Олег Гриневский: "На переговорах обманывать нельзя"

Егор фон Шуберт - журналист, публицист\

Резюме: "Мне почти всю жизнь пришлось посвятить переговорной дипломатии. А процесс переговоров – их подготовка и проведение почти всегда идут очень сложно".

Олег Алексеевич Гриневский – советский и российский дипломат. Работал на различных должностях в центральном аппарате МИД и в представительствах за рубежом; являлся руководителем делегаций СССР на Стокгольмской конференции по укреплению мер доверия и безопасности в Европе (1983—1986) и на Венских конференциях по обычным вооруженным силам в Европе и укреплению мер доверия и безопасности в Европе (1989—1991); 1991—1997 — посол России в Швеции.

- Вы дипломат с колоссальным стажем работы, оглядываясь назад, как бы вы охарактеризовали советскую дипломатию?

Есть дипломатия, скажем, - «малых посольств», например, в таких странах как Дания или Португалия. Никаких, по сути, серьёзных и важных политических контактов там нет, чисто представительские функции. А главное - это всё-таки «переговорная дипломатия». Еще в начале XVIII века известный французский дипломат века Франсуа Кальер, наставляя своих коллег, писал, что переговоры – это сердце дипломатии.

Мне почти всю жизнь пришлось посвятить переговорной дипломатии. А процесс переговоров – их подготовка и проведение почти всегда идут очень сложно. Причём не только со своими визави из числа иностранных коллег, но и внутри собственной делегации или министерствами, особенно если переговоры касаются вопросов обороны или безопасности. Все решения принимались тогда в очень сложной борьбе. Так, например, в СССР была специальная комиссия Политбюро, созданная в 1968 г. для контроля за ведением переговоров с американцами по вопросам ограничения стратегических вооружений. В ней были представлены пять ведомств: МИД, Минобороны, КГБ, Международный отдел ЦК и ВПК. Так называемые «Пятерка» или «Большая пятерка». Они и разрабатывали позиции страны по проблемам безопасности и разоружения в ходе острых споров и дискуссий,  поскольку их позиции были часто совершенно разными.

Минобороны, и особенно Генштаб, рассматривали обеспечение безопасности исключительно военными средствами. Если существовали хоть малейшие признаки угроз, то они настаивали на необходимости дать адекватный ответ, а не вести переговоры в поиске компромисса для решения возникших проблем. Поэтому почти всегда выступали с крайне жёстких позиций. А МИД, в соответствии со своими политическими функциями, предлагал решение этих же проблем переговорным путём. КГБ обычно всегда поддерживал военных, придерживаясь не столь радикальных позиций. А ВПК был «дочкой» Минобороны, поэтому их позиции полностью совпадали. Но тут необходимо  отметить, что у руководителей этих министерств – Громыко (МИД), Устиновым (Минобороны) и Андроповым (КГБ), принимавших окончательное решение, были налажены хорошие личные отношения. Поэтому им всегда удавалось договориться, так как Громыко, если оппоненты начинали давить, всегда уступал.

Существовала и «малая пятёрка», где представители этих же ведомств, но более низкого уровня, и делали всю основную подготовительную работу перед встречей «большой пятерки». И Громыко бывал нами очень доволен, когда мы, от лица МИД  боролись в дискуссиях с нашими коллегами, отстаивая необходимость мирного решения проблем. Но когда решение, наконец, выходило на утверждение «большой пятёрки», то если силовики настаивали, «Гром» не спорил с ними и соглашался, объясняя нам, что «они отвечают за оборону, и это их право решать».

О личности Громыко существует во многом неверное представление. В России и на Западе его зачастую называли «Мистер Нет», видя в нем политика, который всегда твердо излагал советскую политику, а переговоры вел архи жестко. Но эта была маска, за которой скрывался совсем другой человек.

- Выглядит так, будто Громыко был двуликим Янусом, одним с иностранными дипломатами и совершенно другим внутри страны.

О личности Громыко существует во многом неверное представление. В России и на Западе его зачастую называли «Мистер Нет», видя в нем политика, который всегда твердо излагал советскую политику, а переговоры вел архи жестко. Но эта была маска, за которой скрывался совсем другой человек. Суть его линии поведения и намерений раскрывает фраза, которую он произнес в кругу своих близких сотрудников: «Лучше десять лет переговоров, чем один день войны». И она полностью себя оправдала. Практически все соглашения в области разоружения и международной безопасности были заключены при нем, хотя для этого потребовалось немало времени. Это соглашения и договоры о запрещении ядерных испытаний и нераспространении ядерного оружия, ограничении и сокращении стратегических вооружений, договор по ПРО.

