Торговые войны

Как в древности, так и сейчас благополучие общества и государства зависит от того, насколько они способны обеспечить свое воспроизводство, защиту и развитие за счет собственных ресурсов, а также за счет использования чужих ресурсов — например, ресурсов дальних и ближних соседей. В ситуации, когда для использования чужих ресурсов не применяются насильственные действия, основным механизмом оказывается товарный или (в нынешнюю эпоху почти исключительно) денежный обмен с другими странами. То есть, на современном языке, международная торговля.

А поскольку войны всегда приносили воюющим сторонам огромные бедствия, без острой необходимости (или полной уверенности агрессора в легкой победе) их, как правило, старались избегать. И вместо того, чтобы воевать, торговали. Не случайно крупнейшие экономисты и политики давно определяют сущность хозяйственно-экономического развития основной части человечества понятием «торговая цивилизация».

О международной торговле написаны многие тонны книг. Почти всё это неспециалисту читать скучно и незачем. Постараюсь объяснить главное «на пальцах».

Если государству для развития требуется какое-либо сырье (например, нефть), а в стране этого сырья нет, его нужно купить у других стран — импортировать. Но для того чтобы его купить, нужны деньги (валюта). Значит, чтобы купить нефть, государству (его производителям) придется продать что-то из произведенного в стране и получить валюту. Например, продать (экспортировать) станки или компьютеры, или обувь и одежду, или услуги, помогающие искать и добывать ту же нефть более эффективно.

А ведь государству может требоваться не только нефть или металл, или зерно, но и многое другое. И для покупки всего этого нужна валюта. Значит, те товары и услуги, которые можно продать другим странам, нужно производить в гораздо больших объемах, чем потребляется в данной стране. И искать для покупателей в других странах экспорта произведенного излишка.

Но одновременно нужно стараться импортировать только то, что не производится в данной стране, и в минимально необходимых количествах. Иначе не хватит валюты для импорта.

Соотношение между общей стоимостью экспорта и импорта страны называется внешнеторговым балансом. Если этот баланс положительный (экспорт больше импорта), то возникает излишек валюты, который можно использовать и купить за рубежом еще что-нибудь нужное для развития. Или создать запас валюты, чтобы избежать опасности ухудшения своего внешнеторгового баланса при каких-либо международных катаклизмах (войны, кризисы и т. д.). Или дать кому-либо из партнеров по внешней торговле валютный кредит с тем, чтобы укрепить с ним выгодные торговые (а может, и политические) отношения. И так далее.

Однако подобные интересы есть у всех стран, включенных в международную торговлю. Они тоже хотят экспортировать как можно больше (и, желательно, подороже), а импортировать как можно меньше (и, желательно, подешевле). И иметь большой положительный внешнеторговый баланс.

Пока планета еще не была полностью освоена «торговой цивилизацией», ведущие страны мира активно искали и включали в сферу своих внешнеторговых связей новые географические пространства и их население. Именно ради этого египетские фараоны, персидские и греческие цари, римские и византийские императоры, арабские халифы, испанские, португальские и британские короли, голландская республика и др. снаряжали те экспедиции «за дальние моря», в дебри джунглей и неприступные горы, которые совершали главные географические открытия. И именно страны, которые первыми осваивали новооткрытые «миры» в качестве своих рынков сбыта (экспорта) и поставщиков импорта, получали наибольшие прибыли от международной торговли. В том числе, обменивая яркие ткани и стеклянные бусы на золото, серебро, драгоценные камни, пряности и т. п.

Эпоха великих географических открытий прямо и непосредственно связана с торговой экспансией великих держав того времени. Экспедиции направляли на поиски новых рынков, новых товаров и новых путей к этим товарам. И именно тогда появился особый тип частных «экономических империй» — сверхкрупных акционерных обществ, который до сих пор является главным игроком на глобальных экономических рынках.

Первым таким обществом, видимо, стала голландская Ост-Индская компания, которая в начале XVII века фактически полностью «оседлала» европейскую торговлю пряностями из Юго-Восточной Азии. Ранее каждый купец, снаряжая дальнюю торговую экспедицию, во многом зависел от везения. И при неуспехе (кораблекрушении, нападении пиратов) нес убытки или просто разорялся. Вспомним, например, историю с разорением одного из главных героев шекспировского «Венецианского купца». А в акционерных компаниях участники делили между собой и риски, и прибыли, и убытки. И неуспех одной экспедиции перекрывался удачей множества остальных, позволяя создаваемым акционерным компаниям — голландским, британским, испанским и т. д. — быстро наращивать экспансию на новые рынки.

Однако по мере того, как неоткрытых и неосвоенных международной торговлей «миров» становилось все меньше, соперничество за рынки неуклонно обострялось. И становилось сферой все более жестоких торговых, а затем и вооруженных войн. Все страны одинаково хотели получить с новых рынков золото, пряности, шелк, фарфор и т. д., и предлагали взамен похожие товары. И все страны старались максимально оградить свои собственные рынки от товаров зарубежных конкурентов. Для этого использовали любые методы — от дипломатии до подкупа высших чиновников и от политических убийств до военных экспедиций.

В этом и состоит суть торговых войн. Она в том, чтобы любыми (в том числе, крайне далекими от законности и морали) методами захватить максимальный объем зарубежных (внешних) рынков для своего экспорта, и в то же время максимально защитить собственный внутренний рынок от чужого экспорта. При этом политику захвата внешних рынков своим экспортом иногда называют наступательной торговой войной, а политику защиты внутреннего рынка от избыточного (и потому вредного) чужого экспорта — оборонительной торговой войной.

Почему здесь появилось слово «вредный»? Да потому, что другие страны-производители стремятся продать данной стране не только то, что ей необходимо (что она не может сама добыть или произвести), но и то, чего у нее вполне хватает. Это не только ухудшает государственный внешнеторговый баланс, но и создает на внутреннем рынке конкуренцию с местными производителями товаров и услуг.

При этом иностранные производители занимают долю внутреннего рынка, разоряя производителей местных. И заодно усиливают зависимость страны от импорта (то, что могло бы производиться на месте, теперь поставляется из-за рубежа) — и, опять-таки, ухудшают внешнеторговый баланс. А значит, подавляют экономическое развитие страны. Меньше собственных производителей — меньше товаров и услуг, в том числе, для экспорта — меньше доходы населения и предпринимателей — меньше налогов в казне — слабее государство и общество. Такой вот замкнутый круг ослабления национальной экономики.

Какими методами ведутся торговые войны?

Самый древний, который практиковался еще при конкуренции между городами-государствами Греции или в соперничестве между индийскими княжествами, — это поддержка своей торговой экспансии и остановка чужой торговой экспансии при помощи вооруженной силы или, как минимум, угрозы вооруженной силой.

Способ, хорошо известный по художественной литературе, — политика основных держав Европы в сфере морской торговли в XVII–XVIII веках. Когда на маршруты морских торговых караванов страны-соперника выходили снабженные королевскими патентами каперы — фактически пиратские корабли, получавшие от своей «короны» право и обязанность захватывать чужие торговые суда и их грузы.

Другой известный способ — торговые блокады. Пример — торговые блокады, которые устраивали военные отряды кочевников-степняков на основных торговых артериях Древней Руси с Византией и Востоком — Днепре, Дону, Оке, Волге. Временами эти блокады сводили практически к нулю южную и восточную русскую внешнюю торговлю. Еще один хорошо известный пример — Континентальная блокада Англии. Которую организовал Наполеон Бонапарт в начале XIX века, после покорения Францией почти всей Европы, запретив завоеванным и союзным странам какие-либо поставки британских товаров на континент.

Тем не менее, повторю, вооруженная сила в борьбе за рынки использовалась все же сравнительно редко. И в «спокойные» (невоенные) периоды атаки на внешние рынки и защита своего рынка проводились законными методами, остающимися в рамках конкуренции.

Читатель вправе спросить, а какие методы можно считать законными, и почему? Отвечаю.

До середины ХХ в. (до учреждения в 1948 г. под эгидой новообразованной ООН Генерального Соглашения по тарифам и торговле ГАТТ) много веков законными считались те методы, которые были в ходе переговоров утверждены на уровне торговых соглашений между государствами или союзами государств. Главными из таких законных методов были торговые тарифы (особые налоги на экспорт и импорт) и квоты (согласованные объемы экспорта и импорта по основным товарам и услугам).

Например, в стране есть много угля, и она его добывает. Но пока что — в недостаточном для обеспечения своей промышленности количестве, а потому должна сколько-то угля импортировать. Но при этом она не может не заботиться о поддержке и развитии собственной угледобычи. И потому устанавливает такой импортный тариф на ввозимый уголь, чтобы он не был дешевле отечественного и не вытеснял его с внутреннего рынка. А если продавец угля с таким тарифом не согласен и с ним договориться не удается, государство устанавливает такую квоту на импорт угля, чтобы на внутреннем рынке не оказалось зарубежного угля больше, чем необходимо.

Но бывает и так, что у страны есть цель развить какую-то новую отрасль промышленности (например, производство высокоточных станков), чтобы не быть в зависимости от импорта в этой (понятно, что очень важной) сфере. Тогда она не только защищает тарифами и квотами свой внутренний рынок от зарубежных конкурентов, которые готовы продавать такие же станки, но заодно и поддерживает внутренних производителей станков различными льготами. Например, снижением налогов, выгодными для них госзакупками, дешевыми поставками высококачественной стали и так далее. А когда они освоили массовое производство качественных конкурентоспособных станков и обеспечили ими внутренний рынок, государство принимает все меры (низкие экспортные тарифы, дешевые госкредиты и пр.) для того, чтобы отечественные станкостроители моги вести экспансию на рынки других стран.

То есть, задача тарифно-квотного регулирования импорта состоит в том, чтобы и обеспечить внутреннее производство недостающими товарами и услугами, и одновременно не позволить импорту «задушить конкуренцией» внутренних производителей.

То же самое касается тарифно-квотного регулирования экспорта. Если в стране много железной руды и есть возможности наращивания ее добычи сверх потребностей страны, ее стараются экспортировать. Но если оказывается, что за рубежом такую руду можно продать дороже, чем дома, национальные производители руды стремятся отправить на экспорт не только тот избыток, в котором не нуждаются отечественные металлургические заводы, а гораздо больше. Возникает угроза дефицита руды на внутреннем рынке. И тогда государство устанавливает либо повышенный тариф на экспорт руды, который делает этот экспорт маловыгодным для производителей, либо ограничивающую квоту на экспорт.

