Анатолий Вассерман: Всё и сразу. Троцкисты меняют цвет, но остаются теми же

Журналист, политконсультант, эрудит. Родился в Одессе 1952.12.09.03.30. По образованию инженер-теплофизик. Более двух десятилетий работал программистом (15 лет -- системным программистом). Многократный победитель интеллектуальных игр. Самое узнаваемое лицо Рунета. Автор живого журнала awas1952.livejournal.com

Труды Владимира Михайловича Чунихина (в отличие от трудов Юрия Николаевича Жукова и Елены Анатольевны Прудниковой, так же сильно повлиявших на моё мировоззрение в целом и на моё представление о советских событиях 1920–50-х годов в частности) пока не изданы на бумаге и доступны только в Интернете. Это ничуть не умаляет их ценности. Напротив, комментарии к каждой статье переходят в мощную дискуссию, существенно уточняющую как позицию самого автора, так и верования его оппонентов.

Хорошая публикация — ещё и стимул к самостоятельному размышлению. Вот и статья Чунихина "Переворот"(2011.10.03) и её продолжение «Кое-что о стереотипах сознания» (2011.12.13) не только объясняют, почему троцкисты и сталинисты — непримиримые враги. Они ещё и позволяют понять, почему наше нынешнее общество так расколото.

Начну (как всегда, когда у меня есть возможность) издалека: с 1898.01.28, когда Лейба Давидович Бронштейн впервые оказался в тюрьме (в моей родной Одессе). Отец юного революционера (тот родился 1879.11.07) был одним из крупнейших землевладельцев Новороссии и крупнейшим среди евреев (в те годы, когда закон Российской империи запрещал лицам иудейского вероисповедания владеть землёй, он оформлял свои владения на подставных лиц и выплачивал им символические суммы за аренду), наладил весьма современное и эффективное производство зерна. В Одессе — главном имперском центре зернового экспорта — его очень ценили. Так что старший надзиратель тюрьмы Троцкий, по рассказам некоторых сидельцев, часто нарекал юноше: как может сын уважаемого Давида Леонтьевича выступать на стороне всяких голодранцев?

Не знаю, верны ли рассказы об этих нареканиях, но в 1902-м, убегая из ссылки, уже профессиональный революционер вписал в фальшивый паспорт именно фамилию надзирателя. На мой взгляд, это указывает не столько на остроумие (как полагают биографы), сколько на желание победить любой ценой и любым способом: находящийся на уважаемой государственной службе представитель дворянского (с начала XVIII века) рода мог воспринять такое использование своей фамилии не иначе как личное оскорбление.

Дальнейшая судьба яркого публициста, главного организатора взятия большевиками власти 1917.11.07 (к его 38-летию) и последующей победы в Гражданской войне (начатой, вопреки расхожей легенде, вовсе не большевиками, а их политическими противниками, желавшими — опять же вопреки легенде — не восстановления монархии, а возврата к рассыпавшейся за считанные месяцы системе власти, сложившейся после отречения Николая II Александровича Романова), описана в стольких источниках (в том числе и его мемуарах — апологетических, как и подобает трудам в этом жанре), что вряд ли нужно перечислять все этапы большого пути. Отмечу только обстоятельства его гибели.

Она традиционно считается проявлением свирепой кавказской мстительности его главного политического противника Иосифа Виссарионовича Джугашвили. Это так же ошибочно, как и практически все расхожие легенды о Сталине. Если бы Джугашвили хотел мести, он организовал бы убийство Бронштейна куда раньше — на Принцевых островах в Мраморном море, куда тот был выслан из СССР в январе 1929-го, или в Норвегии, куда Лейба Давидович перебрался из Турции. А что мешало выбросить бывшего вождя из поезда по дороге в Алма-Ату — в ссылку — 1928.01.18 и объявить это несчастным случаем?