При этом, зная и уступая жесткой линии своих коллег по пятерке, Громыко мог годами тянуть время, дожидаясь когда советское руководство проявит заинтересованность в заключении соглашения. Вот такой конкретный пример. Международная обстановка в начале 80-х прошлого века была крайне напряженной. Запад и Советский Союз обвиняли друг друга к подготовке внезапного начала ядерной войны и на  военных учениях  действительно проигрывали такие возможности. А в знак протеста против политики США и стран НАТО Советский Союз ушел  тогда со всех переговоров по ядерным и обычным вооружения.  В общем, это был пик напряженности в мире, который можно было сравнить с Карибским кризисом.

И вот в самый разгар этого напряженного противостояния Востока и Запада меня неожиданно назначили главой делегации СССР на переговорах по мерам доверия и безопасности в Стокгольме. Но, ознакомившись с директивами, был поражен: они поручали одну сплошную ругань. Поэтому придя к Громыко, я сказал, что такие указания заведут переговоры в глухой тупик. Мы уже покинули все переговоры по разоружению в Женеве и Вене, поэтому, если не поедем в Стокгольм, это не вызовет особой негативной реакции. Громыко недовольно посмотрел на меня и сказал: Стокгольм сейчас единственный свет в конце туннеля. Ваша задача вести дело так, чтобы этот огонек не погас.

Вот такие двойные, расходящиеся между собой указания я получил перед отъездом в Стокгольм. Но в результате Громыко оказался прав. Стокгольмские соглашения по мерам доверия и безопасности в Европе стали первым шагом к разрядке международной напряженности, начавшейся в 1986 году.

- Во времена холодной войны всё крутилось вокруг ядерной проблематики, переговоры на эту тему имели какую-то особую специфику?

Они отличались тем, что предметом их были угрожающие уничтожению друг друга ядерные вооружения. Поэтому на переговоры направлялись не только дипломаты, но и высокие представители тех министерств и ведомств, которые непосредственно занимались этими видами вооружений. И ввиду важности этих проблем важно было понимать психологию людей, с кем приходилось вести переговоры.   

Вот, например, переговоры о частичном запрещении ядерных испытаний, которые продолжались почти шесть лет с 1958 по 1963 год. Главным камнем преткновения там были контроль и инспекции. Наши военные и КГБ были категорически против, упёрлись железобетонно, а американцы настаивали. Но где-то в 1961 г. мы были готовы пойти на компромисс, в основном из за личной позиции Хрущёва. Я тогда был в составе нашей делегации на переговорах в Женеве, а в Вене должна была состояться первая встреча Хрущёва и Кеннеди, которой придавалось очень большое значение. Обе стороны  хотели, чтобы она завершилась заключением соглашения, причём даже не частичного, а полного запрещения испытаний ЯО. Но нерешенной оставалась проблема  запрещения подземных ядерных взрывов, потому что для их контроля нужны были инспекции, иначе их никак не обнаружишь.

Короче говоря, Хрущёв тогда решил уступить. США сначала настаивали на 20 инспекциях в год, мы соглашались на 3. Началось прощупывание позиций сторон. Нам дали указание в неофициальном порядке сообщить, что мы были бы готовы увеличить их число до семи. США пошли таким же путём снизили планку до 18. Таким негласными  контактами мы шаг за шагом вышли на 12 инспекций в год. И это негласное прощупывание позиций открывала возможность для заключения соглашения о запрещении ядерных испытаний Хрущёвым  и Кеннеди в Вене. Оно должно было стать главным результатом их встречи.

Поэтому меня вызвали из Женевы в Вену для разработки окончательного текста соглашения, если такая договоренность состоится. И вот, утром 3 июня 1961 года в резиденции американского посла состоялась первая встреча глав этих двух государств – один на один, только с переводчиками. А мы, эксперты, оставались в советском посольстве и ждали результатов их переговоров. Но только к концу дня к посольству подъехала машина Хрущева. Мы выбежали его встречать, он вышел к нам совершенно взбешённый, и в сердцах называл Кеннеди «слабаком, болтунишкой, который ничего сделать не может».