А вот если в стране добывается этой руды очень много и дешево, и производители могут добывать еще больше, то государство и квоту на экспорт руды повышает, и экспортный тариф снижает. И таким образом помогает своим производителям завоевать как можно большую долю на мировых железорудных рынках.

Пока страны, которые торгуют между собой и обо всем вышеперечисленном договариваются (пусть даже договариваются сложно и конфликтно), и при этом соблюдают договоренности, — это международная рыночная конкуренция. Где каждый из участников мировой торговли старается снизить себестоимость, повысить качество своей продукции, расширить ассортимент, предложить принципиально новые товары и услуги, т. д. И таким образом стремится завоевать максимальную долю на внешних рынках и не отдать конкурентам рынок внутренний. И удерживать на хорошем (безопасном) уровне свой внешнеторговый баланс.

А вот когда некоторые страны открыто или тайно нарушают достигнутые международные торговые соглашения в свою пользу, стараясь отвоевывать внешний и внутренний рынок незаконными способами, — тогда начинаются торговые войны.

О том, как они шли ранее и как трансформировались в нынешнюю эпоху — в следующей статье.

Торговые войны – 2

Уругвайский раунд переговоров ГАТТ, длившийся целых 8 лет и завершившийся к началу 1995 г. созданием ВТО, был посвящен принципиальному расширению сфер регулирования международной торговли. К условиям свободной торговли, введенным в рамках ГАТТ (таможенные тарифы и антидемпинг), добавились еще две сферы, принципиально важные для расширения экспорта развитых стран: торговля услугами (генеральное соглашение GATS) и торговля объектами интеллектуальной собственности (соглашение TRIPS). Кроме того, нормы антидемпинга были дополнены определенными запретами на систему государственных льгот и преференций для корпораций, выходящих на мировые рынки.

Одновременно происходило быстрое расширение состава ГАТТ за счет стран распадающегося «советского блока» в Восточной Европе, а также развивающихся стран Юго-Восточной Азии, Латинской Америки, Африки. Причем к такому расширению был очень существенный стимул: МВФ и Всемирный банк принципиально не оказывали финансовую помощь тем странам, которые не вступили в ГАТТ/ВТО или, по крайней мере, не предпринимали для вступления активные усилия. Именно при помощи такого кнута-пряника шло вовлечение в глобальную «свободную торговлю» новых стран. А в результате возникали новые «незанятые» рынки, которых так жаждали высокоразвитые страны, уткнувшиеся в пределы своей торговой экспансии.

Но появление новых «свободных рынков» в тот же период столкнулось с крайне неприятным для высокоразвитых стран процессом: бурным экономическим ростом так называемых новых тигров в Юго-Восточной Азии. Это были, прежде всего, Южная Корея, Сингапур, Тайвань и Гонконг, но им уже дышали в спину Малайзия, Индонезия, Таиланд. А еще — и это было сразу осознано на Западе как самое важное обстоятельство — начал очень быстро расти Китай. Который получил в той же (и явно неслучайно «звериной»!) терминологии глобальных рынков имя «Большого Дракона».

«Тигры» и затем «дракон» сделали расширение экспорта и захват мировых рынков своими приоритетами. И пока США и развитые страны Западной Европы захватывали рынки Восточной Европы и начинали «переваривать» восточноевропейские экономики — «тигры» и «дракон» наращивали свою торговую экспансию не только на рынки Азии, Африки, Латинской Америки, но и на рынки наиболее развитых стран.

Вскоре выяснилось, что в Восточной Европе «переваривание» бывших соцстран плюс включение их большинства в Евросоюз — привело к почти полному захвату ключевых экономических позиций (банковско-финансовая система, основные отрасли промышленности, в том числе автопром, станкостроение и т. д.) американцами и «староевропейцами». Но одновременно оказалось, что большая часть внутренних рынков развитых стран Запада (ширпотреб, бытовая техника и электроника, игрушки и т. д.) с каждым годом все полнее захватывается товарными потоками из Юго-Восточной Азии.

И если на начальных этапах этого процесса «тигры» и «дракон» нередко действовали в стиле фальсификации мировых брендов или просто подавления местных конкурентов низкокачественным товарным демпингом, то вскоре ситуация изменилась. И изменилась она в большой степени благодаря чрезвычайно активной экспансии западных транснациональных корпораций (ТНК) в экономики «тигров», «дракона» и их «родственников» в других регионах мира.

Эти ТНК начали массированно переводить свое производство в Корею, Китай, Малайзию, Индонезию, Мексику, Бразилию, Аргентину, ЮАР и так далее. Поскольку обнаружили здесь и дешевую рабочую силу, очень быстро приобретающую необходимую производственную квалификацию, и некоторые другие дешевые и качественные ресурсы, включая сырье, и некоторые весьма «вкусные» налоговые, кредитные и иные преференции эффективным экспортерам.

И тогда с территорий «тигров», «дракона», а также их последователей (в том числе в Латинской Америке и Африке) на рынки Запада хлынули нарастающие потоки товарного импорта. Причем импорта, вполне конкурентоспособного местным товарам по качеству, но гораздо более дешевого и разнообразного.

Тогда-то и началась — уже в рамках недавно созданного ВТО — новая волна торговых войн. Началась в условиях, когда даже обновленные и ужесточенные нормы ВТО не могли всерьез затормозить «обратный» процесс завоевания развивающимися странами рынков развитых стран.

Развитый Запад не мог не ответить на этот новый процесс «встречной торговой экспансии» Востока. И ответы нашлись.

Один из способов ответа — прежде всего, американского — достаточно подробно описан в книге Джона Перкинса «Исповедь экономического убийцы», на которую я уже ссылался. Его суть — в навязывании конкурентам из развивающихся стран таких (якобы благих, эффективных и сулящих невиданные будущие экономические и технологические перспективы) проектов и программ, которые обладают двумя реальными свойствами:

• способность обеспечить глубокую и неотменяемую зависимость страны, принявшей к реализации такого рода проекты, от оборудования и технологических услуг тех (американских) корпораций, которые привлекаются к проектам;
• способность заставить страну, начавшую реализовать такие проекты, набрать таких (американских или связанных с американскими интересами) кредитов, которые приводят к попаданию этой страны в глубокую и непреодолимую «кредитно-долговую ловушку».

Второй способ западного (опять-таки, прежде всего, американского) ответа на новый торговый вызов со стороны развивающихся стран был непосредственно связан с первым способом. Такие страны, попавшие в кредитно-долговую ловушку и открытые «внешнему экономическому миру» в силу принятия норм ВТО, обрушивали механизмами финансово-биржевой войны.

Подробнее этот тип экономической войны мы обсудим позже. Здесь же для нас важно то, что именно таким образом — путем массированной спекулятивной атаки на валютные и фондовые рынки стран, находящихся в кредитно-долговых ловушках, — был организован мировой экономический кризис 1997–98 гг. Этот кризис не только буквально обвалил экономики Индонезии, Малайзии и Южной Кореи, но и очень болезненно сказался на Японии, Гонконге, Лаосе, Филиппинах и ряде других развивающихся стран. И мы этот кризис также вряд ли можем забыть, поскольку одним из его результатов стал дефолт 1998 г. — со всеми его тяжелейшими последствиями для нашего народа и государства.

А вот Китай этот кризис, еще не будучи членом ВТО (он вступил в эту организацию только в декабре 2001 г), прошел относительно благополучно. И не только: Китай оказал в кризисе существенную финансовую помощь ряду стран Юго-Восточной Азии, включая Гонконг и Сингапур. И тем самым не только продемонстрировал всему миру прочность своей модели хозяйственно-экономического развития, но и в определенной мере «привязал» к себе этой помощью некоторых более слабых торговых партнеров.

А далее Китай — уже вступив в ВТО — продолжил и нарастил свою товарную экспансию как на рынки развитых стран Запада (в первую очередь, в США и Европу), так и в те страны в разных регионах мира, рынки которых развитые страны уже давно считали своими. И в том числе на рынки России и стран СНГ, а также стран Латинской Америки и Африки. К тому же, на эти рынки вслед за Китаем начали активно претендовать оправившиеся от кризиса азиатские «тигры», а также Бразилия, Индия, Турция, ЮАР и так далее.

Именно для остановки этого процесса в 2001 г. в Катаре (в его столице Дохе) начался очередной (и первый для созданного ВТО) раунд переговоров по уточнению и дополнению принципов «свободной международной торговли».

Однако этот Дохийский раунд ВТО, завершение которого было назначено на 2005 год, уже восьмой год после этой даты все еще продолжается — причем практически без каких-либо ощутимых результатов. Большинство мировых экономических аналитиков уже почти уверены в том, что Дохийский раунд окончательно провалился. А в последние два года об этом начали открыто говорить крупнейшие мировые политики, включая премьера Великобритании Дэвида Кэмерона.

В чем причины? Причин много. Если их обобщить, то суть в том, что весь мир уже вполне осознал, что ВТО — это организация богатых и сильных стран, созданная ими для того, чтобы исключить выход на ведущие мировые торгово-экономические позиции стран бедных и слабых. То есть обеспечить такие правила мировой торговой игры, в которой у конкурентов богатых и сильных стран не было бы никаких шансов на итоговый выигрыш.

А потому более слабые и бедные страны на новом этапе торговых войн занялись придумыванием и использованием таких способов борьбы с сильными, которые позволяют обходить правила ВТО.

Это, во-первых, способы из того арсенала, который я ранее уже описывал в отношении Японии. А именно разнообразные варианты нетарифных барьеров на пути импорта — административных, санитарных, экологических, нормо-технических, касающихся условий охраны труда и особых прав потребителей, и прочая, и прочая.

Это, во-вторых, организация противодействия импорту и наращивания экспорта через госсектор, поддержка которого нормами ВТО впрямую не запрещена.

Это, в-третьих, так называемое экспортное кредитование на льготных условиях, для которого в нормах ВТО опять-таки нет прямых и однозначных запретов.

И это, наконец, управление курсом национальной валюты таким образом, чтобы он был существенно занижен по сравнению с ее паритетом покупательной способности (ППС).

Поясню, что это такое. Есть два способа определения соотношений стоимости валют.

Первый способ — соотношение цен валют на валютном рынке (валютный курс). Если, например, на этом рынке доллар покупают за 30 рублей, то курс доллара к рублю — 30.

Второй способ — сравнение стоимостей определенной (примерно одинаковой по составу и объему) «корзины» товаров и услуг в национальных валютах в двух странах (в данном случае, в России и США). Соответствующие сопоставления уже много лет ведут МВФ и Всемирный банк. Если эта «корзина», например, в США стоит 100 долларов, а в России 1600 рублей, то паритет покупательной способности доллара к рублю равен 16.

