Попытка беспристрастного анализа проблемы Российско-польских отношений с позиции поляка

Страхов Николай Николаевич (1828-1896г.) - русский философ, публицист, литературный критик, член-корреспондент Петербургской академии наук.

Что порождаетъ вражду, возбуждающую поляковъ противъ русскихъ? Постараемся вникнуть въ настроенiе поляковъ, перенесемъ себя въ ихъ положенiе и будемъ смотрѣть съ ихъ точки зрѣнiя.

Очевидно кромѣ причинъ космополитическихъ и нацiональныхъ въ эту вражду входитъ еще одинъ элементъ, который какъ намъ кажется весьма существенно опредѣляетъ дѣло. Поляки возбуждены противъ насъ также какъ народъ образованный противъ народа менѣе образованнаго или даже вовсе необразованнаго. Каковы бы ни были поводы къ борьбѣ, но одушевленiе борьбы очевидно вопламеняется тѣмъ, что съ одной стороны берется народъ цивилизованный, а съ другой - варвары.

Таковъ покрайней-мѣрѣ должно быть взглядъ поляковъ. Чтобы убѣдиться въ глубокой дѣйствительности этой причины, какъ составного элемента вражды, стоитъ только вспомнить, что польскiй народъ имѣетъ полное право считать себя въ цивилизацiи наравнѣ со всѣми другими европейскими народами, и что напротивъ на насъ они едвали могутъ смотрѣть иначе какъ на варваровъ.

Польша отъ начала шла наравнѣ съ остальною Европою. Вмѣстѣ съ другими западными народами она приняла католичество; одинаково съ другими развивалась въ своей духовной жизни. Въ наукахъ, въ искуствахъ, въ литературѣ, вобще во всѣхъ проявленiяхъ цивилизацiи она постоянно браталась и соперничала съ другими членами европейской семьи и никогда не была въ ней членомъ отсталымъ или чужимъ. Вотъ какъ въ краткихъ словахъ говоритъ объ этомъ И. А. Кирѣевскiй:

"Польская аристократiя въ XV и XVI вѣкѣ была нетолько самою образованною, но и самою блестящею, самою ученою въ Европѣ. Основательное знанiе иностранныхъ языковъ, глубокое изученiе древнихъ класикоъ, необыкновенное развитiе умственныхъ и общежительныхъ дарованiй удивляли путешественниковъ и составляли всегдашнiй предметъ реляцiй наблюдательныхъ панскихъ нунцiевъ того времени. Вслѣдствiе этой образованности литратура была изумительно богата. Ее составляли ученые коментарiи древнихъ класиковъ, удачныя и неудачныя подражанiя, писанныя частью на щегольскомъ польскомъ, частью на образцовомъ латинскомъ языкѣ., многочисленные и важные переводы, изъ коихъ нѣкоторые до-сихъ-поръ почитаются образцовыми, какъ напримѣръ переводъ Тасса; другiе доказываютъ глубину просвѣщенiя, какъ напримѣръ переводъ всѣхъ сочиненiй Аристотеля, сдѣланный еще въ XVI вѣкѣ. Въ одно царствованiе Сигизмунда III блистало 711 извѣстныхъ литературныхъ именъ, и болѣе чѣмъ въ восьмидесяти городахъ безпрестанно работали типографiи."

Такимъ образомъ поляки могутъ смотрѣть на себя какъ на народъ вполнѣ европейскiй, могутъ причислять себя къ "странѣ святыхъ чудесъ", къ этому великому западу, составяющему вершину человѣчества и содержащему въ себѣ центральный токъ человѣческой исторiи.

А мы? Что такое мы, русскiе? Не будемъ обманывать себя; постараемся понять какимъ взглядомъ должны смотрѣть на насъ поляки и даже вообще европейцы. Они до-сихъ-поръ не причисляютъ насъ къ своей заповѣдной семьѣ, несмотря на наши усилiя примкнуть къ ней. Наша исторiя совершалась отдѣльно; мы не раздѣляли съ Европою ни ея судебъ, ни ея развитiя. Наша нынѣшняя цивилизацiя, наша наука, литература и пр. все это едва имѣетъ исторiю, все это недавно и блѣдно, какъ запоздалое и усильное подражанiе. Мы не можемъ похвалиться нашимъ развитiемъ и не смѣемъ ставить себя на ряду съ другими болѣе счастливыми племенами.