Джугашвили, с юности и до самой смерти искавший компромиссы, скорее всего и тут не хотел доводить дело до убийства былого оппонента. Но с началом европейской фазы Второй Мировой войны стала очевидна опасность создания правительства, готового сотрудничать с противником.

Пожалуй, последней каплей оказалось решение польского правительства в изгнании (не имеющего правопреемства с правительством, бежавшим из страны 1939.09.17 без официальных указаний, что юридически означало ликвидацию государства как такового и позволило СССР вернуть себе русские земли, оккупированные Польшей в 1920-м) объявить войну СССР за передачу Литве 1939.10.10 северной части Виленского воеводства (с городом Вильнюс), захваченной экспедиционным отрядом генерала Люциана Мечислава Рафала Густавовича Желиговского у Литвы 1920.10.09 (до 1922.02.20 она числилась формально суверенной Срединной Литвой, а затем влилась в состав Польши). Примерно тогда же в Германии начались разговоры о присоединении всей Украины к Подкарпатской Руси, оккупированной Венгрией 1939.03.18. Вдруг кому-то придёт в голову создать ещё какое-то правительство в изгнании, дабы от его имени учинить захват или территориальную претензию?

Самый естественный глава такого правительства — разумеется, бывший председатель Революционного военного совета, бывший ярчайший оратор, бывший вождь № 2 (а то и № 1: на плакатах Бронштейна и Ульянова изображали практически равными), да вдобавок идейный вождь весьма обширного подполья (в Большом Терроре 1937.06.28–1938.11.17 и последовавшей за ним Большой Чистке соучастников Большого Террора троцкизм был самым расхожим обвинением). Понятно, подход к нему искали сразу несколько стран.

1940.05.24 несколько ветеранов Интернациональных бригад — добровольцев, сражавшихся на стороне законной власти в Испанской Гражданской войне и там не раз конфликтовавших со сторонниками Бронштейна, занимавшими немало видных постов в общереспубликанском и многих местных правительствах — во главе с великим художником Хосе де Хесус (более известным под псевдонимом Давид) Сиприановичем Альфаро Сикейросом вломились на виллу Бронштейна в Койоакане — пригороде Мехико. Они вбежали в спальню, выпустили по стенам и шкафам несколько очередей из пистолет-пулемётов. Лейба Давидович и его жена Наталья Ивановна — урождённая Седова — укрылись под кроватью. Вряд ли обстрелянные бойцы не догадались проверить столь очевидное укрытие. Скорее всего былой оппонент решил послать потенциальному клиенту враждебных стран последнее предупреждение.

Судя по тому, что 1940.10.20 Хайме Рамон Пауич Меркадер дель Рио проломил череп Бронштейна ледорубом на укороченной (чтобы спрятать под плащ) ручке, предупреждение не было услышано. На следующий день Лев Революции скончался — или, как заявили многие соратники, ушёл в бессмертие.

Отчего же человек, до революции метавшийся между множеством политических течений (к большевикам он примкнул только в промежутке между Февральской и Октябрьской революциями), а в Гражданскую войну более всего известный свирепостью расправ над рядовыми красноармейцами (он ввёл в практику децимацию — принятый ещё в Древнем Риме обычай казни каждого десятого бойца отступившей воинской части) и политически сомнительным заигрыванием с военными специалистами, унаследованными от имперских вооружённых сил, стал прославленным вождём и кумиром миллионов?

Чунихин рассматривает одно существенное различие позиций: Бронштейн считал необходимой мировую революцию, Джугашвили же полагал возможным построение социализма в одной стране. Строго говоря, в свете нашего нынешнего опыта прав скорее Бронштейн: капиталистическое окружение в конце концов задавило социалистический эксперимент, как и предупреждали ещё Карл Хайнрихович Маркс и Фридрих Фридрихович Энгельс.

Правда, для этого понадобилось не только давление сверху, но и гниение нашего собственного руководства. В полном соответствии с теорией.