Как мы видим, разница между курсом и ППС валют может быть очень существенной. Причем если ППС определяется в первую очередь состоянием экономики страны, то курс может меняться в зависимости от игр (и манипуляций) на международных валютных рынках, а также в зависимости от политики Центральных банков различных стран. И именно управление курсом национальной валюты таким образом, чтобы она был занижен в сравнении с ППС, и оказывается сейчас одним из главных инструментов ведущихся торговых войн.

Смысл такой операции очень простой: если курс национальной валюты занижен, то страна-экспортер обеспечивает для своих товаров и услуг на мировом рынке дополнительную ценовую конкурентоспособность. И, значит, может продавать больше на мировых рынках, одновременно не допуская на свой внутренний рынок товары и услуги конкурентов с более дорогой валютой.

Это, конечно, создает побочные — и далеко не благие — эффекты. Например, если для удешевления (девальвации) своей валюты в обращение выпускается слишком много денег, это их обесценивает, то есть идет рост так называемой монетарной инфляции. И если страна нуждается, например, в масштабном импорте того, что не имеет и не производит (сырье, машины и оборудование, лекарства и т. д.), то этот импорт при недооцененной национальной валюте становится дороже. Но в условиях войны за завоевание чужих и сохранение своих рынков на такие жертвы, как правило, решаются многие страны.

Китай, в частности, ведет политику заниженного курса юаня уже много лет. И много лет получает обвинения за эту политику от стран ЕС, Японии и особенно США. При этом американцы чаще всего заявляют, что курс юаня занижен на 15–30 %. Но некоторые специалисты по китайской экономике считают, что в действительности юань занижен примерно в два раза. Американцы такие оценки решительно оспаривают — и понятно, почему. Ведь если это так, то это означает, что Китай уже обогнал США, причем существенно обогнал, по реальному (исчисленному по ППС) валовому внутреннему продукту!

Однако если в игру девальваций вступят сразу многие мировые игроки, то будет глобальная торгово-финансовая война! Об угрозе которой сейчас говорит и пишет чуть не каждый второй экономический аналитик. Ведь и впрямь: начавшаяся в ходе нынешнего кризиса политика безумного наращивания денежной массы Федеральной резервной системой США (которую стыдливо называют «количественным смягчением»), и недавно принятая в ЕС похожая политика Европейского центрального банка — пахнут именно такой полномасштабной войной.

Но речь идет не только о торгово-финансовой войне. Развернувшийся с 2007 года мировой экономический кризис резко подхлестнул и ожесточил все типы идущих в мире торговых войн.

О том, как эти войны разворачивались, и к чему они привели на нынешнем этапе, — поговорим в следующей статье.

С 2007 г., после начала и в ходе углубления мирового экономического кризиса, интенсивность и размах торговых войн резко возрастают. Многие страны — члены ВТО решили «спасаться» введением протекционистских мер, включая заградительные тарифы и квоты на импорт. Расчет при этом был простой: пока конкуренты отреагируют жалобами в ВТО, да пока пройдет расследование ВТО (а оно, как правило, занимает от 1 до 3 лет), да пока ВТО примет обязывающее решение по отмене этих мер — глядишь, кризис завершится, и проблемы «рассосутся сами».

Однако уже к началу 2009 г. стало ясно, что кризис не завершается и проблемы не рассасываются. И что конкуренты, даже обращаясь с жалобами в ВТО, не ждут вердикта, а принимают ответные — симметричные или асимметричные — протекционистские меры.

По данным отчетов Секретариата ВТО, спад оборота мировой торговли в 2008 г. составил 10,3 %, а в 2009 г. — 12 % (общие потери за два кризисных года — 21 %!). Как признал Генеральный директор ВТО Паскаль Лами, это худший показатель с 1945 г. Хотя Лами одновременно заявил, что в 2010 г. ВТО рассчитывает на «разворот» кризисных тенденций и на рост оборота мировой торговли примерно на 10 %.

При этом Лами напрасно взывал к нормам ВТО и предупреждал об опасности протекционизма, способного разрушить систему глобальной торговли, — призывы не помогали. А президент США Б. Обама напрасно дожидался благотворного эффекта для американской экономики от огромных денежных вливаний в обрушивающиеся банки и корпорации, о которых мы говорили ранее, — кризис нарастал.

В январе 2009 г. Обама представил в Конгресс и Сенат законопроект с пакетом антикризисных мер под говорящим слоганом «Покупай американское». Протекционистский «замах» этого пакета был настолько скандальным, что сенат часть его мер отверг. Сенаторы заявили, что такой американский вызов миру даст основания для обвинений США в развязывании глобальной торговой войны.

Однако торговая война шла своим ходом, и взаимные обвинения в ней сыпались со всех сторон.

В 2010-м — начале 2011 г., вопреки прогнозу Лами, 10%-ного роста объема глобальной торговли по сравнению с 2009 г. не произошло: рост оказался примерно вдвое ниже. Но и этот рост был отчасти «статистической пустышкой», связанной с неучтенной девальвацией значительной части мировых валют в ходе накачки национальных экономик «антикризисными» деньгами. А одновременно выяснилось, что лишь в странах «большой двадцатки» мировой экономики (G20), число прямых дискриминационных протекционистских мер, ограничивающих свободу торговли, за 2010 г. увеличилось с 360 до 420 и продолжило расти.

Примечательно, что в условиях кризиса одним из наиболее явных «фронтов» торговых войн стали конфликты между США и Европой.

Обострились споры между США и ЕС вокруг запрета поставок на рынки Европы генно-модифицированной продукции. Приобрела новый накал давняя «банановая» война между США и ЕС, в которой Европа давала преференции бананам из своих бывших африканских колоний, а США требовали открыть дорогу в Европу для бананов из Латинской Америки. Возобновились взаимные обвинения США и ЕС в скрытом субсидировании создания новых авиалайнеров американским «Боингом» и европейским «Эйрбасом». А на все это накладывалась скрытая девальвация национальных валют.

Именно в этом контексте министр финансов Бразилии Гвидо Мантега, начиная с сентября 2010 г., сделал серию заявлений о том, что мир вступает в новую эпоху финансово-валютных и торговых войн. В 2011–12 гг. об этом уже говорили и глава Минфина США Тимоти Гайтнер, и ряд крупнейших мировых финансистов и глав промышленных корпораций.

В 2012 г. подтверждения тезиса Мантеги пошли, что называется, «валом».

В январе Обама в обращении к Конгрессу «Америка, построенная на века» заявил, что «Конгресс должен сделать все для того, чтобы никто не имел преимуществ перед американскими компаниями, когда речь идет о доступе к новым рынкам, таким как Россия... Я не собираюсь стоять в стороне, если наши конкуренты не играют по правилам». А далее пояснил, что имеет в виду, прежде всего, Китай. Где экспортные предприятия получают субсидии, курс юаня занижен для поддержки экспорта, и откуда по всему миру расходятся контрафактные (то есть поддельные) товары и пиратское программное обеспечение.

А затем Обама сообщил, что в США учреждается новое ведомство — «Центр по контролю за соблюдением правил торговли». Которое будет по всему миру следить за действиями компаний других стран, противоречащими интересам США, и сообщать о них президенту — с тем, чтобы администрация страны предпринимала срочные ответные меры. Особо отмечу, что список «действий, противоречащих интересам США» — при этом оказался открытым для любых интерпретаций. Как и список возможных «ответных мер»...

В марте 2012 г. США совместно с ЕС и Японией подали в ВТО жалобу против Китая, обвинив Пекин в ограничении экспорта редкоземельных металлов (КНР производит более 90 % этого важнейшего сырья для многих высоких технологий). По другой статье экспорта Китая — гелиоустановкам — США обошлись без ВТО. Вашингтон обвинил Пекин в демпинге и просто ввел на китайские солнечные коллекторы штрафные импортные пошлины.

Тогда же — в ходе предвыборной кампании во Франции — ее президент Николя Саркози пошел по стопам Обамы и потребовал у Национального собрания принятия программы «Покупай только европейское».

Чуть позже Обама во время посещения одного из американских автозаводов заявил: «Мне ничего не нравится из того, что производится в Китае и продается здесь. Вещи должны производиться здесь, а продаваться там». Затем Обама заговорил о необходимости программы возвращения капиталов и реальных производственных мощностей американских ТНК на родину, в США. И почти сразу вслед за этим разразился негромкий, но важный скандал. Пентагон начал широкомасштабную проверку американской военной техники, поскольку выяснилось, что в ней работает (а иногда не работает) огромное количество контрафактных китайских микросхем.

В том же 2012 году ЕС инициировал закон о выплате зарубежными авиакомпаниями, выполняющими рейсы в Европу, особого «экологического сбора». Китай и еще 25 стран, включая Россию, заявили, что примут ответные меры. Пекин тут же пригрозил аннулировать уже почти согласованный большой заказ на лайнеры A-380…

В итоге, по данным ВТО, в 2012 году в мире было принято в три раза больше протекционистских мер, чем мер по либерализации торговых режимов.

В ходе кризиса расширилось и применение такого «тяжелого» экономического оружия, как торговые эмбарго. Которые вводились или ужесточались (против Ливии, Ирана, Сирии, Северной Кореи и т. д.) как путем «продавливания» запретительных торговых санкций через международные организации, так и введением режима санкций в одностороннем порядке (этим особенно активно пользовались США).

А в ходе «арабской весны» пошли и торговые войны других типов, никак не связанные с проблемами соблюдения/несоблюдения правил ВТО.

Один из примеров таких войн — террористические действия против персонала и имущества китайских и (иногда) российских производственных и торговых корпораций в ходе «цветных революций» в Ливии и Египте (это мы, напомню, обсуждали в книге «Политическое цунами»).

Второй пример — нынешняя война в Мали. Конечно же, ее приоритетные цели — исключительно важный для Франции контроль над урановыми резервами Нигера и потенциальными урановыми ресурсами Мали. А также — дестабилизация Африки и, соответственно, торможение экономической и политической экспансии на континент Китая.

Однако по утверждению одного из осведомленных экспертов, в военной кампании в Мали «очень силен запах кокаина». Речь идет о борьбе за контроль кокаинового транзита из Латинской Америки в Европу через Западную и Северную Африку. Причем главная борьба идет между боевыми структурами радикального исламизма — и альянсом криминала и спецслужб ряда стран Африки (прежде всего, Нигерии), Европы (Албания–Косово, Италия и др.), а также США. «Цена вопроса» — огромные (причем не фиктивно-деривативные, а реальные) денежные потоки от европейской торговли наркотиками, которые всем оказались особенно нужны в условиях кризиса.

