Весьма вероятно и то, что Дзержинский сам был одним из активных заговорщиков. Тогда своим появлением в отряде мятежного Попова он убил сразу двух зайцев - обеспечил себе алиби (арест) и получил возможность непосредственно руководить, наряду с другими, проведением восстания.
В высшей степени любопытно, что убийца Мирбаха Яков Блюмкин возглавлял в ВЧК секретный отдел по борьбе с немецким шпионажем и был назначен на этот пост по инициативе Дзержинского, крайне обеспокоенного именно контрразведывательной деятельностью в отношении Германии. На этой почве он даже сошелся с антантовской агентурой. Так, весной 1918 года, во время поездки в Петроград Дзержинский установил теснейший деловой контакт с Михаилом Орлинским (настоящая фамилия - Орлов), руководителем Центральной уголовно-следственной комиссии Северной области. Этот деятель работал в следственных структурах ещё до революции и уже тогда весьма активно разоблачал немецкий шпионаж, добираясь и до т. н. "распутинской партии". Сам он был монархистом и антисемитом, придерживавшимся в геополитическом плане ориентации на Англию и Францию. Пойдя на службу к большевикам, Орлов-Орлинский одновременно установил связи с английской и французской резидентурами, которые снабжались им первоклассной информацией. Например, знаменитый английский разведчик Сидней Рейли получал львиную часть своих данных именно от Орлинского.
Дзержинского в этом скрытом агенте Антанты привлекла явная германофобия и зацикленность на немецком шпионаже. Он прикладывает максимум усилий для того, чтобы затащить Орлинского в Москву и поставить его во главе ещё только создаваемой тогда контрразведки ВЧК. Однако, власти Петрограда воспротивились намерению отнять у них столь "ценного" работника, и планам Дзержинского не суждено было сбыться. А в августе 1918 года Орлинский сбежал из Питера и объявился уже только в рядах белого движения, где полностью посвятил себя борьбе с большевиками.
Позже, в эмиграции, он станет всячески вредить заговорщической и диверсионной деятельности Коминтерна, чем принесет множество хлопот ведомству своего бывшего покровителя Дзержинского.
Любопытные связи, не правда ли? Не менее любопытно и то, что упомянутый выше Блюмкин, который по законам любой страны должен был бы, как минимум, оказаться на тюремных нарах, не только не был репрессирован, но и получил своеобразное повышение, став начальником личной охраны Троцкого, бывшего в то время уже вождем Красной Армии. Это позволяет предположить, что в июльском путче оказался замешан и сам Лев Давыдович. Впрочем, было бы удивительно, если в этой авантюре не прослеживался след столь убежденного сторонника союза с Антантой.
В союзе Троцкого и Дзержинского нет ничего необычного, хотя "железного Феликса" и любят представить непримиримым врагом "демона революции".
В 1921 году главный чекист поддержал главного красноармейца, выступившего за милитаризацию профсоюзов. Вместе с выдающимися троцкистами - Серебряковым, Преображенским, Раковским, "железный Феликс" встал (который уже раз?) в антиленинскую оппозицию. Причём он не ограничился политическими дискуссиями, попытавшись мобилизовать на поддержку Троцкого всю систему ВЧК. Сталин позже прокомментировал его поведение следующим образом: "Дзержинский не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина… Это был очень активный троцкист, и все ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого".
Касаясь проблемы "советского западничества", было бы весьма уместно вспомнить о том, что в 20-е годы прошлого века Троцкий был горячим поборником интеграции экономики СССР в систему международного хозяйства, которая тогда была сугубо капиталистической. В 1925 году он, неожиданно для многих, предложил весьма любопытный план индустриализации страны. Согласно этому плану, промышленная модернизация СССР должна была основываться на долгосрочном импорте западного оборудования, составляющем от 40 до 50% всех мощностей.
Импорт сей следовало осуществлять за счет экспорта сельскохозяйственной продукции. Кроме того, предполагалось активно задействовать иностранные кредиты. (В своих упованиях на Запад Троцкий не был одинок. К примеру, нарком внешней торговли Л. Б. Красин в 1923 году предложил прибегнуть к грандиозному займу в размере нескольких миллиардов долларов и полученные средства вложить в индустриализацию.)