В юности читал я статью о теореме, чьи следы в Интернете по сей день не могу отыскать: о вырождении кооптирующейся элиты. Допустим, у нас есть популяция — достаточная для самовоспроизводства совокупность людей. Понятно, они различаются по многим показателям. Отберём из популяции некоторое число лучших — элитных — по произвольно выбранному показателю, поддающемуся оценке «на глаз». Предоставим им право кооптации — выбора из той же популяции новых членов элиты взамен выбывающих по любым причинам. Оказывается, довольно скоро среднее по элите значение выбранного показателя станет хуже среднего значения по всей популяции. Причина понятна: кому охота собственноручно подтягивать к себе конкурентов!

При взгляде на наш нынешний креативный класс, самостоятельно определяющий степень рукопожатности окружающих, действие теоремы очевидно. Увы, работает она и с показателями, оцениваемыми куда проще — например, с эффективностью управленческой деятельности.

Когда хозяйство страны контролировали Феликс Эдмундович Дзержинский (по совместительству с руководством спецслужбами он возглавлял ещё в разное время народный комиссариат путей сообщения и Высший совет народного хозяйства) и Иосиф Виссарионович Джугашвили, за провал работы можно было вылететь из партии. Это — вопреки современным рассказкам — не означало непременного попадания под суд, но исключало последующее назначение на новый управленческий пост по меньшей мере до получения серьёзного образования (на руководящую работу могли назначить и высокопрофессионального беспартийного, но исключённому из партии предстояло доказать свой профессионализм практически с нуля).

Впрочем, сам Джугашвили, по неизбывной мягкости характера, предпочитал — в тех случаях, когда решать вопрос приходилось лично ему — отправлять неудачливых руководителей на меньшую по сложности работу. Его преемник по партийной линии Никита Сергеевич Хрущёв был куда жёстче и резче. Но управленцы поддержали затеянный им государственный переворот 1953.06.26 — с оттеснением на вторую роль Георгия Максимиллиановича Маленкова — преемника Джугашвили на посту главы правительства — и убийства Лаврентия Павловича Берия — фактического наследника выработанной Джугашвили внутренней и внешней политики — только в обмен на существенное улучшение условий собственного существования. Хрущёву пришлось сделать понижение в должности общепринятой карой за слабое руководство. Цена ошибки стала куда меньше для самого ошибающегося. И ошибок стало больше.

1964.10.14 пленум центрального комитета КПСС снял Хрущёва с постов первого секретаря ЦК и председателя совета министров СССР. Его преемник на партийном посту Леонид Ильич Брежнев, избранный как промежуточная фигура (пока те, кто посильнее, не договорятся между собою), сумел переиграть конкурентов не только благодаря собственным интригам, но прежде всего привлечением большинства управленцев на свою сторону. Способ — тот же, что и у Хрущёва. Проштрафившихся руководителей теперь, как правило, смещали не вниз, а в стороны, переводя на аналогичную управленческую должность в другом регионе или другой отрасли. Специальные знания стали считаться такими же ненужными, как для нынешних Master of Business Administration и прочих эффективных менеджеров, чьи плоды деятельности рушатся на наши головы уже третье десятилетие подряд.

Прекратилось исключение из элиты тех, чьи показатели явно хуже средних по всей популяции. Теорема о вырождении кооптирующейся элиты заработала в полную силу. Преемник Брежнева Юрий Владимирович Андропов потряс страну признанием: мы не знаем общества, которое построили.

Главные организаторы перестройки Михаил Сергеевич Горбачёв и Александр Николаевич Яковлев гордо заявляли, что чуть ли не с раннего детства ненавидели советскую власть и намеревались уничтожить социализм. Полагаю, это скорее попытка сделать из малой нужды большую добродетель. В те годы, когда они были на вершине власти, невооружённым глазом было видно: они просто не знают, что и как делать, и судорожно дёргаются на все четыре стороны одновременно. Так талантливо сыграть дураков могли бы лишь гении.