Далее, некоторые специалисты убеждены, что беспрецедентная серия религиозно-политических провокаций, происходящих в ходе нынешнего мирового кризиса — также не лишена «торгово-экономической» подоплеки.

Так, в частности, скандалы вокруг карикатур на пророка Мухаммеда, конечно же, находятся в основном в контексте развернутой в последние годы глобальной мироустроительной игры. Но они — заодно — очень существенно ослабили торговые позиции «виновных» стран Европы в исламском мире. И к такому же результату для торговли США в исламском мире привели «симметричные» провокации в Америке с публичным сожжением Корана.

Перечисленное — не исчерпывает содержания торговых войн, особенно явно развернувшихся в ходе кризиса. Одной из самых серьезных угроз глобальной свободной торговле аналитики называют все более отчетливую концентрацию торговли в рамках региональных торговых блоков.

По данным доклада МВФ, выпущенного в 2010 г., суммарный оборот торговли между основными макрорегионами мира: Азией во главе с Китаем и Японией, Европой и США с Канадой и Мексикой — уже в течение 30 лет «стагнирует» на уровне 12 % от глобального. А остальные 88 % оборота глобальной торговли реализуются внутри макрорегиональных торговых блоков — формальных и неформальных. Это и Евросоюз, и НАФТА (США, Канада, Мексика), и МЕРКОСУР и АЛБА в Латинской Америке, и зона свободной торговли АСЕАН–КНР, и (на постсоветском пространстве) Таможенный союз, и т. д.

Кроме того, в глобальной торговле все большую роль начинают играть двусторонние соглашения. Один из наиболее распространенных типов таких соглашений — переход во взаимной торговле на расчеты в национальных валютах, минуя их конвертацию в основные глобальные валюты — доллар, евро, иену и т. д. Такие соглашения, формально не нарушая правил ВТО, в значительной мере выводят их участников из-под контроля ВТО, поскольку никто не может обязать этих участников использовать при расчетах рыночные (курсовые) оценки валют.

Одна из стран, наиболее активно использующих этот механизм, — Китай, который заодно предоставляет многим партнерам по двусторонним соглашениям крупные юаневые кредиты. Что позволяет ему расширять торговлю со странами, не располагающими свободной долларовой массой, а заодно и «привязывать» к себе участников таких соглашений, расширяя экспансию на новые рынки сбыта. Китай, в частности, с 2008 г. подписал соглашения о торговле и инвестициях с расчетами в национальных валютах примерно с 20 странами мира на общую сумму почти 1 трлн юаней.

Еще один тип двусторонних торговых соглашений — так называемый своп-экспорт, наиболее характерный для торговли нефтью и газом. Пример — соглашение между Туркменией и Ираном, по которому Туркмения поставляет свой газ в регионы Северного Ирана, а Иран от имени Туркмении экспортирует эквивалентные объемы газа со своих терминалов в Персидском заливе.

Эксперты подчеркивают, что описанная выше внутриблоковая и двусторонняя торговля с «близкими» нередко оказывается устойчивой и предпочтительной для ее участников даже в тех случаях, когда она с точки зрения цен и объемов явно менее выгодна, чем сугубо рыночная «свободная» торговля с «дальними».

Причина, на наш взгляд, очевидна.

Еще до кризиса (и тем более в кризисе) в сфере глобальной торговли (и, шире, в сфере глобальной экономики) неуклонно росло взаимное недоверие всех ко всем. И в особенности — недоверие более слабых игроков на мировых рынках как к более сильным игрокам, так и к глобальным организациям вроде МВФ, ВБ, ВТО, в рамках которых «сильные» неуклонно проводили и проводят политику в собственных интересах и против «слабых».

Именно в этом «корень» сокрушительного провала Дохийского раунда переговоров по новому режиму ВТО, о котором мы говорили ранее. Именно по этой причине многие экономисты начинают говорить о неизбежной фактической замене глобального режима ВТО системой макрорегиональных торгово-экономических блоков и двусторонних торговых соглашений, и о кризисе или даже «смерти» торговой глобализации.

Этой тенденции, которую было бы уместно назвать «блокализацией», многие экономисты и политики серьезно опасаются. Так, эксперт по мировой торговле Я. Брахми из Колумбийского университета (один из «архитекторов» ВТО) сокрушается, что «мы тем самым делим на части мировую экономику». При этом и Брахми, и другие аналитики предупреждают, что связанные с распадом режима ВТО межстрановые и межблоковые конфликты могут ввергнуть мир не только в экономический, но и в военно-политический хаос.

Такие предупреждения не беспочвенны. И, значит, нам надо разбираться, каковы позиции в международной торговле у нашей России.

Об этом — в следующей статье.

Россия никогда не была вне системы мировой торговли.

Русские купцы торговали с варягами, степняками и Византией тысячу лет назад.

Не исчезала русская торговля в эпоху, когда Русь была «под Ордой».

Торговые связи с Западом и Востоком наращивались в эпоху становления Московского царства.

Российская империя при Петре Первом и его потомках вела войны и «прорубала окна» на Балтике, Белом и Черном морях, прежде всего, ради более полного и равноправного включения в мировую торговлю.

Разумеется, все это не обходилось без «торгово-военных» эксцессов.

И во времена ранней Киевской Руси, и позднее большой урон русской торговле на Юге и Востоке приносили нападения степняков на торговые купеческие караваны в низовьях Волги и Дона, а также в прикаспийских и причерноморских степях.

Во времена Московской Руси противостояние Москвы с Польшей и Швецией неоднократно прерывало русскую торговлю на Западе.

В XIX веке турки, а затем англичане и французы регулярно нападали на российские торговые суда, идущие из черноморских портов в Средиземное море и Атлантику.

Во время Первой мировой войны и страны Антанты, включая Россию, и германо-австрийский блок предпринимали все возможные военные и политические усилия для нарушения торговых отношений между странами враждебной коалиции.

После Великой Октябрьской революции и Гражданской войны экономика Советской России оказалась в глубокой разрухе. В крайне тяжелом положении был и ее основной традиционный экспортный сектор — зерновое хозяйство. А к этому добавилось не просто враждебное окружение, но и самый жестокий вариант экономической войны — торговая блокада.

Частичный прорыв торговой блокады начался только в 1921 г. заключением временного торгового договора с Великобританией, а затем и с Германией и США. Причем на этом этапе ввиду разрушения экспортного потенциала страны за импорт необходимых товаров Советской России приходилось расплачиваться золотом. И лишь к концу 1920-х гг. внешнеторговый баланс СССР стал практически паритетным, товарный экспорт сравнялся с импортом.

Советское руководство очень хорошо усвоило тяжелейший опыт торговой блокады, когда страна буквально задыхалась без самого необходимого для жизни, и прекрасно видело вызовы враждебного международного окружения, включая риски возобновления вооруженной и торговой войны.

Потому руководство СССР поставило задачу развития советской экономики в режиме «международной торговой безопасности», то есть в направлении максимальной независимости страны от мировой политической и экономической конъюнктуры. И прежде всего, от так называемого критического импорта — необходимости закупать за рубежом такие товары, без которых страна просто не может существовать.

Ведь чем более страна открыта мировым рынкам, чем активнее она участвует в международной торговле — тем сильнее зависит от своих торговых партнеров: от того, сможет ли она далее экспортировать свои товары, чтобы получать за них достаточно количество валюты для импорта, и от того, можно ли гарантировать, что эти партнеры однажды не остановят импорт. То есть не объявят торговую войну и не перестанут продавать стране то, без чего она не может обойтись.

У СССР ни на раннем этапе, ни позже таких гарантий не было. Сохранявшаяся все советские годы довольно глубокая «закрытость» нашей экономики от мировых рынков была непосредственно связана с этим обстоятельством. Забегая вперед, подчеркну, что весь советский период доля внешнеторгового оборота в валовом национальном продукте, за редкими исключениями, не превышала 10 % — против 30–45 % в большинстве «рыночных» стран.

Крупный прорыв международной торговой блокады СССР был связан с Великой депрессией в США и других западных странах. Торговать с нашей страной в этот период — в интересах спасения своих кризисных экономик — захотели все. И, как я уже писал ранее, это имело огромное значение для технологического обеспечения советской коллективизации и индустриализации. В 1931 г. доля СССР в мировом импорте машин и оборудования выросла до 30 %, а в 1932 г. — до 50 %.

Но одновременно этот прорыв торговой блокады имел огромную цену для советского народа. Получить валюту для импорта тракторов, паровозов, станков, заводов с их оборудованием — можно было лишь за счет экспорта того, что страна могла предложить мировым рынкам. А предложить она могла в тот момент в основном зерно. И тяжелейший голод в СССР в начале 1930-х годов, причиной которого стал массированный зерновой экспорт, был той ценой, которую население страны заплатило за коллективизацию, индустриализацию и, в итоге, за способность выстоять и победить в Великой Отечественной войне.

Коллективизация и индустриализация создали в СССР не только мощную индустриальную экономику, но и существенный экспортный потенциал. И гигантские материально-технические затраты СССР в ходе Великой Отечественной войны покрывались далеко не только поставками по ленд-лизу, которые воспевают западные и российские «тамошние» либералы, но и большими масштабами советской торговли как с союзниками в войне против фашизма, так и с нейтральными странами: Ираном, Монголией, Швецией и др.

И конечно же, быстрое (быстрее, чем, например, в Великобритании и Франции) восстановление советской экономики после катастрофических потерь и разрушений войны определялось не только ввозом техники по военным репарациям из побежденных стран (в счет компенсации наших экономических потерь в войне), и не только советским опытом централизованного планового управления, а также массовым энтузиазмом советского народа. Большую роль в послевоенном восстановлении СССР играли и поставки недостающих материалов и оборудования через систему советского экспорта/импорта.

Появление после войны «клуба социалистических стран» и создание в рамках этого клуба экономического объединения — Совета экономической взаимопомощи (СЭВ) — существенно обезопасило всех его участников, включая СССР, от шоков мировой политической и экономической конъюнктуры и рисков новых торговых войн. С этого момента наша международная торговля (экспорт машин, оборудования и сырья для индустриализации союзников, импорт товаров народного потребления и продовольствия) сосредоточилась в основном в рамках соцлагеря и СЭВ. Внешняя торговля СССР в 1950-е гг. на 80 % шла со странами соцлагеря, в том числе на 55 % — с членами СЭВ.

