Тюменские ведомости: «Изограф Тобольска и всея Сибири»

«ВЗГЛЯД И НЕЧТО»

 

 

Последний лист этой рукописной книги — клеймо генеалогического древа тобольских воевод — сын Семена Ремезова заполнил в 1730 году, когда его батюшки уж не было среди живых. С этого момента «Служебная чертежная книга» выпала из поля зрения историков Сибири и снова вынырнула из небытия в 1764 году в личной библиотеке Екатерины II. Вот и разгадывают сейчас: то ли рукопись конфисковали в семействе опальных Мировичей, то ли ее приобрел историк Миллер, то ли еще как... Ясно только, что преподнесли ее в дар царице как бесценный яхонт сибирских древностей. Затем атлас Семена Ремезова перекочевал в иностранную библиотеку Эрмитажа, где хранился среди других рукописных книг, а в середине 19 века передан в Публичную библиотеку Петербурга (сейчас Российская национальная библиотека). И вот тут-то четверть века назад в Эрмитажном собрании отдела рукописей мне отыскали сей раритет, и, надеюсь, понятен тот трепет, с каким я созерцала старинную буквенную вязь, темно-лиловые жилы рек, охристые горные цепи и пунктирные линии дорог, начертанные рукой тобольского изографа на александрийской бумаге с филигранью. Меня отделяли без малого три столетия от тех дней, когда Семен Ремезов с сыновьями Леонтием и Семеном заполняли эти листы (1703—1704 годы).

 

Конечно, отдельные графические фрагменты из этой рукописи воспроизводились, например, в книгах выдающегося историка архитектуры Виктора Кочедамова. Но все-таки факсимильное издание этой книги, а также «Истории Сибирской» и «Чертежной книги Сибири» один из историков неспроста приравнял по научной значимости события к открытию в русской литературе «Слова о полку Игореве». Что, круто?

 

А не круто ли покажется вам, что публичная презентация главных трудов Семена Ремезова, изданных благотворительным фондом «Возрождение Тобольска» по личной инициативе его председателя Аркадия Григорьевича Елфимова, прошла в библиотеке Российской академии наук в Петербурге? Что издательский отдел фонда готовил этот проект 10 лет, что древние сибирские памятники сопровождаются томами научных комментариев, что рукописи отпечатаны в Италии (Верона) на высочайшем полиграфическом уровне...

 

«Служебная чертежная книга» — своеобразный рабочий архив Семена Ремезова и сыновей. Здесь карты сибирских земель, проекты каменного городового строения (кремля), планы кирпичных и железных заводов, чертежи пушек. Словом, листы насыщены элементами и сюжетами истории, исторической географии, топонимики, этнографии, инженерной графики, чертежного дела. Универсальность и широта познаний тобольского самородка сопоставимы разве что с кругозором деятелей Возрождения.

 

Ясно, что мне не по плечу замахиваться на роль рецензента. Но ведь негоже и молчать об уникальном культурном событии. Ограничусь некоторыми заметками дилетанта, соображениями, не претендующими на системность или научность аргументации. Так сказать, заметками в стиле «взгляд и нечто».

ПАНЦИРИ ЕРМАКА

Всякий, кто хотя бы однажды оказывался в настоящем сибирском застолье, знает, как в какой-то момент всенепременно грянут вдруг «Ревела буря, дождь шумел». Не забыть, как я, застенчивый мышонок, пристроившись где-нибудь в уголочке, обмирала в детстве до сладкого ужаса, до мурашек по коже, когда голоса деда Лаврентия и его гостей наливались какой-то мрачной силой, а лица становились совсем другими — отрешенными и словно страдальческими, даже у страшного охальника дяди Гоши. Из всех слов мне понятней всего были «беспечно спали средь дубравы». Я понимала, что Ермака с его дружиной застали врасплох, что именно беспечность стоила казакам жизни.

 

Слова этой песни, ставшей поистине народной, сочинил известный поэт — Кондратий Рылеев, и ясно, что он придерживался той версии, что изложена Семеном Ремезовым в его летописи: в погибели Ермака роковую роль сыграли и беспечность, и драгоценные панцири. Еще бы не драгоценные! Ведь по легенде, царь послал Ермаку за его богатырские подвиги в Сибири серебряный ковш, шубу с царского плеча и эти двухаршинные кольчуги, сработанные «мудростно» в пять колец — их, кстати, видел и трогал своими руками, а может, и примерял в отцовской избе наш сибирский летописец (он тогда только входил в юношескую пору: 17 лет). Но об этом после.