У американцев по-прежнему остаются сложности с пониманием психологии людей, с которыми им приходится иметь дело. Они явно не понимают психологии своих партнёров по переговорам, будь то Иран, Афганистан, Ирак, Сирия, Россия или Китай.

Как мы уже выяснили потом, Кеннеди начал с ним разговор не о конкретных проблемах, которые требуют решения, а о соревновании коммунизма и капитализма. Но это все равно, если сегодня в беседах с аятоллой Хомейни в Иране начать разговор о преимуществах других религий над исламом. Поэтому  Хрущёв сразу же завёлся, началась ругань, этим всё и закончилось. А завершить переговоры о прекращении ядерных испытаний удалось только спустя два года, и то без запрещения подземных взрывов.

Тут нужно добавить, что у американцев по-прежнему остаются сложности с пониманием психологии людей, с которыми им приходится иметь дело. Они явно не понимают психологии своих партнёров по переговорам, будь то Иран, Афганистан, Ирак, Сирия, Россия или Китай.

- Эпизод с Хрущёвым и Кеннеди это уже кульминация, а как велась подготовительная работа?

В качестве примера можно привести  переговоры по  ограничению стратегических вооружений и ПРО с 1968  по 1972 год. Обстановка в мире оставалась напряженной и делегации, как я уже говорил выше, состояли из высоких представителей ведомств, имеющих отношение к ядерному оружию. Руководителем делегации СССР был замминистра МИД Семёнов. А ее членами – замминистра МИД Г.М. Корниенко, один из заместителей министра обороны, представители Академии наук и ВПК. Но все они по сути дела должны были не вести переговоры, а контролировать их процесс. Делегация США была выстроена примерно также.

Поэтому переговоры происходили так: раз в неделю члены делегации садились за круглый стол, произносили заранее приготовленные официальные речи, потом спорили до посинения, а переговоры стояли на месте. И главной проблемой была  договоренность по ПРО, позиции сторон там были полностью противоположными.

В общем – тупик. И тогда по инициативе американцев был создан «доверительный канал связи». С нашей стороны это был я и полковник ГРУ Николай Кишилов. А с американской -Реймонд Гартхоф, который начинал карьеру в ЦРУ, а потом уже перешёл в госдеп, и советник из госдепа Лари Уайлер.

Глава американской делегации Дж. Смит так описывает работу этого конфиденциального канала в своей книге "Двойные переговоры":

"Некоторые американские официальные лица, которым я полностью доверял, встречались с русскими и в спокойной обстановке обменивались мнениями по поводу перспектив переговоров. Этот санкционированный, но абсолютно неофициальный зондаж давал нам возможность лучшего понимания советской позиции и тем самым поддерживать процесс переговоров… Об этих контактах мы подробно докладывали в Вашингтон и, я думаю, это помогло официальным лицам там вырабатывать разумную политику, равным образом, как и судить об обоснованности рекомендаций, выдвигаемых делегацией. Одна такая особенно полезная встреча состоялась во время поездки на уикенд в Лапландию весной 1972 года..."

К этому можно только добавить, что такие же точно мотивы были и у советской стороны, когда она поручала нам с Кишиловым вести неофициальные контакты с американцами.

 Сами же переговоры по этому «доверительному каналу», происходили таким образом. В специальной комнате посольства на нас с Кишиловым одевали «сбрую»: в заколке галстука был микрофон, а в обоих карманах – батареи. Сбруя эта включался тут же в посольстве, и отключить ее мы не могли. Поначалу мы боялись, что она начнёт вдруг пищать где-нибудь в ресторане, а мы и сделать ничего не сможем. Но потом сообразили, что эта система была призвана не столько записывать то, что говорят нам американцы, а то, что мы им говорим. Другими словами, мы были под постоянным контролем и после выхода из посольства, прослушиваясь, чтобы не сказали ничего лишнего

Так шли переговоры до весны 1972 года. Правда атмосфера в советско-американских отношениях немного потеплела. А на переговорах  в Женеве стали продвигаться к согласованию статей будущих договоров ОСВ и ПРО. В Москву собирался приехать президент США Никсон, чтобы вместе с Брежневым подписать эти соглашения. Но все упиралось в договоренность по ПРО – там был глухой тупик. А ситуация с ПРО в то время была ровно противоположной сегодняшней. У нас уже была развернута система ПРО вокруг Москвы, а у американцев ничего не было. Поэтому они выступали за полное запрещение развертывания ПРО, а мы были категорически против. Как говорил председатель Совмина СССР А.Н. Косыгин: «ПРО - это оборонительное оружие и только агрессор может требовать его запрещения». 