Смерть И. Сталина в 1953 г. привела к фундаментальным изменениям в советском государственном управлении. Падение после Сталина мобилизационного потенциала властных групп было в решающей степени связано с «переходом к коллективному руководству» и «гарантиями недопустимости репрессий». Страх репрессий при всех их несомненных издержках все же поддерживал в советских властных кругах чувство высокой личной ответственности за результат своих решений и действий. А послесталинское «смягчение» и «коллективное руководство» начало формировать в партийной и хозяйственной власти своего рода несменяемые «элитные кланы по интересам» — то, что называется номенклатурой. И, кроме того, привело в становящемся «номенклатурном классе» к известному в социальной психологии «синдрому коллективной безответственности».

В этот период восстановление экономики, включая ее экспортный сектор, оказалось заторможено рядом болезненных «хрущевских» реформ.

Подробно эти сюжеты мы обсудим позже, рассматривая организационную экономическую войну. Здесь же укажем, в порядке перечисления самого важного, преобразование союзных министерств в региональные Советы народного хозяйства и затем обратно, ликвидацию в сельском хозяйстве технологически и кадрово обеспеченной системы крупных машинно-тракторных станций (МТС), а также скандальные эксперименты с повсеместным внедрением в СССР кукурузы вместо традиционных зерновых культур.

Эти реформы привели в советской экономике к ослаблению системы планирования, управления и ресурсообеспечения производства, к нарастающему дефициту продовольственного и кормового зерна, сокращению поголовья скота и даже к возникновению в ряде регионов уже подзабытых со времен войны перебоев в снабжении населения хлебом. И в итоге — вынудили СССР начинать сравнительно масштабный импорт зерна. Причем условия этого импорта, которые навязывали наши противники из «рыночного» лагеря, нередко оказывались невыгодны для СССР и фактически были акциями торговой войны.

Очень крупные подвижки в системе участия СССР в мировой торговле были связаны с открытием в 1960-х годах нефти Западной Сибири. Именно в этот период в советском руководстве начались дискуссии о возможности смены соотношения инвестиций в так называемую «группу А» (производство средств производства) и в «группу Б» (производство предметов потребления).

К середине 1960-х годов СССР в основном решил ключевую задачу безопасности страны — обеспечение ракетно-ядерного паритета с США. В период ожесточенной ракетно-ядерной гонки ответ был ясен: абсолютный приоритет «группы А», а в ней — военно-промышленного комплекса (ВПК). Ослабление темпов этой гонки позволяло выдвигать другие приоритеты.

Открытие крупнейших месторождений нефти, позволяющих получить за счет ее экспорта большой валютный инвестиционный ресурс, поставило вопрос о главных направлениях использования этого ресурса. И было ясно, что одним из приоритетов должно стать повышение уровня и качества жизни наших — тогда живших весьма скудно — граждан.

В возникшей (но достаточно прочно закрытой от общества) дискуссии «коллективного руководства» основные позиции были следующими.

Одна из групп в руководстве страны считала, что нужно использовать «нефтяные» деньги для увеличения социальной поддержки населения и наращивания производства продовольствия и предметов потребления («группа Б»), и в итоге обеспечить максимальную независимость страны от импорта и новых эксцессов «торговых войн». А для этого надо системно развивать и технологически перевооружать сельское хозяйство, легкую промышленность, производство бытовой техники, радиоэлектроники и т. д.

Другая группа руководства считала, что, конечно, население и промышленность предметов потребления «подпитать» немного надо, но затевать крупную промышленную перестройку с ориентацией на «группу Б» не следует. Эта группа утверждала, что поток валюты от нефтегазового экспорта позволит покупать все необходимое из продовольствия и товаров народного потребления за рубежом. Однако при необходимости смены государственных приоритетов (нужно думать не только о торговых войнах — мало ли что может произойти!) будет возможность перебросить валютный поток на другие инвестиционные направления.

Конечно же, за этой позицией стояли интересы мощных властно-элитных кланов «старых» отраслей тяжелой промышленности (уголь, металлургия, машиностроение и т. д.), а также военно-промышленного комплекса: именно его представители, ссылаясь на продолжение холодной войны с Западом, выдвигали тезис «мало ли что может произойти».

Кроме того, здесь стоит упомянуть некоторые (скажем так, не вполне конспирологические) сообщения осведомленных немолодых экспертов. Которые утверждают, что уже в тот момент ряд советских элитных кланов всерьез раздумывал о проекте объединения СССР с Европой против США (один из вариантов знаменитой концепции «конвергенции», о которой мы поговорим позже) на условиях «советское сырье и ядерный «зонтик» — в обмен на европейские технологии и технику».

Так это или иначе, но в дальнейшей советской реальности развитие нашего хозяйства в значительной степени определялось экспортом сырья низкого передела (в первую очередь, нефти, металлов и позже газа) и военной техники в обмен на импорт товаров народного потребления и продовольствия (прежде всего, зерна). Это во многом определило инерцию советского «сырьевого перекоса», который далее многократно усугубился в перестроечную и «рыночную постперестроечную» эпоху.

Кроме того, в 1960-х годах и позже серьезное «проблематизирующее» влияние на развитие советской экономики и ее позиции в мировой торговле оказали противоречивые эксперименты по введению в хозяйственную и управляющую системы элементов рыночных отношений — в виде различных вариантов так называемого хозрасчета. (Что, отмечу в скобках, вновь возвращает нас к вопросу о будораживших часть советской элиты проектах объединения с Европой!..).

Впрочем, об этом мы, опять-таки, будем подробно говорить позже.

Здесь же подчеркнем, что рассмотренные выше крупные решения, определявшие структуру и пути развития советской экономики, в очень большой степени определили заметное снижение как общеэкономической, так и «торгово-военной» устойчивости хозяйственного комплекса СССР.

О том, к чему это привело — поговорим в следующей статье.

Рассмотренные в предыдущей статье решения партийного и хозяйственного руководства СССР о существенном переносе акцента во внешней торговле на валютное обеспечение за счет массированного экспорта сырья (прежде всего, нефти) и вооружений — не могли не снизить «торгово-военную устойчивость» нашей страны.

В то же время, конечно, полной ложью являются рассуждения зарубежных и наших «доброжелателей» о том, что ничего качественного и современного «для народа» и экспорта советская экономика тогда не производила. Принятые в середине 1960-х годов государственные решения об инвестиционной «подпитке» сельского хозяйства и производства предметов потребления дали серьезные результат — выход на самообеспечение страны основным продовольствием и товарами первой необходимости вполне приемлемого потребительского качества.

Кроме того, на внутренний рынок страны и на экспорт — и не только в страны СЭВ — шли товары, разработанные и изготовленные с участием мощных, хорошо оснащенных и современных структур военно-промышленного комплекса страны и машиностроительных отраслей (от радиоприемников, телевизоров, холодильников и стиральных машин до современных станков и прокатных станов). Которые, редко имея особо привлекательный дизайн, были — в отличие от большинства аналогичной импортной продукции — очень надежными и долговечными. С 1970-х гг. доля машин и оборудования в советском экспорте постоянно составляла весомые 15–18 %.

Темпы роста советского ВВП в 1970-х годах оказывались выше, чем у конкурентов из «капиталистического» блока, уровень и качество жизни большинства населения СССР непрерывно росли, а внешнеторговый баланс страны (соотношение экспорта и импорта) был устойчиво положительным.

Тем не менее, ставка на сырьевой и оружейный экспорт, позволив решить главные проблемы обеспечения населения необходимой импортной потребительской продукцией, во многом затормозила технологическое развитие «неприоритетных» отраслей экономики страны (в том числе, сельского хозяйства, инфраструктуры автомобильных и железных дорог и ряда ключевых промышленных отраслей) — прежде всего, в пользу ВПК.

Это отчетливо отражалось в том, что «гонка вооружений» в СССР развивалась — далеко не всегда оправданно — одновременно по двум крайне затратным направлениям. Параллельно шли и крупномасштабное производство новых типов «традиционного» (авиационного, морского, танкового, артиллерийского, стрелкового и т. п.) оружия, и крупномасштабное производство новых типов ракетного, ядерного, противоракетного и т. д. оружия и систем их применения.

Денег на столь масштабные военные программы СССР хватало главным образом благодаря тому, что после войны Египта и Сирии с Израилем в 1973 г. арабские нефтедобывающие страны, входящие в нефтяной картель ОПЕК, фактически начали «торговую нефтяную войну» против США и стран Европы, поддержавших Израиль. Америке было объявлено нефтяное эмбарго, Европе — очень крупные нефтяные «наценки».

В результате за три месяца с ноября 1973 г. (начало эмбарго) мировые цены на нефть «взлетели» с $3/барр до $12/барр и росли далее. Некоторые «злые языки» на Западе до сих пор считают, что и эта война, развязанная против Израиля арабскими союзниками СССР, и последующий рост мировых цен на нефть — были торгово-экономической «спецоперацией» Советского Союза, который в тот момент активно выходил с экспортом своей «большой нефти» на европейские рынки.

Именно относительное «изобилие» советского внешнеторгового баланса, возникшее в результате нефтяного ценового скачка 1970-х, плюс непрерывно возрастающие в послесталинскую эпоху аппетиты «военных» властно-элитных кланов предопределили возможность финансирования столь масштабных и широких программ советского ВПК.

«Невоенные» хозяйственные отраслевые кланы также нередко «вбухивали» огромные средства в малоэффективные проекты вроде «заводов на голом месте», куда было невозможно ввиду отсутствия инфраструктуры для жизни набрать квалифицированный производственный персонал. Но ВПК становился — прежде всего, на деньги от нефтяного и оружейного экспорта — своего рода «государством в государстве». Все более изолированным — и своей особой ролью в обеспечении безопасности страны, и (часто совершенно неоправданной) секретностью — от остальной экономики. В результате все лучшие (инвестиционные, материальные, кадровые) ресурсы концентрировались в основном в ВПК, а другим отраслям доставались «по остаточному принципу».

Наши либералы наговорили сорок бочек арестантов о том, что одного этого остаточного принципа было достаточно, чтобы неминуемо разрушить советскую экономику. Но это, безусловно, не так.

Я вовсе не хочу сказать, что модель остаточного принципа была наиболее эффективна. Однако главное было не в этом. Если бы эта модель обеспечивала передачу новых технологий, создаваемых в советском ВПК, в гражданский сектор, мы бы жили сейчас при развитом социализме.

Возможно, были и более эффективные решения. Я не хочу здесь это обсуждать. Пока же никто из тех, кто исследовал эту очень сложную тему, убедительных доказательств преимущества других решений не предъявил.