 

 

 

А вот как Ремезовская летопись об этом говорит. В начале августа 1584 года казачья дружина Ермака шла на стругах «встреч» хану Кучуму по Иртышу. Около устья реки Вагая казаки сделали привал на острове и, утомленные походом, отрубились в молодецкий сон. Ни гром, ни молнии, ни ливень не были им помехой. Но враг-то не дремал. Хан Кучум боялся открытого сражения с дружиной Ермака, и вот выпал для него звездный час. Его лазутчики давно усердно отслеживали продвижение врага, и в эту роковую для казаков ночь, когда «вихри в дебрях бушевали», нашелся отчаянный разведчик в татарском стане, который бродом прошел через реку, проник в лагерь русских и возвратился к хану, прихватив три пищали с патронташами. Смысл понятен: караульные дрыхнут, можно брать русских голыми руками. Вот такое вышло побоище: темень, ливень и «тать в нощи». Все казаки полегли, не оказав сопротивления, а Ермак кинулся к стругу (лодке), но не в силах был вскочить в него, одетый в два царских панциря. Словом, оступившись, атаман упал в реку, и двойная броня утянула его на дно.

 

А примерно через неделю у Епанчинских юрт (ниже по течению Иртыша) татарин, ловивший рыбу, петлей из переметной веревки вытащил на берег невиданную добычу —воина в богатых доспехах. И конечно сразу смекнул, что тут дело не просто, и кинулся в юрты к своим, чтоб созвать народ. По богатым панцирям все сразу поняли, что это Ермак. Но когда мурза стал их снимать, то из носа и рта утопленника пошла кровища. Задрожал старый мурза, поняв, что перед ними человек божий...

 

Тут мы сделаем передышку, потому что доподлинную картину в татарском стане вырисовывает «скаска» Аблая-тайши, калмыцкого князька, к которому тобольский воевода направил летом 1660 года Ульяна Ремезова (отца нашего летописца) с дорогим подарком — кольчугой Ермака.

 

Вам не покажется это уму непостижимым фактом? Служилые русские люди везут национальную реликвию какому-то калмыцкому тайше за тридевять земель, в степную ургу в верховьях Иртыша. Но это была дипломатическая миссия, продиктованная политическим расчетом. На южных окраинах Сибири обстановка тревожная, взрывоопасная, и московские власти решили уважить настойчивые попытки степного феодала Аблая завладеть чудодейственным сокровищем (а почему чудодейственным — об этом речь впереди). Он уж дважды присылал своих послов к тобольскому воеводе. Довольно испытывать терпение Аблая-тайши. Надо с союзниками жить миролюбиво. Вот почему Ульян Мосеев сын Ремезов с товарищами и отправился в далекую Барабинскую степь.

 

В ставке калмыцкого тайши казакам оказали самый радушный прием. Поломав весь официальный ритуал («чин весь оставил»), Аблай сразу спросил Ульяна, привез ли он панцирь. И когда получил кольчугу в руки то «вселюбезно облобыза» драгоценный дар, поднял его над головой, хваля царя Алексея Михайловича за щедрость. И сразу спрашивает: «Знаешь ли, Ульян, где ваш Ермак лежит?» И не потерялся мудрый Ульян в этой ситуации: мол, не знаем, не ведаем до сего дня, ни как похоронен, ни как погиб. И тут принялся, окрыленный подарками, Аблай таиша рассказывать по своим преданиям...

 

Как, сняв кольчуги, положили татары обнаженное тело Ермака на лабаз (помост) и стали метать в него стрелы, и как каждый раз нетленное тело кровоточило, приводя всех в трепет и ужас, и так длилось шесть недель. И как к месту происшествия (12 верст от Абалака) прибыл сам Кучум со знатной свитой. «И нарекоша его богом, и погребоша по своему закону на Баишевском кладбище под кудрявую сосну». И как совершили пиршество, какие бывают по знаменитым героям. И как после тризны муллы и мурзы под страхом смерти запретили всем татарам поминать имя Ермака и хранить в тайне его могилу.

Так растроганный, благодарный, потерявший от радости голову Аблай-тайша нарушил религиозный запрет и раскрыл Ульяну страшную тайну. А Ульян не будь простаком, да и попросил записать все эти легенды да скрепить их подписью и печатью тайши. Так возникла «скаска» Аблая.

 

А почему все-таки такая тайна окутала события? По татарским легендам, чудотворение исходило не только от тела Ермака, но и от его одежды, оружия, доспехов. Влиятельные татары еще до погребения тела разделили священные талисманы: кафтан взял царь Сайдяк, пояс с саблей достался Караче. «И пансыри его раздеиша на двое». Но как мы видим, отыскался только один — у тобольского служилого татарина Кайдаула мурзы, которому еще отец Аблая предлагал за него огромный выкуп: 10 семей ясыря (невольников), 50 верблюдов, 500 коней, 200 быков и коров, 1000 овец. Но тщетно. Видно, не все продается!

 

Аблай открыл тобольским послам и свою личную мотивацию. Когда он был мал и болен утробою, дали ему пить с земли, взятой с могилы Ермака, — и исцелился. И каждый раз, когда он едет на войну с горстью этой земли, победа обеспечена. А сейчас собирается в трудный поход на казачью орду. Как тут без панциря?