Во времена политических сражений Бронштейна и Джугашвили наш нынешний опыт построения и распада социалистической системы (не говоря уж о предстоящем опыте построения нового социализма) был заведомо недоступен. Прагматические соображения, описанные в статьях Чунихина, также представлялись чисто теоретическими. Значит, было ещё нечто способное привлечь сторонников на каждую из противоборствующих сторон.

Мировая революция в тот момент представлялась не просто возможной и даже скорой. Она ещё и не требовала от российских революционеров ничего сверх уже освоенных бесспорных доблестей: непритязательности в быту, готовности жертвовать собой (и при необходимости другими), воинского искусства в специфических условиях столкновения внутри одного народа. Правда, Россия в этом случае оставалась сырьевым придатком стран, ушедших дальше по пути промышленного развития (прежде всего — Германии, изолированной после поражения в Первой Мировой войне и остро нуждавшейся в политических и торговых партнёрах). Но и это многих устраивало: столько лет были придатком — авось и впредь будет не хуже.

Самостоятельное же построение социализма в стране, столь заметно отставшей по промышленной части да ещё потерявшей немалую часть хозяйства (не только лошадей, но и изношенных вдребезги станков и станционных путей), возможно только через создание множества новых отраслей. Например, за всю Первую Мировую войну Россия сумела создать всего несколько сот авиамоторов, тогда как в той же Германии производство их исчислялось десятками тысяч. Производства военной оптики — от биноклей до дальномеров — у нас вовсе не было. И дело не только в том, что мы не смогли бы отбиться от ударов остального мира. Главное — все эти тонкие высокоэффективные технологии востребованы не только во время войны: на них опирается и множество мирных производств, так что страна вовсе не могла выжить без импорта. Понятно, требовалось обучение миллионов человек тому, что ещё недавно знали — и что ещё важнее, умели — немногие десятки. Столь сложная работа желанна далеко не каждому — даже не каждому из тех, кому посильна.

Вот и ключевое различие между Бронштейном и Джугашвили. Вокруг пылкого оратора и военного вождя постепенно сгруппировались тяготеющие к простейшим решениям, не требующим ни переучивания, ни серьёзного многолетнего труда. Тихий работяга, бравший на себя неброские долгосрочные задачи (в первом советском правительстве он стал народным комиссаром по делам национальностей, а затем по совместительству ещё и народным комиссаром рабоче-крестьянской инспекции, то есть главным контролёром всего происходившего по стране), стал центром кристаллизации готовых к такому же долгому упорному не эффектному, но эффективному труду.

Троцкизм — не обязательно стремление к мировой революции даже ценой гибели собственной страны (о чём выразительно напоминает Чунихин). Но обязательно — стремление к достижению результата быстро, по возможности без собственных усилий, любой ценой (ибо, как я уже не раз говорил и ещё не раз придётся говорить, любую цену всегда платят из чужого кармана).

Простота достижения цели чаще всего кажущаяся: если Вы знаете, что цель легко достижима, то Вы чего-то не знаете. Поначалу в партии число сторонников мировой революции многократно превышало число сторонников самостоятельного построения социализма, да и народ в целом больше доверял идее всемирного светлого будущего. Но по мере осознания — или хотя бы ощущения — возможных препятствий соотношение сил менялось.

Уже в 1924-м Бронштейна сняли с поста председателя Революционного военного совета: вдруг затеет войну по собственному усмотрению? Ещё через пару лет он оказывался в меньшинстве при каждом голосовании в политбюро. А когда добился вынесения на общепартийную дискуссию основных разногласий, за его предложения проголосовала примерно 1/200 членов партии. Ещё примерно столько же поддержали различные компромиссы. Остальные 99/100 коммунистов оказались на позиции, предложенной Джугашвили.