Для нас же очевидно другое, что если бы остаточный принцип обеспечения гражданских отраслей дополнялся передачей в эти отрасли разработанных в ВПК новых технологий, — все было бы в порядке. Однако кто-то зачем-то этот канал перекрыл. Ссылаясь на секретность, разумеется.

Причем тут секретность? Разве американцы не передавали свои технологии из ВПК в гражданскую сферу? Разве это мешало им охранять военные секреты? Нет, дело было в чем-то другом. И приходится признать, как это ни печально, что кому-то захотелось перекрыть технологический кровоток между ВПК и гражданским сектором для ослабления советской экономики.

Да, если бы гражданский сектор развивали не по остаточному принципу, такое перекрытие не было бы столь опасным. Но если для него была выбрана «остаточная» модель — как можно было перекрывать последний спасительный канал перетока технологий? Приходится признать, что это могло произойти только в одном случае — если очень умные разрушители, ссылаясь на секретность, подхлестывали раж дураков и параноиков.

Именно коварное объединение двух моделей: модели обеспечения гражданского сектора по остаточному принципу и модели перекрытия перетока технологий в этот сектор из ВПК — породило страшную, тупиковую ситуацию. Не имея достаточных ресурсов для собственного технологического развития (в том числе, для инвестиций в передовые НИР и НИОКР), гражданские отрасли были вынуждены в очень большой мере ориентироваться на фактическое копирование технологий, созданных на Западе, или просто на закупки западного оборудования.

Однако чаще всего получить такое оборудование и технологии наиболее современного уровня оказывалось трудно или просто невозможно.

Еще в 1949 г., в момент развертывания холодной войны против СССР и «советского блока», «клуб» западных стран по инициативе США учредил «Координационный комитет по экспортному контролю» (КОКОМ), призванный ограничивать торговлю с «Советами». Это была открытая торговая война. КОКОМ, куда вошли практически все страны НАТО, регулярно составлял и уточнял списки «стратегических» технологий и продукции, запрещенных к экспорту в страны «восточного блока», и контролировал соблюдение этих запретов.

В 1970-х годах, на фоне роста экономической и военной мощи СССР (и, добавим, кризиса на Западе, в том числе связанного с резким ростом цен на нефть), списки КОКОМ последовательно расширялись, а соблюдение запретов ужесточалось. И в результате «невоенные» отрасли советской экономики могли получать с Запада только оборудование и технологии, так сказать, второй свежести. Что консервировало или даже усугубляло технологическое отставание «мирных» отраслей нашей промышленности. И отчетливо отражалось в снижении важнейшего показателя глобальной (в том числе, экспортной) конкурентоспособности — темпов роста производительности труда.

Так, по данным опубликованных на рубеже 1990 г. анализов развития советской экономики (сопоставление данных официальной советской статистики с западными оценками), среднегодовые темпы роста производительности труда в СССР (в %) менялись следующим образом:

Из этого графика — даже если ориентироваться на официальную советскую статистику — видно, что темпы роста производительности труда в СССР начиная с 1970-х годов были не выше, чем у наших основных «западных» конкурентов (там — в среднем 3–4 %), и существенно ниже, чем у быстро набиравших силу в этот период Японии и азиатских «тигров» (там — в среднем более 6 %).

В результате конкурентоспособность многих советских экспортных товаров (за исключением сырьевого и военного экспорта, а также части продукции высокотехнологичного машиностроения и станкостроения) снижалась не только на «капиталистических» рынках, но и на рынках «дружественных» стран СЭВ. То есть, поздний СССР постепенно проигрывал соревнование с капиталистическим миром в глобальной торговой конкуренции.

А на рубеже 1970–80-х гг. Запад решил развязать против СССР системную войну на всех фронтах.

Началась эта война на мироустроительном фронте. Как сейчас уже описано в многочисленных публикациях, в этот момент и в США, и в Европе была сделана серьезная ставка на идею Збигнева Бжезинского о давлении на СССР через создание «исламской дуги нестабильности» на южных границах (то, что Бжезинский называл «советским южным подбрюшьем»).

В январе–апреле 1979 г. в Иране вполне лояльный к СССР шахский режим сменился радикально-исламистским режимом Хомейни, сразу объявившим СССР «вторым» (после США) «шайтаном» (то есть, дьяволом), и начавшим политические и военные провокации не только на советской границе, но и в республиках Средней Азии.

В Афганистане с осени 1978 г. развернулся острый конфликт между этноплеменными фракциями правящей Народно-демократической партии Афганистана: преимущественно пуштунской «Хальк» («Народ») и преимущественно таджикской «Парчам» («Знамя»). Причем в начале 1979 г. США (как позже признал сам Бжезинский, по его инициативе) и Саудовская Аравия начали через Пакистан массированные поставки в Афганистан оружия. В стране разгоралась ожесточенная гражданская война с отчетливым исламистским «запахом».

Советское руководство сразу поняло как связь событий в Иране и Афганистане, так и то, что они представляют для СССР одновременно идеологическую, политическую и военную угрозу. И в декабре 1979 г. приняло решение о вводе советских войск в Афганистан.

В 1980 г. в Польше, к этому моменту охваченной глубоким экономическим кризисом и влезшей в крупные долги перед западными кредиторами, возникли (вначале на Гданьской судоверфи, а затем и в других отраслях, в том числе угольной и металлургической) крупные забастовки. Которые сразу получили политическую поддержку Ватикана (благодаря недавно избранному Папой польскому кардиналу Каролю Войтыле) и США. Эти забастовки быстро переросли в массовое антивластное профсоюзное движение «Солидарность», дополнившее экономический кризис кризисом политическим.

В результате с начала 1980-х годов советские валютные поступления от экспорта пришлось в нарастающих масштабах тратить и на укрепление границы с Ираном в Туркмении и Узбекистане, и на ведение войны в Афганистане, и на валютную подпитку Польши, оказавшейся на грани социально-политического взрыва. По имеющимся оценкам, с 1981 г. СССР тратил на афганскую войну от 3,5 до 5 млрд долларов в год, а на экономическую помощь Польше (а затем Чехословакии и другим кризисным странам СЭВ) — от 2 до 4 млрд долларов в год.

А в начале 1981 г. на президентский пост в США вступил Рональд Рейган, истово ненавидевший Советский Союз и прямо называвший его «империей зла». В команду Рейгана вице-президентом вошел бывший глава ЦРУ Джордж Буш-старший, министерство обороны возглавил Каспар Уайнбергер, а ЦРУ — Уильям Кейси.

Эта команда поставила своей прямой и приоритетной целью уничтожение СССР преимущественно экономическими методами. Кейси, который стал чуть ли не основным идеологом и «мотором» данного проекта, сформулировал задачу так: «Большая тайная война, чтобы разорить Советы».

Сейчас основные этапы и направления этой тайной американской войны против СССР уже достаточно детально раскрыли многие исследователи. В том числе американские, которые сделали это с явной гордостью за ошеломляющий успех своей страны. Одно из наиболее полных описаний этой войны принадлежит Петеру Швейцеру (книга «Victory. Роль тайной стратегии администрации США в распаде Советского Союза и социалистического лагеря»).

О том, как разворачивалась эта война, и к чему привела — в следующей статье.

Разработанный и реализованный командой Рейгана стратегический план войны на уничтожение СССР – в каком-то смысле является «хрестоматийным образцом» современных системных войн, где главным оружием оказывается экономическое подавление противника. Не случайно задача этой войны была поставлена именно экономически: «разорить Советы». И потому нам следует обсудить ход и результаты этой войны достаточно подробно.

Глава ЦРУ при Рейгане Уильям Кейси уже в конце 1980 г. начал создавать концепцию торгово-экономической войны против СССР. При этом Кейси не скрывал, что это будет именно секретная война и что ЦРУ будет в ней играть ключевую роль. Во время сенатских слушаний по безопасности 13 января 1981 г. Кейси заявил, что намерен свести к минимуму отчетность своего ведомства перед законодателями: «…жесткая подотчетность может помешать исполнению задач. Пришло время ЦРУ вернуться к традиционной секретности при проведении операций…».

С этого момента Кейси создает (в ЦРУ, других ведомствах США и бизнес-сообществе) специальный аппарат экономической войны, который далее разверстывает задачу тайных спецопераций против СССР по следующим основным направлениям:

• максимально препятствовать советскому сырьевому (прежде всего, нефтегазовому) и военному экспорту;
• заставить СССР тратить валютные поступления от экспорта на цели, не связанные с развитием его собственной экономики. Включая поддержку кризисных стран соцлагеря (прежде всего, Польши) и войну в Афганистане;
• блокировать важнейшие направления советского импорта. В первую очередь — импорта новых западных технологий и современного промышленного оборудования;
• заставить СССР ввязаться в новый раунд «гонки вооружений». В особенности таких высокотехнологических и высокозатратных вооружений, создание которых будет Советский Союз экономически истощать;
• развернуть кампанию дезинформации советских властных, промышленных, научных кругов о военных и технологических приоритетах США и о новых военных и гражданских технологиях. Побудить руководящие органы СССР направлять ресурсы на достижение ложных целей;
• подорвать кредитоспособность СССР и его союзников и лишить их возможности получать недорогие долгосрочные кредиты западных банков;
• наконец (не в последнюю очередь!) — максимально оборвать экспортно-импортные связи СССР с Европой, и в особенности зависимость Европы от импорта советских энергоносителей.

Что, на наш взгляд, показывает, что в США к сообщениям о рассмотрении элитами Европы и СССР возможности стратегического антиамериканского альянса отнеслись очень серьезно.

Весной 1981 г. по поручению Кейси проводится составление перечня оборудования и технологий, в которых больше всего нуждается СССР. И уже в октябре Таможенное управление США начинает спецоперацию «Exodus» («Исход») по ограничениям американской технологической торговли со странами соцлагеря.

И также весной 1981 г. Кейси предложил ряду крупных американских бизнесменов дать подписку о сотрудничестве с ЦРУ и начать распространять в Европе слухи о том, что Польша неплатежеспособна. А значит, нужно срочно «вынимать» оттуда выданные ранее кредиты. В июле 1981 года комитет банков США под патронажем вице-президента «Чейз Манхэттен Бэнк» Роджера Робинсона провел переговоры с 400 международными банками. Было принято решение немедленно истребовать от Польши $2,7 млрд ее долгов по кредитам.

Москва была вынуждена реагировать, чтобы в Польше не начался полный политический хаос. В итоге с осени 1980 до осени 1981 г. СССР пришлось выделить Польше $4,5 млрд помощи.

Однако, несмотря на эти советские финансовые вливания, растущая политическая и финансовая поддержка польского антивластного движения «Солидарность» со стороны США и Ватикана неуклонно разогревала политический кризис. И 12 декабря 1981 г. правительство Польши ввело в стране военное положение.