Конечно, между учеными историками ведется спор о достоверности Ремезовской летописи. Например, иные с подозрением оценивают версию гибели Ермака: да едва ли обрядился бы он на отдыхе в свои кольчуги... Но для меня убедительней звучат доводы академика Окладникова. Первый: Семен Ремезов выступает здесь в роли этнографа, записавшего народные легенды и поверья, отсюда и героизация образа Ермака. Довод второй: если зачеркнуть в нашем сознании этот культ нетленного Ермака у сибирских язычников, как бы мы объяснили, что сотни лет русские и татары живут в Сибири бок о бок как добрые соседи. Что касается моего особого интереса, то я догадываюсь, какой огонь любознательности возжег в сердце пытливого отрока Ульян Моисеевич, рассказывая не единожды про свою экспедицию. История словно делалась у Семена на глазах. Правда, посольская поездка в ургу Аблая имела для семьи Ремезовых и вполне прозаические последствия.

СЫНЫ БОЯРСКИЕ

Всякая героическая история имеет, возможно, свою изнанку. Во всяком случае, для меня не менее любопытно, как возвращался Ульян Ремезов из Барабинских степей, о чем летопись, естественно, умалчивает.

 

Кинулись к нему в ноги «полонянники» калмыцкого князя, просили вывести их из плена. Это были татары, 31 человек (то есть мужчин) с женами и детьми.

 

Полагаю, что более сотни наберется. И Ульян согласился. Вез на своих верблюдах и конях старых и малых и увечных. «И на своем корму, покупая у калмыков дорогой ценою». Довел этот табор до Тары, до русских владений, но при этом понес такие убытки, что полностью разорился, «и жизнь свою тем утратил». И уже много лет спустя (на пороге 18 века) его сын Семен пишет в челобитной: «И от тех долгов я, холоп твой, з братом Никитою оплатица не могу и по се число».

 

Факт красноречивый, спору нет. Только как его трактовать? Сердобольные побуждения Ульяна Моисеевича понятны во все времена. Но при этом не стоит сбрасывать со счета и то, что Ульян сдал вызволенных пленных татар тарскому воеводе Шаховскому под расписку — в расчете, что они получат землю и станут исправно платить ясак (подать) русскому царю. Значит, выйдет выгода государевой казне. Вот о чем радеет в первую очередь служилый человек Ульян Ремезов, забывая о собственной нужде. Интересы государя превыше всего — так повелось в семействе Ремезовых.

 

Именно после удачной дипломатической миссии Ульян произведен в чин стрелецкого сотника. Тогда почему же во всех официальных бумагах 17—18 веков Семена Ремезова непременно именуют сыном боярским? Это покажется нелепостью, если не знать, что «сын боярский» не означало тогда сына боярина, это всего-навсего титул, говорящий о принадлежности человека к служилому дворянству. Титул Семен Ремезов унаследовал от деда Моисея, более известного под именем Меньшой. Моисей Ремезов служил в Москве при дворе патриарха Филарета, да чем-то прогневил владыку, за что и сослан в Тобольск. Однако его недюжинная храбрость и ум пришлись здесь ко двору... воеводы. Как и полагалось служилым людям своего времени, все свои 20 лет службы Моисей-Меньшой провел в дальних походах, то прибирая в ясак, то усмиряя непокорных. И в какой-то степени и сын Ульян, и внук Семен повторили его судьбу: как только входили они в зрелый возраст, так «поверстывали» их в дети боярские. А это значило нескончаемые «посылки» (командировки): то в разведку для досмотру земель и соляных озер в верховья Ишима, то в Кунгур делать чертеж города и уезда и искать кратчайшую дорогу от железных заводов до Камы. Кстати, в кунгурскую экспедицию отправился Семен Ремезов в 1703 году с сыном Леонтием по вешнему льду и не раз проваливался под лед и едва не утонул. Да, это были рискованные рейды — на конях, на лодках, на нартах, пешим ходом. А то однажды Ульян 10 недель шел на лыжах по суземью (труднопроходимые земли) и обморозил руки и ноги. Это какой же выносливостью надо было обладать?

 

 

 

Уже в зрелую свою пору Семен Ремезов пишет: «Душам же свет — ученье книжное». Его университеты — книги, которые он находил в отцовской избе, в Приказной палате и которые наверняка подбрасывал ему хорват — блестяще образованный Юрий Крижанич, отбывавший почти 15 лет тобольскую ссылку.

 

Но, думается, и с седлом он не расставался подолгу с юных своих лет, сопровождая отца своего в походах, не уставая поражаться бескрайности сибирских земель и изобилию языков и народов. Не эти ли юношеские опыты любознательности питали его неиссякаемую страсть к познанию родной земли? Так думала я прежде, пытаясь понять, как самоучка становится географом, картографом, этнографом, зодчим и художником. Но сейчас в моих представлениях по этому поводу добавились и чисто прагматические обстоятельства. Семен Ремезов, как «поверстан» в дети боярские, приставлен был к описанию земляных дел и сбору оброка с гулящих людей, для чего ему приходилось постоянно курсировать вверх по Тоболу и вверх и вниз по Иртышу. А что такое земляные дела? Это описание и измерение территорий, которое предусматривает составление чертежей.