Такъ на насъ смотрятъ и мы сами чувствуемъ, что много справедливаго въ этомъ взглядѣ. Въ настоящую минуту, именно по поводу борьбы съ поляками, мы невольно стали искать въ себѣ какой-нибудь точки опоры и что же мы нашли? Наши мысли обращаются къ единому видимому и ясному проявленiю народнаго духа, къ нашему государству. Одно у насъ есть: мы создали, защитили и укрѣпили нашу государственную цѣлость, мы образуемъ огромное и крѣпкое государство, имѣемъ возможность своей, независимой жизни. Не мало было для насъ въ этомъ отношенiи опасностей и испытанiй, но мы выдержали ихъ; мы крѣко стояли за идею самостоятельности и независимости, и теперь если жалуемся, то имѣемъ печальное преимущество жаловаться на самихъ себя, а не на другихъ.

Чтоже однако изъ этого слѣдуетъ? Для насъ самостоятельность есть великое благо, но каковъ можетъ быть ея вѣсъ въ глазахъ другихъ? Намъ скажутъ, что государство конечно есть возможность самостоятельной жизни, но еще далеко не самая жизнь. Государство есть форма весьма простая, проявленiе весьма элементарное. Самые дикiе и первобытные народы легко складывались въ государство. Если государство крѣпко, то это конечно хорошiй знакъ, но только знакъ, только надежда, только первое заявленiе народной жизни. И потому на нашу похвалу нашимъ государствомъ намъ могутъ отвѣчать такъ: никто не споритъ, что вы варвары, подающiе большiя надежды, но тѣмъ неменѣе вы все-таки варвары.

И вотъ та рана, которую больше или меньше разбережаетъ польскiй вопросъ. Онъ стоитъ намъ нетолько крови и денегъ, нетолько составляетъ язву, отъ которой страдаетъ тѣлесныя, физическая жизнь Россiи — нѣтъ, онъ каждый разъ еще отзывается внутреннею болью; онъ наводитъ на насъ тяжолое раздумье своею внутреннею, глубокою стороною. Какъ скоро мы вдумываемся въ настроенiе поляковъ, мы невольно должны чувствовать его отраженiе на нашемъ собственномъ настроенiи.

Попробуемъ только вывести слѣдствiя изъ предыдущаго. Понятно, что поляки должны смотрѣть на насъ съ высокомѣрiемъ; понятно, что подъ влiянiемъ враждебныхъ отношенiй ихъ высокомѣрiе должно усилиться тясячекратно, дойти до послѣдней возможной границы. Этотъ элементъ неизбѣжно и потоянно присутствуетъ въ этомъ вѣковомъ раздорѣ; онъ составляетъ одинъ изъ самыхъ глубокихъ и чистыхъ его источниковъ и придаетъ усилiямъ и борьбѣ поляковъ безконечно-героическiй характеръ. Несчастный народъ! Какъ сильно ты долженъ чувствовать всю несоразмѣрность твоего положенiя съ твоимъ высокимъ понятiемъ о себѣ! Чѣмъ выше твоя цивилизацiя, чѣмъ тоньше ты чувствуешь, чѣмъ изящнѣе говоришь, чѣмъ яснѣе для тебя и для другихъ твои достоинства, тѣмъ глубже тебѣ приходится страдать, тѣмъ невыносимѣе для тебя какой бы то ни было перевѣсъ на сторонѣ твоихъ менѣе цивилизованыхъ соперниковъ. Твоя высокая культура есть для тебя наказанiе. Гдѣ другое племя могло бы еще примириться и покориться, тамъ для тебя невозможны никакое примиренiе, никакая покорность.

Таковы чувства поляковъ и мы всегда болѣе или менѣе ихъ понимали. Мы признавали долю справедливости въ ихъ высокомѣрiи и слѣдствiемъ этого было смиренiе передъ ихъ образованностью. Это смиренiе выразилось даже исторически и очень явно. Только недавно стало сильнѣе и сильнѣе высказываться требованiе, чтобы всѣ части имперiи, причастныя европейской цивилизацiи, пользовались иногда больше, иногда меньше, разными преимуществами и льготами. Почему это случалось — понятно; причиною было невольно чувствуемое превосходство и потому мы рѣдко роптали и жаловались на предпочтенiе, отдаваемое, какъ говорится, пасынкамъ передъ родными дѣтьми. Сюда же должно отнести всѣ тѣ выгоды, которыя у насъ достаются на долю вообще иноземцамъ и иноплеменникамъ европейскаго происхожденiя.