Тогда в середине апреля 1972 года Политбюро решило обсудить ситуацию на переговорах ОСВ-ПРО и главу делегации Семенова вызвали в Москву для доклада, а мне пришлось исполнять его обязанности руководителя советской делегации. (К тому времени Г.М. Корниенко был отозван в Москву, и вместо него я был назначен членом делегации.)  Переговоры, естественно продолжались, но наступающие субботу и воскресение мы с американцами решили провести вместе в далёкой Лапландии для установления дружеских контактов между делегациями. Финское правительство выделило самолёт и два дня - 15 и 16 апреля мы провели за Полярным кругом: гуляли, катались на лыжах и на оленях, а о делах практически не вспоминали. 

Но на обратном пути в Хельсинки, подошёл Реймонд Гартхофф и пригласил меня и Николая Кишилова сесть вместе и поговорить. Что ж,  раз американцы зовут, значит им есть, что сказать. Мы уселись в один из первых рядов в самолёте, взяли по бутылке пива и приступили к разговору, который получил потом название "переговоры в тундре". Начал его Гартхофф и поставил вопрос ребром: как разблокировать тупик на переговорах по ПРО?

Подчеркнув, что говорит в сугубо неофициальном плане, он сказал, что компромиссом могло бы стать решение, позволяющее США и СССР создавать ограниченную систему ПРО для защиты двух объектов на территории каждой из сторон - столицы государства и одной из баз, где размешены МБР. Но чтобы создаваемая ПРО не могла стать основой для развёртывания противоракетной защиты всей территории страны, два разрешенных объекта ПРО должны иметь радиус не более 150 километров, а расстояние между ними (столицей и базой МБР) должно быть не менее 1300 -1500 километров. Кроме того для защиты каждого из объектов должно быть не больше 100 ракет перехватчиков.

Всё это было весьма близко к тому, что обсуждалось и у нас в делегации на экспертном уровне. Поэтому Гартхоффу я сказал, что инструкций для обсуждения этих вопросов у меня нет, но лично мне его соображения представляются интересными, и я немедленно сообщу о них в Москву.

Как только самолёт приземлился в Хельсинки, я тут же поехал в посольство и направил шифр телеграмму в Москву. В ней подробно описал неофициальные предложения Гартхоффа и сопроводил их выводами: они не противоречат нашей позиции, открывают путь к согласованию Договора по ПРО и поэтому с ними можно согласиться.

Уже на следующий день рано утром раздался телефонный звонок из Москвы. Звонил Семёнов: Сейчас Политбюро будет рассматривать твоё предложение, сказал он. Ты можешь гарантировать, что американцы тебя не обманывают? Я ответил, что таких гарантий дать не могу, но весь мой опыт общения с ними показывает, что таким контактам можно доверять.

Политбюро утвердило тогда позицию весьма близкую той, которую неофициально предлагал Гартхофф. 21 апреля Семёнов вернулся в Хельсинки с новыми советским предложениями и в тот же вечер встретился с главой американской делегации. Но тот вылил на него ушат холодной воды: Я не имею инструкций обсуждать "переговоры в тундре", -сказал он.

Можете представить себе моё положение в тот момент, когда меня ругали и обвиняли на всех уровнях. Но все обошлось. Как выяснилось потом, как раз в эти дни  – 20-24 апреля в Москве находился помощник президента по вопросам национальной безопасности Генри Киссинджер. Визит его был сверх секретным, даже американская делегация не ведала о нём, хотя он приехал готовить визит Никсона.   Там в Москве и договорились о том, что мы обсуждали с Гартхоффом в тундре. На этой основе и были заключены два важнейших соглашения в годы холодной войны  -Договор по ПРО и Соглашение ОСВ-1, которые торжественно подписали в Кремле Брежнев и Никсон. 