Обращает на себя внимание то, что Троцкий предлагал наращивать советский экспорт за счет развития фермерских капиталистических (!) хозяйств. То есть, в данном вопросе он встал на одну линию с Бухариным, который бросил призыв: "Обогащайтесь!" Подобная эволюция "вправо" позволяла Троцкому заключить союз с Бухариным и Сталиным, в то время категорически выступавшим против свертывания НЭПа (на этом настаивали ультралевые - Зиновьев с Каменевым). Тем более, что сам Троцкий в 1925 году занимал нейтральную позицию, облегчая Сталину и Бухарину борьбу с Зиновьевым и Каменевым. Кто знает, как бы тогда пошел ход истории…
Но в 1926 году бес мировой революции снова стукнул Троцкого в ребро, и он примкнул к левой оппозиции, что окончилось для него колоссальным проигрышем и, в конечном итоге, высылкой из страны.
Позднее Троцкий уже ни слова не говорил о фермерах и капиталистическом развитии села, однако, ориентацию на включение СССР в экономическую систему мирового капитализма он так и не сменил. Призывы к ней периодически появлялись в т. н. "Бюллетене оппозиции" - печатном органе зарубежных троцкистов.
Нынешние сторонники Троцкого утверждают, что план их кумира мало чем отличался от плана сталинской индустриализации, в которой также далеко не последнюю роль сыграл импорт западного оборудования ("Идейное наследие Л. Д. Троцкого"). Но тут господа-троцкисты, конечно же, лукавят.
Троцкий, в отличие от Сталина, предлагал сделать импорт оборудования долгосрочным мероприятием, рассчитанным на 10-15 лет. Последний же, наоборот, стремился, используя западные поставки, тем не менее, постоянно сокращать их - в зависимости от освоения отечественными специалистами иностранных технологий. Так, если в 1928 году удельный вес импорта машиностроительных станков составлял 66%, то уже в 1935 году он равнялся 14%. Общий импорт машин в 1935 году уменьшился в 10 раз по сравнению с импортом 1931 года. Таким образом, сталинская индустриализация не ставила советскую экономику в зависимость от мирового рынка с его постоянными колебаниями цен и циклическими кризисами.
Здесь впору задаться вопросом - что же заставило Троцкого, столь яростного врага мирового капитала, возлагать столь большие надежды на этот самый капитал? Ведь не был же он, в самом деле, сторонником реставрации капитализма в СССР… А почему бы, кстати сказать, и нет? То есть ясно, что эта реставрация не могла устроить Троцкого как конечная цель, но она же могла казаться ему весьма действенной как средство - средство ликвидации "плохого" советизма ради "хорошего".
Наблюдая усиление сталинского национал-большевизма, грозящее полным забвением мировой революции в пользу "узконационального" строительства социализма в одной отдельной взятой стране, Троцкий постоянно думал о союзниках в борьбе против сталинизма. О настоящих союзниках, а не о Зиновьеве с Каменевым. Таковых он мог отыскать только за пределами СССР.
Как и в 1917-1918 годах, ими оказались страны западной демократии, которым было невыгодно долгосрочное усиление советской державы. Но оно же было невыгодно и Троцкому, ибо уводило советских коммунистов в сторону от разлюбезной его сердцу мировой революции.
Союз Троцкого и западных капиталистов не мог быть равноправным, ведь в 20-е годы певец перманентной революции был уже оттёрт от реальной власти и представлял собой оппозиционера, пусть и всемирно известного. Его положение было даже ещё хуже, чем положение Ленина, сотрудничавшего с кайзером. В 1917 году Ленин контролировал мощную, боеспособную, хорошо дисциплинированную партию, а Германия уже начинала потрескивать под тяжестью войны. Да что там Ленин, весьма неплохим было и положение Троцкого в 1918 году! Тогда он занимал ведущие посты в советском государстве, и с ним солидаризировалось "левокоммунистическое" большинство в ЦК. Теперь же все было по-иному, и Троцкий располагал лишь поддержкой опальных оппозиционеров. В подобных условиях таким людям как он не до щепетильности, и они могут пойти на самые разные финты. В том числе и на предательство идеи во имя её же самой. Нужно было идти на громаднейшие уступки Западу, одной из которых была бы капитализация советской экономики.