Итакъ яснѣе или темнѣе мы чувствуемъ недостаточность нашего образованiя, и борьба съ поляками живѣе чѣмъ все другое должна обращать наши мысли на насъ самихъ и напоминать намъ нашу низкую ступень въ ряду цилизованныхъ народовъ. Тутъ мы всего больше можемъ чувствовать несоразмѣрность нашей государственной силы съ нашимъ нравственнымъ значенiемъ.

Въ этомъ смыслѣ вопросъ имѣетъ огромные размѣры. Въ самомъ дѣлѣ очевидно поляки съ этой точки зрѣнiя не могли бы согласиться даже стать съ нами наравнѣ. Такъ какъ изъ всѣхъ славянскихъ племенъ только они достигли высшей культуры, то по праву, по идѣе имъ должна принадлежать главная роль въ славянскомъ мiрѣ; они должны бы стоять во главѣ и руководить другими племенами. Такое притязанiе совершенно естественно вытекаетъ изъ положенiя поляковъ и невозможно ихъ осудить, еслибы они стремились привести его въ исполненiе.

Положимъ однакоже нѣтъ. Положимъ намъ скажутъ, что поляки отказываются отъ своего высокомѣрiя и своихъ притязанiй, что они допускаютъ равновѣсiе или даже перевѣсъ на сторонѣ другихъ славянскихъ племенъ и ограничиваются чисто и ясно одною идеею нацiональной независимости. Охотно можно повѣрить, что эта идея постепенно укрѣпится и выступитъ наконецъ у поляковъ на первый планъ. Но невозможно скрывать, что ей придется у нихъ сильно бороться съ идеею превосходства въ цивилизацiи и что ея побѣда еще очень далека.

Въ самомъ дѣлѣ поляки имѣютъ за собою длинную исторiю. Въ этой исторiи болѣе или менѣе правильно, болѣе или менѣе сознательно они играли роль и исполняли миссiю цивилизованнаго народа среди варваровъ. Какъ представители высокой культуры они постоянно были заняты распространенiемъ этой культуры; они стремились полонизировать прилежащiя страны. Легко здѣсь вспомнить цѣлый рядъ непрерывныхъ усилiй, направленныхъ къ этой цѣли. Въ эти виды и попытки входила нетолько Малороссiя и другiя меньшiя части: эти виды простирались и на Москву; сама Москва подвергалась попыткамъ ополченiя и латинизированiя.

Отбрасывая темныя черты и частности, смотря на дѣло вообще и въ цѣломъ, можно ли не видѣть здѣсь самаго правильнаго и благороднаго проявленiя цивилизацiи? Не говоримъ о средствахъ, которыя были сообразны съ временемъ; не говоримъ о частныхъ цѣляхъ, которыя могли быть нечисты и своекорыстны; говоримъ только объ общемъ явленiи, что Польша стремилась распространить на варварскiя племена блага европейской цивилизацiи, старалась вывести ихъ мрака на свѣтъ.

Положимъ однако же — все это ничего не значитъ. Положимъ намъ скажутъ: поляки отказываются отъ своей исторiи; они имѣютъ въ виду только настоящее положенiе дѣлъ и не заглядываютъ въ прошлое. Пусть такъ. Но еслибы они даже успѣли выполнить это тяжолое требованiе, намъ приходится потребовать отъ нихъ еще больше; они должны отказаться нетолько отъ своей исторiи, но и отъ ея результатовъ, существующихъ въ настоящее время.