 

Сибирский приказ был прекрасно осведомлен об искусном чертежнике, с успехом выполнявшем все указные задания, будь то планы Тобольска или составление чертежа всей Сибири (1687), выполненного «в пополнок» Годуновскому чертежу. Стоит ли удивляться, что, когда по боярскому приговору 1696 года вменялось поручить в Тобольске «доброму и искусному мастеру» сделать чертеж всея Сибири с описанием сибирских и порубежных народов, с определением уездных границ, то этого мастера не пришлось долго искать.

РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ?

Большая карта, написанная на лощеной бязи, долгое время висела в одном из залов Екатерининского дворца Петербурга, прибитая к стене обыкновенными гвоздями, и, говорят, Петр I любил гонять по этому «Чертежу всех сибирских градов и земель» тех, кто хромал в географических познаниях. Потом передали этот «Чертеж» в Русское географическое общество, а уж оттуда он попал в Петровскую галерею Эрмитажа.

 

Эта карта и есть в какой-то степени итог многолетней картографической работы Семена Ремезова. Только прежде он составлял городовые и уездные (региональные) карты. А как прибыл с сыном, тоже Семеном, в Москву, Андрей Виниус, думный дьяк Сибирского приказа, наказал составлять обзорный чертеж Сибири, то есть «на одном полотне вместить все сибирские городы». Они работали с сыном вместе. Сначала сняли копии 18 городовых чертежей, дополняя и уточняя их. А затем предстояло решить задачку посложней: попробуй-ка географические показатели 18 сибирских чертежей размером 3x2 аршина каждый перенести с той же степенью подробности на обзорный чертеж размером 3x4 аршина (213x277 см). Словом, здесь Семену Ремезову надлежало не механически совместить частные фрагменты, уменьшенные с помощью пропорционального циркуля, а сделать при совмещении отбор главных объектов: незачем тащить в генеральный чертеж обозначения деревень, волоков, курганов. Важно оставить самые примечательные черты местности, например, крупные извилины реки. Но подобную задачу он уже решал, составляя незадолго до этого чертеж Тобольской земли. В генерализованном чертеже Ремезова впервые правильно отразилась густая речная сеть Сибири, благодаря чему северо-восточная часть Евразии перестала быть белым пятном на карте мира.

 

 

 

Кстати, в Москве он оказался неспроста. Из-за одних чертежей его едва ли вызвали бы. Но в 1697 году вышел указ о городовом каменном строении Тобольска. Кремль-то был рубленым, деревянным. Предстояла его реконструкция в камне. И кому могли поручить в Сибирском приказе, как не Семену Ремезову, разработать и «наличной чертеж» (проектный план кремлевского ансамбля), и «розметные городовые росписи» (смету)? Летом 1698 года с сыном Семеном он и совершил самое длинное путешествие в своей жизни — через Верхотурье, Соль Вычегодскую, Вологду, Ярославль. В Москве, как представляется, изографу предложили профессиональную выучку в очень интенсивном режиме: тут и анализ привезенной им проектно-сметной документации, и вразумление при Оружейной палате технологическим методам каменного строения (которого в Сибири до того практически не знали), и тесное сотрудничество с думным дьяком Приказа Андреем Виниусом, премудрым, хоть и корыстным голландцем, искусным картографом и книжником-коллекционером. Словом, вот еще где можно увидеть «университеты» Семена Ремезова.

 

Кстати, Виниус предполагал издать чертежи сибирских земель отдельной книгой, но Семен Ремезов, загруженный на строительстве кремля сверх головы, выслал ему листы своего свода (это и есть «Чертежная книга Сибири») только в 1701 году с оказией, с якутским служилым казаком, который сопровождал обоз с ясашной казной. Известно, что через год книгу переплели, и дело явно клонилось к изданию, да в 1703 году все рухнуло: Андрея Виниуса отстранили от дел, и очень скандальным образом, но это уже другая история.

 

Понадобилось 300 лет, чтоб основные атласы Семена Ремезова стали доступны для изучения и любования («Чертежная книга Сибири» издана фондом «Возрождение Тобольска» в 2004 году, остальные — в 2006). Получается, что рукописи не горят? Да, не горят, но порой уплывают, и даже за океан. Такой конфуз вышел с «Хорографической книгой» Ремезова (первичные топографические материалы). Ее вывез из России в 1919 году эмигрант — историк картографии Л.С.Багров, и она почивает сейчас в библиотеке Гарвардского университета в Кембрижде (США). Мог ли помышлять об этом наш изограф?

 

Вот она, тихая радость — перелистывать плотные матовые листы «Служебной чертежной книги», любоваться вязью старинной каллиграфии и трогательными планами Тобольска, выполненными по правилам изобразительной культуры 17 века: объемные рисунки строений и любимый прием изографов — выделять главное (кремль), нарушая соразмерность частей. Подобно этому на иконах изображали святых крупнее, чем соседние здания.

Слово «изограф» восходит по первичному смыслу к «иконописцу», или «иконнику», как тогда говорили. Изограф не создает иллюзию действительности, а пытается в своем «наличном чертеже» уловить ее смысл, сущность.

 

Что касается ремезовских карт, то их созерцание можно описать как череду, или лестницу удивлений.