США заявили, что военное положение в Польше объявлено «под диктатом Москвы». И 29 декабря Р. Рейган объявил эмбарго США на участие американских компаний в советских экономических проектах.

Речь шла, прежде всего, о строительстве советского газопровода Уренгой — Помары — Ужгород, который выходил в Чехословакию и далее соединялся с европейской газопроводной сетью. Этот газопровод должен был резко увеличить советские поставки газа в Европу (и, соответственно, валютные поступления СССР от экспорта). Американское эмбарго наносило удар и по проектам разработки газовых месторождений на Сахалине с участием Японии: там использовались технологии и оборудование, принадлежащее американским корпорациям General Electric, Dresser Industries, Schlumberger и др.

Американцы нащупали направление удара точно. Две нитки советского газопровода могли дать СССР прирост внешней торговли примерно на $30 млрд, то есть почти удвоить советские валютные поступления от экспорта. А также — что не менее важно — увеличить зависимость Европы от советского газа почти до 60 % общего газового баланса.

Допускать этого США не хотели. Эксперты Кейси начали прорабатывать альтернативные варианты поставок газа в Европу, которые могли бы убедить европейцев отказаться от поддержки советских газовых экспортных проектов. Европе было предложено обсудить: наращивание добычи газа на голландских месторождениях в Северном море, строительство морского газопровода из Алжира и даже (в условиях накаленных отношений США и Европы с хомейнистским Тегераном!) разработку газовых резервов Ирана и их поставку в Европу по газопроводу, идущему через Турцию и Грецию.

Но Европе новые советские газопроводы были нужны не меньше, чем СССР. И не только из-за потребности в газе. Экономический кризис привел к тому, что обрушивались рынки сбыта, и безработица выросла до уровней, которых в Европе не было с середины 50-х годов: 8 % в Германии, 9 % во Франции и 14 % в Великобритании.

И потому Европа была готова давать СССР выгодные кредиты (ее банки имели большой свободный финансовый ресурс ввиду кризисного падения спроса на деньги) и, главное, обеспечить поставки оборудования и материалов (трубы, компрессоры, турбины газоперекачивающих станций и т. д.) под частичную оплату будущими поставками газа. Контракты на это оборудование не только оживляли европейскую промышленность и торговлю, но и создавали в Европе десятки тысяч столь необходимых рабочих мест.

Потому европейские лидеры не только не присоединились к бурному возмущению США военным положением в Польше (так, германский канцлер Гельмут Шмидт заявил, что в условиях острых массовых волнений«военное положение в Польше было неизбежно»), но и назвали американское эмбарго «объявлением Советскому Союзу экономической войны».

Основания для этого европейцы видели не только в американских санкциях. В конце 1981 г. в американскую прессу просочились сообщения о том, что глава Минобороны США Каспар Уайнбергер и его зам Джон Пойндекстер дорабатывают секретный пятилетний план подрыва могущества СССР для своего ведомства, причем в этом плане ведущая роль отводится суперсовременному американскому оружию и торговой технологической войне.

На саммите НАТО в начале 1982 г. главы МИД ведущих стран Европы заявили, что их страны не станут нарушать американских санкций, но сами продолжат участвовать в советском газовом проекте. И почти сразу французская корпорация Alsthom, производящая по лицензии General Electric лопатки и валы для турбин газоперекачивающих станций, заключила с СССР (получив «добро» правительства Франции!) соглашение о поставках этих деталей. То есть уже к лету 1982 г. стало ясно, что европейские компании игнорируют решения саммита НАТО и откровенно вытесняют с советского рынка американцев.

В марте 1982 г. президент США Рейган утверждает секретную «Директиву по защите национальной безопасности» NSDD-32 с основой задачей«применения экономических, дипломатических и тайных мер для нейтрализации усилий СССР по удержанию в своих руках Восточной Европы». Директива предписывала «тайную поддержку подпольной деятельности, направленной на свержение власти коммунистов в этом регионе… интенсификацию психологической войны… поиск дипломатических и торговых способов ослабления зависимости польского правительства от Москвы».

В Польшу еще более широким потоком (в том числе, по каналам католической церкви) пошли деньги. Через Швецию в польские балтийские порты тайно доставлялось оборудование для связи и подпольной печати агитационных материалов. США активизировали в стране вербовочно-агентурную работу, в особенности в кругах политической и хозяйственной элиты. Через радиостанции «Свобода» и «Свободная Европа» против СССР, Польши и других стран соцлагеря была развернута беспрецедентная кампания идеологической и психологической войны. Одновременно западные банки практически прекратили выдачу соцлагерю новых займов, и все настойчивее требовали от Польши, а затем Венгрии, Румынии, ГДР — возврата прежних кредитов.

На совещании лидеров промышленно развитых стран мира в начале июня 1982 г. Рейган выразил возмущение тем, что Франция подписала с СССР очередное долгосрочное кредитное соглашение. После чего предложил Европе «компромисс» по советскому газовому проекту: допустить строительство только одной из двух ниток газопровода, но одновременно прекратить его кредитование европейскими банками, а также ввести жесткие ограничения на поставки СССР западных технологий.

В итоговом коммюнике совещания было аккуратно написано, что европейцы «согласились на выгоды от ограничения торговли с СССР». Однако президент Франции Ф. Миттеран и канцлер Германии Г. Шмидт демонстративно ушли с церемонии торжественного закрытия саммита. То есть стало ясно, что Европа торговые (и финансовые, и энергетические) соглашения с Советским Союзом разрывать не намерена.

Вернувшись в США, Рейган объявил решение о распространении американского эмбарго против СССР на все корпорации и страны, которые используют американские лицензии, а также на оборудование, приборы и материалы, изготовленные с использованием американских технологий. В Европе это решение вызывало бурю возмущения. Чуть не все европейские лидеры (включая очень дружески настроенную к Рейгану Маргарет Тэтчер) высказали публичный протест и заявили, что это эмбарго соблюдать не будут.

Однако решились на исполнение этого обещания немногие. Слишком сильно европейская торговля зависела от крупнейшего американского рынка. И очень скоро советские промышленные проекты (прежде всего, газопровод) столкнулись с сокращением ранее согласованных западных технологических поставок. Если в конце 1970-х годов доля высокотехнологичных товаров в американском экспорте в СССР превышала 30 %, то к 1982 г. она упала до 7 %. И та же тенденция начала проявляться в торговле с Европой.

Советское руководство быстро поняло, что против страны началась полномасштабная торгово-технологическая война. И начало принимать контрмеры по следующим направлениям:

• закупка образцов необходимого оборудования и технологий через «третьи страны»;
• получение технологической информации (чертежи, спецификации, сборочные и эксплуатационные инструкции и пр.) методами промышленного шпионажа;
• форсированная разработка в советских НИИ и лабораториях на основе полученных образцов и техдокументации отечественных аналогов западных промышленных установок, приборов, материалов. Для чего в этих НИИ и лабораториях концентрировались (то есть изымались из других отраслей народного хозяйства) огромные финансовые, научно-инженерные, технологические и материальные ресурсы.

США ответили уже в ноябре 1982 г., когда Рейган подписал директиву NSDD-66, подготовленную вице-президентом «Чейз Манхэттен Бэнк» Р. Робинсоном. Документ ставил цели: «добиться согласия европейских союзников выделять Москве кредиты только по рыночным курсам; исключить доступ советской экономики и ВПК к современным западным технологиям; находить источники энергоресурсов, снижающие зависимость Европы от поставок советского газа до уровня не более 30 % потребностей».

ЦРУ по приказу Кейси начало реализацию программы массированной технологической дезинформации СССР. В программу входило учреждение в Европе, Азии, Латинской Америке специальных фирм-посредников, которые продавали советским контрагентам (причем с большими наценками «за риск») оборудование, приборы, технологическую документацию с продуманными фальсификациями и дефектами.

В итоге лишь контракты на поставки труб большого диаметра из Европы (прежде всего, из Германии) шли в основном по графику. С остальным оборудованием дело было плохо. Советские аналоги техники на основе фальсифицированных образцов и документов не работали или запаздывали из-за необходимости доработки. Строительство газопровода неумолимо затягивалось. Ряд других крупных советских промышленных проектов пришлось «заморозить». Кредиты на Западе СССР становилось получить все труднее. Вдобавок к началу 1983 г. США «продавили» в Международном энергетическом агентстве соглашение с Европой о том, что ее зависимость от поставок советского газа не должна превышать 30 %.

А одновременно США развертывали против СССР все более жесткую войну как на других «экономических» «фронтах», так и на совсем иных «фронтах», на первый взгляд не имеющих отношения к экономике.

Об этой войне — в следующей статье.

Важнейшим направлением системной войны США против СССР было афганское. Как я уже подчеркнул в предыдущей статье, поставки оружия афганским исламским радикалам США начали весной 1979 г. То есть не в ответ на советскую экспансию в Афганистане (как кричала вся мировая пресса), а почти за полгода до того, как в Афганистан вошли советские войска.

Сейчас эти события уже открыто описаны американскими, в том числе спецслужбистскими, аналитиками. Известно, в частности, что поставки оружия и боеприпасов афганским моджахедам финансировались в основном Саудовской Аравией и США и шли через Пакистан. Сначала для этого закупалось в основном оружие советского образца, произведенное в Египте, Ливии, Сирии и так далее. И моджахеды жаловались на его качество. А США нужно было нарастить сопротивление моджахедов, чтобы увеличить совокупные затраты СССР в Афганистане. Неслучайно цель системной войны против нашей страны была сформулирована так: «разорить Советы».

Моджахедам нужно было поставлять оружие большей мощности и лучшего качества. И к этому США привлекли Китай.

В 1981 г. глава ЦРУ У. Кейси прилетел в Пекин (с которым у СССР были очень натянутые отношения со времен конфликта на острове Даманский в 1969 г.). Темой переговоров стали закупки у Китая качественного стрелкового и артиллерийского вооружения.

Пекин сразу согласился на сделку. И далее ЦРУ координировало все поставки вооружений в Пакистан. А затем офицеры пакистанской межведомственной разведки ISI с участием под контролем спецгрупп из ЦРУ перевозили оружие и боеприпасы в приграничную Кветту, переправляли через афганскую границу и распределяли между отрядами моджахедов.