Въ самомъ дѣлѣ историческiя ихъ усилiя принесли плоды. Въ однихъ мѣстахъ они были безуспѣшны, были отражены; но въ другихъ они имѣли успѣхъ наполовину, въ третьихъ были успѣшны вполнѣ. Во всякомъ случаѣ поляки многое сдѣлали и въ настоящую минуту повидимому имѣютъ полное право какъ на плоды своихъ трудовъ, такъ и на надежды когда-нибудь ихъ довершить. И вотъ гдѣ правильный и въ ихъ мысляхъ вполнѣ законный источникъ ихъ притязанiй на тѣ русскiя земли, которыя нѣкогда входили въ составъ Польши. Они составляли не одно вещественное ея достоянiе; они ли отчасти были, или рано или поздно должны были стать ея умственнымъ завоеванiемъ, подпасть побѣдѣ ея культуры. Такимъ образомъ трудно упрекать поляковъ за эти притязанiя. Отказаться отъ нихъ значило бы для поляка отказаться отъ значенiя своей цивилизацiи. Какъ бы ни мало подвинулось въ какой-нибудь области дѣло полонизированiя, все-таки оно началось, оно можетъ быть продолжаемо, и слѣдовательно странно было бы отъ него отказываться и не попробовать снова захватить его въ свои руки.

Все здѣсь зависитъ отъ того какъ смотритъ полякъ на свою цивилизацiю и на тѣхъ людей, которыхъ хочетъ ей подчинить. Какой взглядъ естественно вытекаетъ изъ его положенiя? Что онъ можетъ видѣть напримѣръ въ малороссахъ? Въ сравненiи съ его образованiемъ они неимѣютъ никакого образованiя; въ сравненiи съ его развитымъ языкомъ, они говорятъ грубымъ мѣстнымъ нарѣчiемъ, не имѣющимъ литературы; въ сравненiи съ его святымъ католицизмомъ они исповѣдуютъ не вѣру, а расколъ, схизму. Этихъ людей нужно цивилизовать и почему же въ этомъ случаѣ ничтожная и ненадежная русская цивилизацiя должна получить преимущество передъ богатой польской?

Всякая цивилизацiя горда, всякое образованiе надмѣваетъ. Всегда въ большей или меньшей степени является антагонизмъ между людьми, развитыми культурою и растительною массою народа съ ея темными проявленiями. Если у насъ самихъ является иногда взглядъ на народъ, какъ на простой матерьялъ для культуры, какъ на грубую глину, которой форма отъ нея самой не зависитъ, то подобный взглядъ кажется нигдѣ и никогда не былъ до такой степени усиленъ самымъ ходомъ исторiи, какъ въ польскомъ вопросѣ. Здѣсь онъ составляетъ существенный узелъ и потому разросся и окрѣпъ до страшной силы.

Поляки горды своею цивилизацiею; они высоко цѣнятъ всѣ ея блага и крѣпко держатся за ея преимущества. Кто ихъ осудитъ за это? Кто можетъ найти здѣсь что-нибудь дурное?

Такимъ образомъ вопросъ усложняется до высочайшей степени. Въ него входитъ всею своею тяжестью понятiе цивилизацiи; передъ этимъ понятiемъ отступаетъ на заднiй планъ идея самобытныхъ народностей. Поляки со своею искренностiю могутъ считать себя представителями цивилизацiи, и въ своей вѣковой борьбѣ съ нами видѣть прямо борьбу европейскаго духа съ азiятскимъ варварствомъ.

Чтоже мы скажемъ противъ этого? До сихъ поръ мы старались сколько возможно яснѣе показать все что говоритъ въ пользу поляковъ; опуская все спорное и несущественное, мы выводили изъ самого ихъ положенiя справедливость ихъ по свей вѣроятности безнадежныхъ притязанiй. Чтоже мы скажемъ теперь въ свою пользу?

Сдѣлаемъ краткiе выводы изъ предыдущаго:
- Высокомѣрiе и притязанiя поляковъ происходятъ отъ ихъ европейской культуры.
- Такъ какъ высокомѣрiе и эти призанiя не удовлетворены, то они сосотавляютъ глубокое несчатiе поляковъ.
- Такъ какъ они могутъ быть удовлетворены только насчетъ насъ, то они составляютъ для насъ обиду.
- Можетъ-быть эта обида по своей глубинѣ равняется этому несчастiю; но вотъ бѣда, которую мы терпимъ и которую должны вполнѣ сознать: ихъ несчастье очень ясно и никому неясна наша обида.

Въ самомъ дѣлѣ все вытекаетъ изъ того положенiя, что мы варвары, а поляки народъ высоко цивилизованный. Слѣдовательно чтобы опровергнуть слѣдствiя, которыя отсюда выходятъ, мы должны бы были доказать:
   1) Или то, что мы не варвары, а народъ полный силъ цивилизацiи.
   2) Или то, что цивилизацiя есть цивилизацiя, носящая смерть въ самомъ своемъ корнѣ.
   Легко согласиться, что и то и другое доказывать очень трудно.