 

УДИВЛЕНИЕ №1

 

 

Кинулась рассматривать карту Тюменского уезда и обрадовалась, что увидела знакомые топонимы: деревни Онохино, Червишево, Метелево, Молчаново, Каменка. Всего 338 топонимов, и половина из них — названия рек, озер и болот. Правда, долго сидела в недоумении: река Пышма изображена в верхней части листа, НАД Тюменью. А отгадка в том, что чертежи Ремезова ориентированы по старинке то на север, а то на полдень (юг). Вся проекция порой идет как бы в перевернутом для нас виде. Дальше — больше. В атласах Ремезова вы не найдете привычной для нашего глаза жесткой каркасной сетки параллелей и меридианов, что в Западной Европе в допетровскую пору уже знали. А как тогда обозначать пространственные ориентиры, особенно на обзорных картах?

 

Ремезов, как сын своего века, свои картографические изображения «привязывал» к сети речных и сухопутных маршрутов. Но как можно получить информацию о маршрутах на такой колоссальной территории, как Сибирь? Информацию он брал в собственных земельных «доездах», в расспросах служилых людей, местных жителей, путешественников и других «бывальцов и ведомцов». Он сам говорит, что из таких расспросов узнавал «меру земли и расстояния пути городов, их сел и волостей, узнавал про реки, речки и озера и про Поморские берега, губы и острова и промыслы морские и про всякие урочища».

 

Странное это выражение «расстояния пути городов» надо понимать так, что расстояние на карте измерялось чаще не верстами, а днями пути между пунктами, то есть поприщами. Например, Ремезов дает географический комментарий: «Озеро Ямыш от реки Иртыша пять поприщ» (пять дневных переходов). Правда, при составлении планов городов и крепостей расстояния измеряли точнее, при помощи мерной веревки в саженях.

УДИВЛЕНИЕ №2

В атласах Ремезова — уму непостижимый объем географической информации. Здесь все реки и речки Сибири от вершин до устьев вместе с их притоками, а также старицы, плесы, острова, броды, мели, перевозы, волоки, мельницы, мосты, пристани судам, колодцы, болота, озера. Понятно, что речная сеть была основным фактором в освоении края. Как и сухопутные летние и зимние дороги, вычерченные пунктиром, и волоки — то есть наземные переходы с реки на реку: «Борами волок ходу на оленях четыре дня, а вверх по «Чюдцкое письмо», скопированное с Ирбитского писаного камня. Сосьве ходу две недели».

 

В водной системе указаны еще ручей, протока-заостровка, исток, курья, устье, ключ, розсохи (два источника, питающие основную реку, двойное верховье).

 

Хотя чего ни коснись — растительности, животного мира, рельефа — такое изобилие понятий, такое детальное описание местности, что можно только сокрушаться, как далеки мы сейчас от природы. Ведь без словарей нам уж не понять многих терминов в обиходе сибирского географа. Например: баярак — овраг, балка; веретея — возвышенная сухая гряда среди болот; лайда — отмель, низменный берег, а в восточной Сибири —озерко от разлива реки; елань — равнинное пространство. Особенно заинтриговало меня слово «урочище». У Ремезова почти ни один текст не обходится без этого слова. Леонид Гольденберг объясняет этот термин через слово «рок», что привело меня в недоумение, а в словаре Владимира Даля это слово восходит к «уречищу» (от «реки»), как прилегающие к реке угодья. Но в конце концов я поняла, что этим словом Ремезов обозначает всякие прилегающие к чему-либо пространства, угодья.

 

В атласах Ремезова можно найти систему условных обозначений, среди них: город, русская деревня, юрты, улус, мечеть, зимовье, кладбище, мольбище, курганы, караул, столбы (скалистые фигуры выветривания).

УДИВЛЕНИЕ №3

 

 

В 1703 поехал Семен Ремезов с сыном Леонтием выполнять новую службу — «Чертеж земли кунгурского города». Помимо прочего, была еще и конкретная задача — искать кратчайшую дорогу для провозу продукции с железных заводов вниз по Чусовой до Камы. И вдруг в дни пребывания в Кунгурском крае они едут с Леонтием на реку Ирбит в деревню Писанец. Здесь, по слухам, есть Ирбитский писаный камень. И действительно, они увидели на скале из светлого известняка нанесенные красной краской неведомые надписи или рисунки, которые Ремезов назвал «древних лет чюдцкое письмо». И конечно, они копируют их и объединяют 4 рисунка в сюжет «Тавры, снятые с каменей». А возле одной скалы фиксируют, между прочим, «чюдцкое городище з двемя окопи».

 

Стилизованы ли эти изображения в их копиях — пусть это волнует ученых, но разве не потрясает сама их инициатива? Так вот какова степень любознательности ученого самоучки! Ведь археологические изыскания никак не входили ни в производственное задание Ремезова, ни в круг его привычных интересов. Но его сердце исследователя не знало берегов.

 

Одно слово — изограф. Да, изначально так звали Иконников, но именно иконникам поручали составлять чертежи и карты, и слово несло уже новые смыслы.