Прошло много лет и в начале нынешнего века в Мюнхене состоялась конференция по холодной войне. Там я рассказал, как проходили переговоры в тундре и что как только самолет приземлился  в Хельсинки я поехал в советское посольство и сообщил в Москву о неофициальных предложениях Гартхоффа по выходу из тупика по ПРО. А Гартхофф, который тоже был на этой конференции, выступил и сказал: Да, все так. По прилёте в Хельсинки я тоже рванул в американское посольство и дал срочную телеграмму в Госдеп, что это Гриневский в самолёте предложил ему неофициально подобное решение вопроса. Поэтому в Москве Киссинджер представил Брежневу это предложение как советскую, а не американскую инициативу. Вот так иногда дела делаются.

- Этой историей Вы только подтвердили, что в дипломатии вопрос доверительных отношений очень важен. А он зависит как-то от выбора самого переговорщика?

Да, это одна из основных проблем. Для каждого дипломата–переговорщика помимо ясного понимания, что хочет, пославшее его правительство, необходимо узнать пределы возможных договоренностей для другой стороны. И делать это поначалу приходится с бокалом вина на неформальных встречах и приёмах. Вот, например, как описывает такую работу дипломатов на Стокгольмской конференции по мерам доверия и безопасности в Европе немецкая журналистка в газете «Штутгартер цайтунг» 17 сентября 1984 года:

«Овальный стол в доме бригадного генерала Вернера Шмидбауэра празднично украшен. Столовое серебро холодно поблескивает при свете расставленных повсюду свечей. Вначале конечно подадут семгу, белое французское вино и креветки, а на десерт –клубничный мусс… Это обычный вечер, организованный без какого-либо повода, очень похожий на другие вечера, которые проводятся как бы в неофициальных рамках конференции». Журналистка в ужасе: в Стокгольме еще ничего не достигнуто. И так может продолжаться многие годы. На что же идут деньги честных налогоплательщиков.

Как собаки при встрече обнюхивают друг друга, так и дипломаты с бокалом вина пытаются выяснить, кто есть кто: кто умный, а кто дурак. Кто знает дело, а кто нет. Кому можно доверять, а кому нельзя. С кем можно иметь дело, с кем нельзя.

Что ж, наверное, так оно и выглядело со стороны. Но одного не поняла проницательная журналистка: для дипломатов–переговорщиков прежде всего нужно понять с кем имеешь дело. Как собаки при встрече обнюхивают друг друга, так и дипломаты с бокалом вина пытаются выяснить, кто есть кто: кто умный, а кто дурак. Кто знает дело, а кто нет. Кому можно доверять, а кому нельзя. С кем можно иметь дело, с кем нельзя.

Конечно, обмануть можно всегда, но раз, два, ну может быть три раза, но дальше с тобой никто дело иметь не будет. Поскольку, если ты дал ложную информацию в Центр отношение к тебе там сразу поменяется. Вот, скажем, у меня был случай, когда меня два раза обманул один американский коллега. Так я не только отказался от наших встреч, но и запретил своим сотрудникам с ним встречаться. Общались мы с членами американской делегации: госдепа, минобороны, ЦРУ и т.д., но только не с ним. В результате он оказался в изоляции и спустя пару месяца его отозвали в Вашингтон.

Короче говоря, согласование и заключение международных договоров строится на доверии. Пример тому тот же Договор по ПРО. 26 мая 1972 года советская и американская делегации вылетели на одном самолете из Хельсинки в Москву, везя с собой результат трехлетних трудов – Договор по ПРО и Соглашение СНВ, которые этим вечером должны подписать Брежнев и Никсон. Члены делегации празднуют победу, а мы с Гартхоффом, уединившись в сторонке, проводим окончательную сверку этих документов. И не зря. При подлете к Москве обнаружили ряд неточностей в английском тексте. Они не принципиального характера, но все равно в таком виде договор было подписывать нельзя.

Поэтому прямо из Внукова, захватив американскую пишущую машинку помчались в МИД и в моем кабинете 1003 начали правку. Время у нас было на пределе: было уже 6 часов вечера, а в 9 часов в Кремле должна была состояться церемония подписания. В спешке начинаем правку текста на английском, но пишущая машинка не работает – разный вольтаж. Что же делать? Рей, -говорю я Гартхоффу, -подписание срывать нельзя ни в коем случае. Пусть договор будет подписан в таком виде. Но поскольку правка касается английского текста, ты завтра объяснишь все президенту, пере подпишешь у него этот текст и принесешь его мне, а я пере подпишу его у Брежнева. Другого выхода из этой ситуации нет, и никто не узнает.      