Расчёт Троцкого был таков. Предложение пойти на интеграцию встретит понимание и сочувствие западных демократий, которые помогут "демону революции" в борьбе против Сталина. После устранения последнего прозападная капиталистическая экономика будет уравновешена революционной диктатурой - компромисс есть компромисс. Если удастся сохранить это равновесие до лучших времен, когда весы склоняться на сторону диктатуры - хорошо. Нет, тоже неплохо - окончательная реставрация капитализма вызовет новое революционное движение, и "перманентный революционер" попадет в привычную ему ситуацию. В любом случае - всё лучше сталинской диктатуры с её потугами на великодержавность. Многие могут подумать, что мы только приписываем Троцкому подобные бредовые, в общем, мысли. Однако, бредом всё это кажется для нормальных людей, имеющих хотя бы элементарные понятия о патриотизме. Для троцкистов же всегда была характерна именно такая вот вывороченная логика освобождения через самоубийство. Заботы о судьбах конкретного государства и конкретного народа у них всегда уступали место рассуждениям о разного рода идеологических абстракциях. Достаточно ознакомиться с позицией современных троцкистов, горячо желающих окончательного демонтажа тех элементов социальной защиты, которые ещё сохраняются в нашей стране. Дескать, пусть сталинский социализм будет уничтожен окончательно, возникнет нормальный капитализм - вот тогда-то народ и поднимется.
Подобная логика заставила Троцкого в 30-е годы стать обычным стукачом. В эмиграции он предавал своих вчерашних товарищей по борьбе, сообщая американской администрации информацию о секретных агентах Коминтерна и о сочувствующих "сталинистским" компартиям. В конце прошлого века были опубликованы рассекреченные (за сроком давности) материалы госдепа, свидетельствующие о теснейшем сотрудничестве Троцкого с американцами. Так, 13 июля 1940 года "демон революции" лично передал американскому консулу в Мехико список мексиканских общественно-политических деятелей и государственных служащих, связанных с местной промосковской компартией. К этому списку прилагался список агентов советских спецслужб. Через пять дней, уже через своего секретаря, Троцкий предоставил подробнейшее описание деятельности руководителя нью-йоркской агентуры НКВД Энрике Мартинеса Рики. Помимо всего прочего, Лев Давыдович тесно сотрудничал с пресловутой Комиссией по американской деятельности Палаты представителей США, всегда стоявшей в авангарде антикоммунизма и антисоветизма.
И Троцкий не был каким-то исключением. Многие другие "пламенные революционеры", недовольные сталинской "контрреволюцией", также, вполне успешно, стучали на своих товарищей. В этом плане особенно выделяется Вальтер Кривицкий, в середине 30-х годов бывший руководителем советской военной разведки в Западной Европе. Осознав "пагубность сталинизма", сей деятель сбежал на Запад, где стал громогласно обличать "тиранию" Сталина. Различные леваки и социал-демократы с радостью ухватились за эти разоблачения. Однако, западным спецслужбам нужно было кое-что посущественнее. И, немного покочевряжившись, Кривицкий дал им всеобъемлющую информацию секретного характера. Его биограф Б. Старков, несмотря на всё сочувственное отношение к, так сказать, предмету исследования, всё же признал: "…Он был вынужден фактически предать своих товарищей… Как сообщает Г. Брук-Шефферд, он передал около 100 фамилий своих агентов в различных странах, в том числе 30 в Англии. Это были американцы, немцы, австрийцы, русские - бизнесмены, художники, журналисты" ("Судьба Вальтера Кривицкого").
Впрочем, были и такие "пламенные революционеры", которые сотрудничали с западными разведками ещё задолго до всякого сталинизма. В качестве примера можно привести жизненный путь Ф. Раскольникова, типичного представителя разгромленной Сталиным ленинской гвардии. Раскольников известен своим "смелым" письмом на имя Сталина, в котором он обличал его "преступления против революции", находясь под защитой Франции - в политическом убежище. Прославился этот несгибаемый большевик и своим поведением на посту командующего Балтфлота - в тяжелейшие для страны дни он вместе со своей семейкой вёл роскошную жизнь на глазах всего Кронштадта, чем в немалой степени спровоцировал известный мятеж тамошнего гарнизона. После мятежа партия доверила психически неуравновешенному Раскольникову возглавлять Главрепертком, и, находясь на этом посту, тот чуть было не застрелил драматурга М. Булгакова.