Очевидно наше дѣло было бы вполнѣ оправдано, еслибы мы могли отвѣчать полякамъ такъ: "вы ошибаетесь въ своемъ высокомъ значенiи; вы ослѣплены своею польскою цивилизацiею и въ этомъ ослѣпленiи не хотите или не умѣете видѣть, что съ вами борется и соперничаетъ не азiятское варварство, а другая цивилизацiя, болѣе крѣпкая и твердая,наша русская цивилизацiя."

Сказать это легко; но спрашивается, чѣмъ мы можемъ доказать это? Кромѣ насъ, русскихъ, никто не повѣритъ нашимъ притязанiямъ, потомучто мы не можемъ ихъ ясно оправдать, не можемъ выставить никакихъ очевидныхъ и для всѣхъ убѣдительныхъ признаковъ, проявленiй, результатовъ, которые заставили бы признать дѣйствительность нашей русской цивилизацiи. Все у насъ только въ зародышѣ, въ зачаткѣ; все въ первичныхъ, неясныхъ формахъ; все чревато будущимъ, но неопредѣленно и хаотично въ настоящемъ. Вмѣсто фактовъ мы должны опрадываться предположенiями, вмѣсто результатовъ надеждами, вмѣсто того что есть, тѣмъ что будетъ или можетъ быть.

Если у насъ нѣкоторыя указанiя въ пользу нашего дѣла, то ими трудно удовлетвориться, такъ какъ всѣ они имѣютъ отрицательный, а не положительный характеръ. Они состоятъ въ томъ, что попытки полонизированiя встрѣтили въ русскихъ областяхъ большiя препятствiя, что въ Малороссiи и въ Москвѣ они большею частью встрѣтили непреклонный, неодолимый отпоръ. Русскiй элементъ оказалъ въ этомъ случаѣ необыкновенную упругость, и при томъ не вещественную, не упругость мускуловъ, а неподатливость и стойкость нравственную. Онъ отнесся съ сознательнымъ и глубокимъ упорствомъ къ этой цивилизацiи, которыя старалась нравственно покорить его.

Изъ этого слѣдуетъ, что можетъ-быть мы и не варвары. Можетъ-быть въ насъ таится глубокiй и плодотворный духъ, который хотя еще не проявился ясно и отчетливо, но уже ревниво охраняетъ свою самостоятельность и не даетъ надъ собою власти никакому чуждому духу, который настолько крѣпокъ, что способенъ отталкивать всякое влiянiе, мѣшающее его самобытному развитiю.

Несмотря на то, что Польша намъ родственна, что черезъ нее всего ближе могла дѣйствовать на насъ Европа, что мы были въ безпрерывныхъ столкновенiяхъ съ поляками, мы никогда не находились подъ нравственымъ влiянiемъ Польши, и когда вздумали подражать европейцамъ и перенимать ихъ развитiе, то пошли мимо поляковъ къ голандцамъ и французамъ. Мы упорно оттолкнули польское влiянiе, и все-таки шли впередъ въ своемъ развитiи, какъ бы медленнымъ и слабымъ ни казалось это развитiе.

Все это доказываетъ только одно — мы сберегли себя, мы готовы, мы имѣемъ полную возможность для самобытнаго развитiя; но больше изъ этого вывести трудно.

Возьмемъ теперь другую сторону. Положимъ, мы стали бы находить недостатки въ польской цивилизацiи. Чтобы уничтожить ея вѣсъ въ этомъ дѣлѣ, чтобы устранить ея притязанiя и оправдать себя въ томъ , что мы оставляемъ для нея существенные недостатки, подрывающiе все ея достоинство. Мы могли бы сказать: "сама исторiя осуждаетъ вашу цивилизацiю. Эта цивилизацiя не дала крѣпости вашему народу, не пренесла ему здоровья и силы. Значитъ она не была нормальною цивилизацiею, а может-быть даже была прямымъ зломъ, тѣмъ разъѣдающимъ началомъ, которое своимъ влiянiемъ испортило жизнь вашего народа. Развитiе Польши было болѣзненное и ея образованность нетолько не имѣла силы излечить эту болѣзненность, а была сама причиною ея язвъ."