 

Строго говоря, и от рук его художеств были заслуги. Расписал золотом с красками выносную часовню «для поставления на реке Иртыше Иорданного освящения воды», а позднее сшил и расписал «конным и пешим полкам 7 камчатых знамен». Возможно, под этими знаменами и сам воевал в экспедиции на реке Миасс. Чего только ему не довелось делать. Искуснейший картограф своего времени, он также отстоял нагорье в Тобольске от великого пожара — и башни, и воеводский двор, и приказ. Градостроитель и зодчий, он изымал беглых из Томска, прибирал в ясак вогуличей и татар, проектировал пороховой и железоделательный заводы, проводил перепись населения Тобольского и Тюменского уездов. Летописец и художник, он набирал рекрутов, руководил сооружением железных снастей и молотов, к городовому строению сооружал кирпичные сараи под Паниным бугром и пять обжигальных печей, был в «посылке» на поимке языков Казачьей орда.. Он измерил родную землю и конным, и пешим ходом, и на нартах, и на лыжах, и плыл на дощаниках, и тонул по вешнему льду. И все же всегда оставался изографом, в сердце которого жила одна святыня, одна икона — Сибирь.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Говоря во вступлении о личной инициативе Аркадия Григорьевича Елфимова в издании главных сибирских древностей, я, возможно, допускаю неточность. Строго говоря, научную значимость трудов Семена Ремезова открыли ему новосибирские ученые Елена Ивановна Дергачева-Скоп и Владимир Николаевич Алексеев (они и сопровождают этот издательский проект своими комментариями). Однако подобное уточнение разве умаляет заслуги Аркадия Елфимова перед отечественной культурой? И тут впору напомнить один любопытный эпизод.

 

Воспитанием своим Аркадий Елфимов обязан отчиму. Мать с отцом расстались, когда он был совсем еще в нежном возрасте. Однако когда отец скончался, Аркадию, тогда студенту строительного института, досталась от него по наследству стопка книг, и среди них монография Леонида Гольденберга «Семен Ульянович Ремезов, сибирский картограф и географ». На титульном листе книги рука отца вывела странную надпись: «Книга заслуживает вечного хранения для повседневного руководства».

 

Григорий Алексеевич Елфимов был бухгалтером, человеком не слишком образованным, и загадка его интереса к Семену Ремезову волнует Аркадия Григорьевича и по сию пору. Тем более что судьба настойчиво сводила его с Семеном Ремезовым. Еще занимая командную должность в исполкоме Тобольска (будучи мэром), Аркадий Григорьевич сделал заказ увековечить память сибирского изографа выдающемуся скульптору Олегу Комову. Потом он занимался тем, чтоб дать имя Семена Ремезова улице, ведущей к Кремлю (бывшая Клары Цеткин). А теперь эти факсимильные издания рукописей, не имеющие аналогов в обозримом пространстве отечественной культуры.

 

Так что же это все-таки была за надпись? Мистическое совпадение? Предначертание судьбы? Отцовский завет?

 

Людмила БАРАБАНОВА
Тюменские ведомости 22-28 мая 2008 г. №20 (967).

Иллюстрации из «Служебной чертежной книги» и «Истории Сибирской».

 

К вопросу о датировке чертежа «Града Кузнецкого» Семена Ульяновича Ремезова

 

 

Чертеж земли Кузнецкого города.

Безус­ловно, показательной является в этом смысле дисскусия между двумя знатоками творчества Семёна Ремезова, учителем и учени- ком А.И.Андреевым и Л.А.Гольденбергом /Андреев А.И. Очерки то источниковедению Сибири. ХVII в. М.-Л., -В. I;- I960, с. I09-131. Гольденбдрг Л.А. Семён Ульянович Ремезов - сибирский картограф и географ. 1642-после 1720 гг.- M., 1965, сс.89-99, Гольденберг Л.А. Изограф земли Сибирской. Жизнь и труды Семёна Ремезова. - Магадан, 1990, сс. 190-200./

Первый утверждает, что Румянцевский описок ЧК является всего лишь ранней копией с оригинального атласа Семёна Ремезова, подготовленннй для печати в Голландии по указу Петра I и думного дьяка Сибирского Приказа Андрея Виниуса.

Второй не согласен, он настаивает на авторстве самого Ремезова и его сыновей, которые создали этот замечательный атлас, опубликованный фотолитографическим способом в 1882 г.

Один из аргументов Андреева заключается в обнаруженных им различиях между городовыми чертежами Енисейска, Тюмени, Нерчинска и Якутска, изображённых в ЧК и в Служебной чертежной книге /СK/. Он пишет: «Эти отличия объясняются тем, что они являются копиями тех чертежей, которые имелись в архиве Сибирского приказа уже к приезду Ремезова в Москву в августе I698 г., а им впоследствии были включены в "Чертежную книгу" в несколько изменён­ном виде. В его "Служебной чертёжной книге" осталась копия с неисправленных чертежей, в Румянцевской же рукописи-копия с неисправленных чертежей».