Менее известен, однако, такой эпизод из жизни Раскольникова, как нахождение его в 1919 году в английском плену. Попав туда, он был перевезён аж в Лондон, где его переводчиком работал знаменитый Локкарт.
Именно он добился того, чтобы Раскольникова обменяли на пленных английских матросов и освободили ещё до отправки в Россию. Ожидая возвращения "на родину" Раскольников вёл привычный для себя образ жизни, обитая в роскошных гостиницах, нося дорогие костюмы и посещая лондонские театры. В этом ему способствовал всё тот же Локкарт. Уже в 1937-1938 годах, будучи советским полпредом в Болгарии, Раскольников неоднократно встречался с Локкартом, что наводит на вполне определённые мысли. "Таким образом, - отмечает А. М. Иванов в работе "Логика кошмара", - прославленный герой на поверку оказывается вульгарным английским агентом, и не случайно бедный невозвращенец жил в 1939 году на фешенебельных французских курортах на Ривьере".
Изучая политическую историю XX века, неизбежно приходишь к мысли о том, что левый экстремизм просто обречён эволюционировать в сторону западного либерализма. В этом великолепно убеждает и пример Троцкого, и пример Бухарина, в 1918 году бывшего крайне левым, а в 20-е годы превратившегося в сторонника развития рыночных отношений. Причём закономерность подобной эволюции подтверждает не только отечественный опыт, но и пример зарубежных компартий. Так, Иосип Броз Тито, лидер югославских коммунистов, начал свое противостояние Сталину, выступая именно с позиций "возврата к ленинизму". На заседании политбюро ЦК Компартии Югославии, прошедшем 1 марта 1948 года, вполне в троцкистском духе говорилось о перерождении СССР и утверждалось:
"…Восстановление русских традиций - это проявление великодержавного шовинизма. Празднование 800-летия Москвы отражает эту линию… навязывается только русское во всех областях жизни… Политика СССР - это препятствие на пути международной революции…". Это уже позже, после разрыва с Союзом, титовцы пойдут на либерально-рыночные реформы и станут сотрудничать с Западом, а первоначально всё начиналось с критики сталинской великодержавности и "национальной ограниченности" ("ограниченности", которая сделала Россию космической державой).
Показателен и пример ещё одного левого экстремиста, Мао Цзедуна - творца "культурной революции", чьи эксцессы не сравнятся с ужасами сталинизма и гитлеризма вместе взятыми. Вдоволь порассуждав о пользе ядерной войны для мировой революции, поразоблачав СССР в контрреволюционности и отправив на тот свет десятки миллионов китайцев, Мао в начале 70-х годов пошёл на стратегический союз с США, который был сорван только после его смерти, разгрома левацкой "банды четырех" и прихода к власти прагматика Дэн Сяопина.
Всё это не случайно - р-р-революционная горячка и левачество так же чужды традиции и почве, как и рыночно-демократические эксперименты. Из леваков скорее всего выйдет либерал или агент западных спецслужб, ибо "троцкистов" всех мастей и "капиталистов" объединяет подчёркнутая ненависть к традиционным ценностям и национальной самобытности.
К сожалению, смерть Сталина помешала вытравить до конца утопизм, космополитизм и экстремизм марксова учения, которые дали свои ядовитые всходы в 50-80-х годах. Левый экстремизм бывшего троцкиста Хрущева (сопровождавшийся прекращением реабилитации русского патриотизма и очередным витком гонений на церковь) был, по сути своей, новым проявлением "синдрома мировой революции". Стремительное политическое наступление на Запад, чуть не приведшее к мировой войне, сопровождалось заигрыванием с ним же и заимствованием многих его цивилизационных установок. Воспроизводилась "старая-добрая" модель поведения Троцкого, парадоксальным образом сочетающего антизападную революционность и западничество. Но, в отличие от своего предшественника, советские неотроцкисты всё-таки победили - хрущевизм, временно остановленный острожными брежневскими партаппаратчиками, возродился при Горбачёве.
Тогда начались разговоры о "ленинском социализме", о том, что "революция продолжается". Реабилитировали всю кодлу антисталинистов с Троцким во главе. Окончилось всё, правда, торжеством в России самого дикого и прозападного капитализма. Что ж, очевидно, к этому леваки шли ещё со времён Ленина.
декабрь 2002 г.
|