Уже в 1981 г. этот поток вооружений превысил 10 тыс. тонн, к 1983 г. перевалил за 40 тыс. тонн в год, а к 1985 г. достиг 65 тыс. тонн в год. Причем если начинали войну моджахеды в основном с ручным стрелковым оружием и гранатами, то далее у них последовательно появлялись портативные радиостанции, снайперские винтовки, ночные прицелы, противотанковые гранатометы, полевые минометы, противопехотные и противотанковые мины, а затем и тяжелое вооружение. Включая 122-мм гаубицы и ракетные пусковые установки с дальностью стрельбы более 15 км, которые ночью вывозили на позиции вдоль пограничной Амударьи для массированных обстрелов военных и гражданских целей на советской территории.

Важнейшую роль в принятии США решений о расширенных поставках в Афганистан современных вооружений сыграла утвержденная Р. Рейганом в январе 1983 г. директива по национальной безопасности NSDD-75. В этой директиве был фактически официально снят с «повестки дня» принцип мирного сосуществования двух систем, и впервые с 1950-х годов ясно и определенно сформулирована политическая задача США: «Изменение советской системы с помощью внешнего нажима».

Наша пятая колонна (Сванидзе, Млечин и другие) навязывают обществу представления о том, что СССР развалился сам, в силу экономической неэффективности. Но как в это вписывается такая директива — кстати, лишь одна из множества аналогичных? Все эти директивы ставили целью максимально перегрузить экономику СССР за счет нарастающих «внешних нажимов» — как военных, так и иных.

Так, в марте 1985 г. Рейган подписал директиву NSDD-166, где конечной целью был назван «решительный разгром советских вооруженных сил в Афганистане».

Приоритетом действий было объявлено лишение советских войск господства в воздухе. Для чего Рейган санкционировал и провел через Конгресс продажу Саудовской Аравии и Пакистану (якобы для защиты от иранской авиационной и ракетной угрозы) наиболее мощного и современного оружия ПВО — переносных комплексов «Стингер», обладавших высокочувствительными головками самонаведения и работавшими по принципу «выстрелил и забыл».

Подчеркну, что на тот момент США не поставляли «Стингеры» даже большинству своих союзников по НАТО. А тут огромная часть этих комплексов оказалась в руках афганских моджахедов. И советская авиация в Афганистане начала нести все более тяжелые потери.

Далее, с самого начала афганской войны и ЦРУ, и пакистанская ISI снабжали моджахедов разведывательной информацией. А в начале 1985 г. Пентагон скорректировал «для Афганистана» орбиту одного из разведывательных спутников. После чего к афганским моджахедам начали оперативно поступать спутниковые фотографии дислокации и передвижения советских войск.

Одновременно уже с 1982 г. американские и пакистанские инструкторы развернули в лагерях, созданных вблизи афганской границы, массовую подготовку боевиков, обученных обращению с любым оружием, диверсионным действиям и методам ведения партизанской войны. Причем засылали в Афганистан как моджахедов, подготовленных в этих лагерях, так и профессиональные группы пакистанского спецназа.

Спецназовцы, начиная с 1983 г., действовали не только на афганской территории, но и проводили диверсионные рейды в Таджикистан, Узбекистан, Туркмению. Они минировали и взрывали советские баржи, идущие по Амударье, мосты, дороги, запасы горючего, линии электропередач, газопровод, шедший из Северного Афганистана в СССР, нападали на таможенные посты, пограничные патрули и даже на крупные советские гражданские и военные объекты. То есть, переносили террористическую войну на советскую территорию.

В результате советские войска с каждым годом несли все более тяжелые потери в численном составе и военной технике, а советская экономика — и это здесь для нас важнее всего — принимала на себя все более тяжелую финансовую нагрузку афганской войны. И буквально сгибалась под этой нагрузкой. Американские и европейские аналитики указывают, что уровень этой дополнительной нагрузки к 1986 г. достиг, по разным оценкам, от 4 до 5,5 млрд долларов в год. Вот вам и «естественный крах советской экономики по причинам ее плановой неэффективности», «социалистичности» и так далее! Порядка 5 млрд тогдашних долларов избыточной нагрузки только по причине невероятно мощной поддержки афганских моджахедов!

А в это же время еще одним фактором дополнительной финансовой нагрузки СССР стал рост военно-политической напряженности в отношениях между Советским Союзом и Китаем. Китай и поставками оружия в Афганистан, и мощной пропагандистской антисоветской кампанией, направленной на республики Средней Азии, откровенно поддерживал афганские спецоперации США. То есть фактически вел с нашей страной необъявленную войну. В результате СССР был вынужден нести огромные затраты на содержание на советско-китайской границе военной группировки численностью в десятки дивизий.

Руководство США и далее настойчиво искало возможности снизить советские доходы от экспорта и увеличить совокупные советские расходы, в том числе расходы на импорт.

СССР уже в 1970-х годах, исполняя государственные программы повышения внутреннего производства мяса и молока, начал в нарастающих масштабах импортировать кормовое зерно. В 80-х годах СССР стал крупнейшим мировым импортером зерна. В 1982 г. советский импорт достиг почти 30 млн тонн, а в 1984 г. — 46 млн тонн.

Кейси попытался создать из крупнейших мировых экспортеров зерна международный картель, чтобы повысить цены на зерно и контролировать зерновой экспорт в СССР. С повышением цен у Кейси не получилось, но картель все же был фактически создан — в составе США, Канады, Аргентины и Китая. Эти страны согласились поставлять зерно в СССР только по долгосрочным контрактам с оговоренным объемом импорта.

В результате советский импорт зерна — не менее 9 млн тонн из США, не менее 5 млн тонн из Канады, не менее 4 млн тонн из Аргентины и не менее 1,5 млн тонн из Китая — шел даже в те годы, когда в СССР были хорошие урожаи, и страна в таком количестве зерна не нуждалась. Доходило до того (вопиющая бесхозяйственность или нечто гораздо худшее?), что импортированное за валюту зерно сгнивало в советских портах на сухогрузах и складах.

Одновременно США вынуждали СССР включаться во все более затратную гонку вооружений. С 1980 по 1985 г. Америка удвоила оборонные расходы и (что еще важнее) расходы на высокотехнологичные военные исследования и разработки. При этом особенно мощный удар по советской экономике (согнувшейся еще и под этой нагрузкой — а что прикажете делать?), был нанесен в начале 1983 г., когда в США была принята так называемая Стратегическая оборонная инициатива (СОИ), которую сразу окрестили программой «Звездных войн».

Целью программы стала разработка всеохватывающей системы противоракетной обороны с элементами космического базирования. Основные задачи СОИ: обеспечить господство США в космосе за счет развертывания ударных космических вооружений, основанных на новых физических принципах и способных уничтожать баллистические ракеты противника и их боевые блоки на всех участках траекторий полета.

Очевидно, что такого рода космические вооружения, поставленные на боевое дежурство, могли бы не только «обнулить» советский потенциал ракетно-ядерного сдерживания, но и использоваться для ударов из космоса по советским военным, промышленным, гражданским объектам. То есть сама заявка на СОИ уже ломала тот ракетно-ядерный паритет между США и СССР, который в течение нескольких десятилетий воспринимался во всем мире как главная гарантия от развязывания ядерной войны.

Как позже признавали некоторые американские ученые и политики, программа СОИ была в значительной мере блефом: основные ее направления если и могли быть в принципе технологически реализованы, то лишь в очень далекой перспективе. Однако в СССР эта программа была воспринята с крайней тревогой. И вынудила руководство страны отвлечь из мирных отраслей экономики огромные финансовые, материальные, научные и инженерные ресурсы — на «ответ на СОИ».

Как подчеркивают осведомленные эксперты, ряд высокозатратных решений об одновременном направлении ресурсов и на «симметричные», и на «асимметричные» ответы на СОИ был в большой степени связан с той «властной чехардой», которая наступила в СССР после смерти в 1982 г. генсека КПСС Леонида Брежнева. Недолгое (1982–1984 гг.) властвование Юрия Андропова, а затем, после смерти Андропова, Константина Черненко (1984–1985 гг.) — существенно хаотизировали клановый баланс в высшей советской партийно-хозяйственной номенклатуре. И привели к весьма болезненному для страны, и без того находившейся в очень сложной экономической ситуации, распылению ресурсов на различные варианты ответов на этот американский вызов.

История СОИ и создания советского ответа на эту программу — отдельная тема для рубрики «классическая война». Здесь же я подчеркну, что в 1984 г. США добились от своих партнеров по НАТО их финансового и технологического включения в программу СОИ. Что создало для СССР дополнительные сложности и в части разработки ответов на СОИ (а также финансовых затрат на эти ответы), и в части технологического импорта из Европы (еще одна искусственно созданная нагрузка на экономику).

Следующий американский удар по СССР был в валютной сфере. Основные советские валютные поступления шли с нефтяного рынка, где расчеты традиционно производились в американских долларах. И США, начиная с осени 1984 г., в течение года провели (говорилось, что для повышения конкурентоспособности американского экспорта) девальвацию доллара на 25 %. Теперь СССР получал от экспорта нефти на четверть подешевевшие доллары, а импортировать из Европы оборудование и потребительские товары должен был за подорожавшие национальные валюты. Сальдо советского торгового баланса неуклонно уменьшалось.

Именно в этот момент Кейси и его «сотрудники» из сферы крупного бизнеса провели очередной раунд «убеждения» руководителей крупнейших мировых банков в том, что советская экономика «падает», и что выдавать СССР новые долгосрочные кредиты — неоправданный риск.

А в марте 1985 г., как сказано выше, Рейган подписал директиву NSDD-166, где была прямо названа — как приоритетная для Америки! — цель «решительного разгрома советских войск в Афганистане».

Разгрома советских войск в Афганистане не могло быть при любой поддержке моджахедов и даже при прямом участии американцев в войне. Решающую роль сыграл не военный разгром (которого не было), а системная война, создававшая растущие и запредельные нагрузки на советскую экономику.

Совокупный мировой субъект, куда входили и НАТО во главе с США, и Китай, и Саудовская Аравия, и ряд других — далеко не слабых — стран, сумел перенапрячь экономику СССР системно организованными искусственными вызовами. Эта экономическая война оказалась эффективнее обычной.

Но это была именно война. Мы должны об этом помнить сейчас, когда Запад может начать против нас очередную войну на уничтожение, а наша экономика гораздо слабее, более зависима от Запада и не может выдержать серьезных нагрузок. Причем сейчас потенциал постсоветской социальной солидарности, а значит, и мобилизованности, — неизмеримо меньше того, который мог быть задействован в советскую эпоху.

Подчеркиваю — тогда он мог быть задействован. Но задействован не был. Ибо началась перестройка. А с ней и новые модификации системной, и в том числе торговой, войны.

Об этом — в следующей статье.