Гольденберг, однако, доказывает "пол­ное совпадение географических и картографических данных" городовых чертежей в обоих книгах, а некоторые различия склонен объяснять исключительно "многолетней работой С.У. Ремезова по уточнению, в ряде случаев по коренной переделке чертежей на основе новых данных» и "техническими затруднениями". Он пишет, что «в советской историографии подлинность «Чертежной книги" теперь не вызывает никаких сомнений". /Гольденберг Л.А. Изограф земли Сибирской"... - c. I96-I98/.

Впрочем, оба исследователя, согласились, что Ремезов скопировал в Москве много чертежей городов, присланных в разное время из-за Урала. Андреев категорично сформулиро­вал этот вывод так: ''Все же другие 17 "городовых чертежей" - Тарский, Тюменский, Туринский, Верхотруский, Пелымский, Березовский, Сураутский, Нарымский, Томский, Кузнецкий, Туруханский, Енисейский», Красноярский, Илимский, Якутский, Иркутский, Нерчинский - принадлежат не Ремезову, он лишь уменьшил их до размера "Чертёжной книги". /Андреев А.И, -с. 115/.

Гольденберг, оценивая высокое мастерство сибирско­го картографа, удивительное трудолюбие и работоспособность, пишет, что "Ремезовы за короткий срок пребывания в Москве изготовили около 30 ''карт"-чертежей, включая в это число копии чертежей городов и уездов, взятых ими затем в То­больск для последущих картосоставительских работ". /Гольленберг Л А. Семён Ульянович Ремезов..,. - с. 48/.

Таким образом, специалистам известно, что существовали оригиналы многих городовых чертежей Сибири, которые затерялись в архивах Сибирского Приказа и воеводских канцелярий. Однако, увлеченные иными проблемами Андреев, Гольденберг /да и Багров/, не обратили внимание на атрибутику этих чертежей.

Между тем, этот вопрос имеет крайне важное значение для специалистов по истории Сибири, которые заинтересованы в датировке отдельных карт из атласа Ремезова, ибо используя чертежи из ЧК часто строят свои гипотезы, опираясь на весьма условную дату - 1701 г., не догадываясь, что имеют дело с копиями ранних оригиналов. К Ремезову постоянно обращаются историки сибирской архитектуры и градостроительства. Нередко к нему аппелируют исследователи колонизационного процесса.

Например, Н.А.Миненко совершенно справедливо настаивает на том, что Бердский острог был построен не позднее первого десятилетия ХVIII в., а ниж­няя хронологическая грань, предполагает она, совпадает с 1701 г,, когда, согласно распространенной версии, был сос­тавлен чертёж Кузнецка и его уезда, /Миненко Н.А. Русские остроги и форпосты на территории Новосибирского Приобья и Барабы.// Памятники Новосибирской области,- г.Новосибирск. 1989, с. 87-89/.

На самом - деле чертёж Кузнецка гораздо старше 1701 г. и я попытаюсь ниже это доказать.

Если присмотреться внима­тельно к этому документу, опубликованному в XIX в., то можно найти несколько деталей, которые не совпадают с данными других истточников. /ЧК., - СПБ, 1882, л.13/.

Прежде всего обратимся к топонимике. На чертеже из ЧК мы видим вокруг Куз­нецка, больше десятка подгородних деревень и среди них деревню Шабалино на левом берегу Томи, южнее села Ильинского /Красный Яр/. Однако известно, что эта деревня была уничтожена телеу-тами во время набега 3 июня 1673 г. /Уманский A.П. Телеуты и русские в ХVII -первой трети ХVIII в. - Новосибирск*...1980.с. 120-121/.

В 1986-1988 гг. на этом месте производились археологические раскопки сотрудниками Новокузнецкого краеведческого музея. Материалы раскопок хранятся в фондах этого музея. Они датируются второй половиной ХУП в. Название зтой деревни пол­ностью исчезает из письменных источников конца того же столе­тия.

Следовательно, можно уверенно предположить, что деревня Шабалино после разгрома телеутами более не восстанавливалась. Это обстоятельство резко сужает верхние хронологические рамки создания оригинала.

Есть и ещё один весомый аргумент в пользу верхней грани. На чертеже Кузнецка не изображена деревянная Одигитриевская церковь, заложенная, по сведениям А.В.Копылова. в 1676 г., который обнаружил их в Санкт-Петербургском отделении Архива -Российской Академии Наук, в фонде Герарда Миллера. /ЛО ААН СССР.-Ф.21, Оп.4, - Кн.35, Л.497/. Эта церковь просущест­вовала до второй половины следующего века, когда она была переделана из деревянной в каменную.

На всех последующих изображениях Кузнецка, во всех описаниях Одигитриевская цер­ковь обязательно присутствует. /ЛО ААН СССР.- Ф.21,- 0п,5- Д.З9/9, 39^/10, 39/11/.

Зная всё это, можно уверенно утверждать, что оригинал чертежа "града Кузнецкого" из Румянцевского списка ЧК был создан не позднее 1673-1676 гг. Конечно, можно возразить, что Ремезов не внимательно скопировал оригинал, а потому церковь не попала на. чертёж, но как попала туда ис­чезнувшая деревня?

Наконец, имеется еще один, совершенно бесспорный аргумент в пользу новой датировки оригинала. Он базируется на сравне­нии конструкции деревянных стен внешнего города на чертеже и в описаниях 1705 и 1708 гг.