Положимъ мы так сказали бы. Но въ такомъ случаѣ — въ чемъ же мы могли бы полагать существенный недостатокъ польской культуры? Въ чемъ корень ея неправильности? Не въ томъ ли, что она была не народною, не славянскою? Что въ ней не было никакой самобытности и потому она не могла слиться въ крѣпкое цѣлое съ народнымъ духомъ? Если она не развила и не укрѣпила народной жизни, то это могло произойти только отъ одного — от того, что она не была въ гармонiи съ элементами этой жизни, не была ихъ правильнымъ проявленiемъ и слѣдовательно не могла имѣть той силы, которую должна имѣть всякая крѣпкая и правильная цивилизацiя.

Пусть мы будемъ разсуждать такимъ образомъ и успокоивать себя мыслью, что судьба Польши есть ея внутренняя неизбѣжная судьба. Не въ такихъ утѣшенiяхъ все дѣло. Мы будемъ непростительно легкомысленны, если при этомъ не обратимся на самихъ себя. Не забудемъ, что чѣмъ рѣзче будетъ наше осужденiе, тѣмъ большую отвѣтственность мы беремъ на себя. Въ этомъ столкновенiи мы можемъ понижать значенiе польской культуры не иначе, какъ основываясь на уваженiи къ нашей собственной культурѣ. А кто вамъ ручается, могутъ возразить намъ, что ваша-то цивилизацiя лучше? Что она не носитъ въ себѣ также зачатковъ болѣзни, которыя нѣкогда разрушатъ громадное тѣло вашего государства? Что она согласна съ народными элементами? Что она принесетъ народу болѣе полную жизнь, а не уродливость и смерть?

Страшно подумать какой вѣсъ, какое невыгодное для насъ значенiе могутъ имѣть такiе и подобные вопросы въ глазахъ иностранцевъ. Не посмѣются ли они при одной мысли о возможности своеобразной цивилизацiи? А защищать ее, возлагать на нея надежды и предвидѣть для нея будущее — не чистыя ли это мечты, не пустыя ли предположенiя въ глазахъ каждаго европейца?

Одни мы, русскiе, только и можемъ принять это дѣло серьозно. Одни мы не можемъ отказаться отъ вѣры въ свое будущее. Чтобы спасти нашу честь въ нашихъ собственныхъ глазахъ, мы должны признавать, что тотъ же народъ, который создалъ великое тѣло нашего государства, хранитъ въ себѣ и его душу; что его духовная жизнь крѣпка и здорова; что она современемъ разовьется и обнаружится столько же широко и ясно, какъ проявилась въ крѣпости и силѣ государства.

Существенно же здѣсь то, что мы должны положиться именно на народъ и на его самобытныя, своеобразныя начала. Въ европейской цивилизацiи, въ цивилизацiи заемной ивнѣшней мы уступаемъ полякамъ; но мы желали бы вѣрить, что въ цивилизацiи народной, коренной, здоровой мы превосходимъ ихъ или покрайней-мѣрѣ можемъ имѣть притязанiе не уступать ни имъ, ни всякому другому народу.

Дѣло очевидное. Если мы станемъ себя мѣрить общею европейскою мѣркою, если будемъ полагать, что народы и государства различаются только большей или меньшей степенью образованности, поляки будутъ стоять много выше насъ. Если же за каждымъ народомъ мы признаемъ большую или менѣе крѣпкую своеобразность, то мы станемъ не ниже поляковъ а можетъ-быть выше.

Польша не имѣетъ никакого права на русскiя области только въ томъ случаѣ, если у русской земли есть своя судьба, свое далекое и важное назначенiе. Защищая наши коренныя области, мы будемъ правы только тогда, если этимъ самымъ приобщаемъ ихъ къ тому великому развитiю, въ которомъ одномъ онѣ могутъ достигнуть своего истиннаго блага.

Какой же окончательный выводъ изъ этого рокового дѣла? Въ чемъ можно искать для него правильнаго исхода и надежды на примиренiе?