Так это и сделали. В 11 часов вечера Брежнев и Никсон торжественно подписали эти документы в Кремле. А на следующий день утром Гартхофф пришел к президенту и объяснил, почему договор по ПРО надо пере подписать. Никсон поворчал, но подписал. А с Брежневым проблем не было, он сразу поставил свою подпись. Вот такая степень доверия была тогда между нами.

- Какова свобода манёвра главы делегации?

Делегации даются жесткие директивы. На их основе глава делегации должен прощупать на какие уступки может пойти другая сторона и сообщать об этом в Москву, где и будет приниматься окончательное решение. Если брать дипломатию Громыко, у того было золотое правило. Во-первых, начинать надо с изложения самых жёстких позиций: давить, давить и требовать все по максимуму. Во-вторых, предъявляйте ультиматумы, а как выход из тупика –предлагать переговоры. В-третьих, начав переговоры, не уступать ни на шаг. Они сами предложат вам в качестве компромисса, часть того, что вы требовали. Но и тогда не соглашайтесь, а   продолжайте давить. Если они отступили на один шаг, значит, могут отойти и ещё на один и на два. И когда они примут половину или две трети наших завышенных требований, можете считать себя настоящим дипломатом. Но и заявлять о своей победе не надо. Сделайте так, чтобы заключение договора стало заслугой высшего эшелона власти и пусть его подпишут главы государств. Тогда это соглашение приобретет и политический вес, и международный авторитет. А задача переговорщика – держаться в тени.

- Вы упомянули «пятёрку», которая принимала внешнеполитические решения, но в какой степени последнее слово оставалось за генсеком?

- Был такой известный посол у Петра I Прокофий Возницын. Он так говорил: «Посольский приказ тянет в одну сторону, Стрелецкий – в другую, а пыточный приказ боярина Ромодановского свой интерес блюдёт. Хорошо ещё великий государь силу имеет протащить свою волю». Вот и у нас тогда так было – всё  зависело от решения первых лиц государства. Скажем Хрущев, Брежнев в первый период жизни и Андропов сами определяли внешнюю политику. А когда Брежнев стал стареть и болеть, то решения по внешней политике стала принимать «тройка»: Устинов, Андропов и Громыко. По сути дела такая же ситуация была при Черненко, только фамилии были уже другие. А вот Горбачёв сам протаскивал свои решения.

Был такой известный посол у Петра I Прокофий Возницын. Он так говорил: «Посольский приказ тянет в одну сторону, Стрелецкий – в другую, а пыточный приказ боярина Ромодановского свой интерес блюдёт. Хорошо ещё великий государь силу имеет протащить свою волю».

- А в каком формате принималось решение по Афганистану?

Практически в том же формате. Только к Громыко, Устинову и Андропову был добавлен Заведующий  Международным Отделом ЦК КПСС Б. Н. Пономарев. В начале 1979 года они вошли в созданную тогда Комиссию Политбюро по Афганистану. Председателем ее был назначен Громыко. Но он не хотел заниматься «грязными» афганскими делами и старался держаться в стороне, а председательские функции исполнял чисто формально. Поэтому афганскими делами практически занималась тройка, а Громыко с ними соглашался. Только сетовал: Почти 60 лет Афганистан был чуть ли не самым спокойным, стабильным и хорошим соседом. Ну, прямо Финляндия на юге.

Помимо «Большой комиссии» была, как это принято, создана еще и малая комиссия, куда входили заместители министров и эксперты этих ведомств, которые обсуждали и готовили решения. В ней приходилось участвовать и мне, как заведующему Отдела стран Ближнего Востока МИДа.    

А ситуация в Афганистане, начиная с весны 1978 года постепенно перерастала в гражданскую войну. После апрельской революции, пришедшие к власти Тараки и Амин объявили Афганистан социалистическим государством. Но гражданская война там разгоралась, да еще в правящей верхушке начался разлад. А в Москве метались туда–сюда и не знали, что делать.