На карте Кузнецкий посад от са­мой Вознесенской горы до устья речки Казачья Грязь обнесен острожной стеной из приостренных брёвен, вкопанных в землю вертикально, а в описаниях о конструкции стены говорится, что она состоит "из 'брёвен и вбитых меж ними кольев". /Каменецкий И.П., Элерт А.Х. Городовой ландшафт Сибири в путевых описаниях Г.Ф.Миллера.// Проблемы, охраны и освоения культурно-исторических ландшафтов Сибири.- Новосибирск, 1986, с 257-258, Прибыткова А.М. Кузнецкая крепость. // История СССР, 1975, № 1, с. 231-232/.

Такие стены назывались "заплотными». Таким образом, очевидно, что на рубеже веков конструкция стен в Кузнецке резко изменилась, но в чертеже эта смена не отразилась, он появился раньше, чем заплотная стена.

Между прочим, метод наблюдения над эволюцией фортификации позволяет заметить еще несколько противоречий между письменными описаниями и чертежами других сибирских городов. Например, внешний город Тары на чертеже тоже окружен острож­ными стенами, а в описании 1707 г. говорится, что посад окружен «заплотным городнем». /ЧК.-Л.5, Колесников А.Д. Памятники военно-оборонительного искусства Сибири.- Новосибирск, 1986, с. 7/.

Следовательно, в промежутке между созданием оригинала чертежа Тары и составлением письменного описания 1707 г. конструкция ограды внешнего города изменилась. Но когда это случилось - неизвестно. Ясно, что в конце ХУП в.

Ещё более запутанная история связана с изображением Том­ска. Дело в том, что В.И. Кочедамов пишет  "Томская крепость сразу же построилась рубленным городом". Воевода Осип Щерба­тов отремонтировал эту крепость в 1648 г. и она просуществовала еще более ста лет» /Кочедамов В.И, Первые русские города Сибири* - М.,1978, с. 100-103/.

Однако абсолютно непонят­но - почему на чертеже из ЧК Ремезова изображена трапецевид­ная крепость с острожными стенами вокруг внутреннего и внешнего, городов? /ЧК- л.13/.

Есть два объяснения этому факту.

Первое - после ремонта Щербатова стены Томска ещё дважды nepecтраивались в ХVII в.

Второе - на чертеже из атласа Ремезова изображён Томск до ремонта Щербатова.

Второе объяснение мне кажется более правдоподобным, несмотря на всю его фантас­тичность, ибо мы имеем возможность видеть ранний сибирский город первой половины ХVII столетия.

Однако вернёмся к чертежу Кузнецка. Верхняя грань его составления нам уже известна. При этом, вероятность ошибки достаточно невелика, ибо рисунок из атласа Ремезова красно­речиво говорит сам за себя. Определить нижнюю хронологиче­скую грань труднее. Это связано с том, что мы мало знаем о внешнем облике Кузнецкого острога в первой половине ХVII в., об эволюции его укреплений. И все же ключ к решению этой загадки имеется.

 

Как известно, в 1668 г. под руководством кузнецкого воеводы Ивана Кокошкина производились фортифи­кационные работы для защиты внешнего города, куда стали активно отселяться из кремля обыватели Кузнецкого острога.

В результате, на горе и под горой появилась ёще одна цепь укреплений, хотя не исключено, что и ранее на гсре стояли наблюдательные посты и сторожевые вышки. /Кочедамов, с.103/.

Поэтому создание оригинала чертежа из атласа Ремезова, возможно, произошло после 1663 г. для отчёта воеводы о проделанной работа. Такие случай фиксировались после ремонта и восстановления многих острогов и городов эа Уралом. Не исключено, что оригинал кузнецкогс чертежа был создан между 1668 и 1673 гг. Затем он был отправлен; в Москву, где через тридцать лет попал к Ремезову и его сыновьям. Они исправи­ли название чертежа /ибо в 1668-1673 гг. Кузнецк еще назы­вался острогом, а статус города получил лишь в 1689 г./, скопировали его и включили в состав своей ЧК.

Итак, выше были рассмотрены обстоятельства создания чертежа «града Кузнецкого» из Румяйцевского списка ЧК, которые позволяют датировать оригинал чертежа, скопированный Ремезовым в конце ХVII столетия. Всё данные указывают на пя­тилетие 1668-1673 гг., как на самую оптимальную дату сос­тавления чертежа, позволяющую растолковать противоречия в источниках. Кроме того, в процессе изучения карты Кузнецка определился надёжный метод датировки оригиналов других сибирских городов с помощью анализа эволюции долговременной фортификации и архитектуры. Этот метод позволяет совершен­но по новому взглянуть на хорошо известный источник, который без конца используют историки. Выясняется, что многие оригиналы сибирских городов созданы гораздо раньше, чем это представлялось ранее. В иных случаях даже самая смелая фантазия оказывается беднее реальности. В этом смысле «Чертежная Книга Сибири" Семена Ремезсва хранит много загадок и тайн, которые еще предстоит раскрыть.