Если читатели насъ поняли, то они должны видѣть, что мы вовсе не говоримъ здѣсь о внѣшней сторонѣ дѣла и никакимъ образомъ не думаемъ распредѣлять права или области между поляками и русскими. Мы имѣли въ виду только внутреннее настроенiе двухъ племенъ, старались какъ возможно глубже прослѣдить за источниками внутренней боли, которая отзывается въ нихъ при взаимной борьбѣ. Поэтому и теперь мы спрашиваемъ только о томъ какъ должны измѣниться настроенiя племенъ, чтобы можно было надѣяться на нравственное исцѣленiе.

Что касается до насъ, русскихъ, то мы очевидно должны съ большею вѣрою и надеждою обратиться къ народнымъ началамъ. Мы тогда только будемъ правы въ своихъ собственныхъ глазахъ, когда повѣримъ въ будущность еще хаотическихъ, еще несложившихся и невыяснившихся элементовъ духовной жизни русскаго народа. Но только вѣрить мало, и только тѣшить себя надеждами неизвинительно. На насъ лежитъ обязанность понять эти элементы, слѣдить за ихъ развитiемъ и способствовать ему всѣми мѣрами. Намъ можетъ быть сладка наша вѣра въ народъ и прiятны наши блестящiя надежды. Но не забудемъ и горькаго; не забудемъ, что на насъ лежитъ тяжолый долгъ — оправдать нашу гордость и силу.

Что касается до поляковъ, то имъ предстоитъ также трудная задача. Очевидно они должны отказаться отъ той доли своей гордости, которая опирается на ихъ высокую цивилизацiю. Даже въ томъ случаѣ, когда бы Польша была независима, поляки должны подавить въ себѣ то надмѣнiе, которое имъ внушаетъ ихъ образованiе: иначе они никогда не будутъ въ силахъ заглушить въ себѣ то мучительное чувство, которое возбуждаетъ въ нихъ большее могущество Россiи или выходъ областей изъ-подъ польскаго влiянiя.

Только такимъ образомъ возможно примиренiе и разрѣшенiе этого врутренняго узла въ роковомъ вопросѣ. И обратно: если эти условiя не будутъ выполнены, трудно представить, чтобы можно было избѣжать дальнѣйшихъ бѣдствiй. Если Россiя не содержитъ въ себѣ крѣпкихъ духовныхъ силъ, если она не проявитъ ихъ въ будущемъ въ ясныхъ и могучихъ формахъ, то ей грозитъ вѣчное колебанiе, вѣчныя опасности. Если Польша не откажется отъ гордости своею образованностью, то она неминуемо должна будетъ напрягать свои силы свыше мѣры, будетъ постоянно питать требованiя, которыхъ удовлетворенiе чрезвычайно трудно или даже невозможно.

Какiя задачи! Какая неизѣримая тяжесть заключается въ этихъ словахъ, которыя такъ просто выговорить!

Русскiя духовныя силы! Гдѣ онѣ? Кто кромѣ насъ имъ повѣритъ, пока онѣ не проявятся съ осязаемою очевидностiю, съ непререкаемою властiю? А ихъ развитiе и раскрытiе — оно требуетъ вѣковой борьбы, труда и времени, тяжолыхъ усилiй, слезъ и крови.

Отказаться отъ гордости своею цивилизацiею! Развѣ это легко? Можетъ-быть это даже вовсе невозможно! вѣдь цивилизацiя входитъ въ плоть и кровь человѣка; вѣдь недаромъ она высокое благо, честь и гордость историческихъ народовъ. Ничего нѣтъ страннаго, что за нее умираютъ какъ за святыню.

Пожелаемъ отъ всей души, чтобы при рѣшенiи этого рокового вопроса какъ можно меньше лилось крови двухъ родственныхъ племенъ; будемъ призывать всѣми нашими желанiями самый мирный, наименѣе губительный внѣшнiй исходъ для этого дѣла. Но чѣмъ глубже мы поймемъ его внутреннiе источники, тѣмъ лучше; чѣмъ яснѣе мы сознаемъ взаимныя отношенiя, тѣмъ легче можетъ совершиться ихъ правильное разграниченiе. И потому не станемъ скрывать отъ себя всѣхъ трудностей внутренней задачи, лежащей въ вопросѣ. Польскiй вопросъ вѣроятно еще долго будетъ глубокимъ русскимъ вопросъ; чѣмъ онъ труднѣе и важнѣе, тѣмъ нужнѣе для насъ сознавать въ отношенiи къ нему свой долгъ.

"Время", No 4, 1863 РОКОВОЙ ВОПРОСЪ.