Еще 17 марта 1979 года Политбюро по рекомендации Комиссии по Афганистану приняло, казалось бы, жесткое решение: «Ни при каких обстоятельствах мы не можем потерять Афганистан» Если сегодня мы оставим его, то завтра нам придется защищать наши рубежи от моджахедских орд где-нибудь в Таджикистане или Узбекистане. Но что делать конкретно согласия не было, спор в основном шел вводить или не вводить войска. И 19 марта снова состоялось Политбюро, которое теперь  приняло твердое решение о не вводе войск в Афганистан. Но споры, сумятица в руководстве о том, что делать, вводить или не вводить войска продолжались до декабря этого года. 

Однако уже в первых числах декабря Андропов направил Брежневу записку, которая стала прологом к вторжению в Афганистан. Написана она была сверхсекретным образом – от руки, в единственном экземпляре, и даже дата не проставлена. В ней сообщалось, что ситуация в стране резко ухудшается, а Амин взял курс на переориентацию на США. Группа афганских коммунистов готовит против него восстание и просит нас о поддержке и вводе войск. Поэтому в этой записке Андропов пишет о необходимости ввода наших войск, хотя и весьма осторожно – как о мероприятии второстепенном, но необходимом для поддержки.

А поводом к появлению этой записки стала телеграмма резидента КГБ в Кабуле Б.С. Иванова, в которой сообщалось, что Амин агент ЦРУ, плетет заговор и обсуждает с американцами их вторжение в Афганистан. Американские суда с морскими пехотинцами на борту уже приближаются к побережью Пакистана, там они высаживают десант, который направится в Афганистан.         

В общем, ситуация такова, что нам надо вводить войска в Афганистан, иначе туда придут американцы, и разместят там ракеты средней дальности, которые тогда уже были размещены в Европе и могли поражать всю европейскую часть нашей страны. Теперь размещение этих ракет в Афганистане позволит им нанести удар и по ее азиатской части.

У многих экспертов в Москве тогда появились сомнения: откуда резидент в Кабуле может знать об американских судах, приближающихся к побережью Пакистана. Не заказ ли это сверху, чтобы Андропов мог написать  записку Брежневу? Случилось так, что десять лет спустя Андропов направил меня и Иванова на переговоры в Хельсинки и Стокгольме по мерам доверия и безопасности в Европе. Я был назначен главой делегации, а Иванов ее членом. Там я и пытал его за столом или в сауне за  рюмкой водки, откуда у него были эти данные. Но он так и не сказал ничего.

А в Комиссии Политбюро тем временем шли жаркие споры вводить или не вводить войска в Афганистан. Продолжались они и в малой комиссии. Там я выступил против и стал объяснять, что афганский народ по своим национальным и религиозным традициям не терпит иностранного присутствия на своей территории. Меня поддержал Начальник Генштаба Н.В. Огарков, который заявил что «не верит, что американцы такие дураки, чтобы лезть в Афганистан. Для них это будет поражение даже хуже, чем во Вьетнаме». Но на него накричал министр Устинов, указав, что «его обязанность не рассуждать, а выполнять решения руководства».

И роковое решение о вводе войск было принято на Политбюро 12 декабря 1989 года в строгой тайне – никаких протоколов не велось. Пока найден только листок бумаги с краткой записью сделанной аккуратным почерком Черненко. А в решении Политбюро всего из двух пунктов, говорилось: «одобрить соображения и мероприятия, изложенные Андроповым Ю.В., Устиновым Д.Ф, Громыко А.А», и разрешить им в ходе этих мероприятий вносить коррективы непринципиального характера.

Пожалуй, это был самый таинственный и необычный документ в современной истории. Нигде не говорилось, какие конкретно мероприятия будут применяться в Афганистане. А документ, содержащий перечень мероприятий, предложенный тогда этой тройкой, на свет до сих пор не появился. Да и вряд ли появится, скорее всего он уничтожен. Но нам, экспертам, было ясно: Амин будет устранен, а в Афганистан войдут наши войска. Так все и произошло.     

-Получается, что экспертная проработка никак не повлияла на принятие решение?

Да, у руководства страны изначально был настрой на силовое решение. Хотя по линии КГБ была проведена проверка. В октябре 1979 года оперативная группа спецназа «Зенит» в обличии местных жителей постаралась выяснить, как будут реагировать афганцы на ввод советских войск. Их заключение полностью противоречило тем, кто замышлял интервенцию. Ввод советских войск вызвал бы не просто негативную реакцию населения – он означал бы войну с Афганистаном.