Бронштейн не сдался. Тем более что на его сторону перешли ещё и виднейшие деятели партии, до того не один год с ним боровшиеся: Овсей Гершон Аронович Апфельбаум (Зиновьев) — до ухода в оппозицию председатель исполнительного комитета коммунистического интернационала, которому подчинялась и всесоюзная коммунистическая партия — и Лев Борисович Розенфельд (Каменев) — ещё недавно председатель Совета труда и обороны СССР. Но даже втроём они не изменили расклад партийных симпатий.

Последней каплей в чаше партийного терпения стала попытка организовать 1927.11.07 — к десятилетнему юбилею взятия власти большевиками — альтернативные демонстрации в Москве и Ленинграде. Рабочие предприятий тяжёлой промышленности — по ним возможное превращение СССР в сырьевой придаток Германии ударило бы сильнее всего — избили соучастников маршей миллионов (благо и было их всего несколько сот) и стащили былых кумиров с балконов, откуда те приветствовали своё пушечное мясо.

Далее, как я уже говорил, Бронштейна ждала ссылка в Алма-Ату, выдворение из СССР, убийство во избежание особо тяжких последствий его интриг. Апфельбаум, Розенфельд и ещё несколько десятков видных партийцев, чьи карьерные планы разрушил тактически эффектный выбор ошибочной стратегии, несколько лет каялись, занимали всё менее значительные посты в партийном и государственном аппарате, попадались на новых интригах, вновь каялись… Кончился этот путь тремя открытыми процессами по обвинениям в уже несомненных заговорах с участием внешних сил (ибо внутри страны им не на кого было опереться). Нынче эти процессы объявлены фальсифицированными. Но тогда все иностранные наблюдатели, включая нескольких видных писателей и дипломатов (в том числе посла Соединённых Государств Америки), однозначно признали всё происходящее достоверным.

К началу Большого Террора самого Бронштейна уже более восьми лет не было в стране, да и большинство его подлинных сторонников выбыло из политического оборота: кое-кто уже прошёл через Московские процессы, кое-кто ждал в следственных изоляторах. Тем не менее обвинение в троцкизме осталось в числе наипопулярнейших. Это, увы, не удивительно: ведь сами соучастники Большого Террора — в основном партийные руководители областного и республиканского уровня да начальники соответствующих управлений внутренних дел — были по большей части троцкистами в вышеуказанном смысле — поборниками скорейшего достижения абсолютного и всеобъемлющего результата простейшим способом за любую цену.

Желающих получить краткое общее представление о Большом Терроре отсылаю к книге Елены Анатольевны Прудниковой «Хрущёв. Творцы террора». Там, конечно, отражено далеко не всё. Например, роль группы, возглавленной Ефимом Георгиевичем Евдокимовым (куда входили, помимо чекистов и партийных руководителей, такие видные публицисты, как Исаак Эммануилович Бобель — Бабель — и Михаил Ефимович Фридлянд — Кольцов) уже не первый год исследует историк Лев Рэмович Вершинин, и пока ясно лишь, что евдокимовцы готовили полномасштабный государственный переворот с переходом всей полноты власти — в духе Павла Ивановича Пестеля — к репрессивным органам.

Джугашвили удалось и на сей раз выиграть. Вопреки воле большинства тогдашнего ЦК. Серией интриг он стравил самих партийцев и спецслужбистов между собою, внушил им мысль о расчистке карьерной лестницы доносами на коллег. Затем предложил видному евдокимовцу Михаилу Ефимовичу Фриновскому — заместителю народного комиссара внутренних дел Николая Ивановича Ежова, направленного самим же Джугашвили навести порядок в ведомстве, но повязанного кровью в результате организованной Фриновским подставы — пост народного комиссара военно-морского флота, освобождённый в результате ареста наркома с подачи самого же Фриновского. А на его место провёл первого секретаря ЦК компартии Грузии, блестящего хозяйственника Лаврентия Павловича Берия: тот в молодости возглавлял закавказские спецслужбы, знал внутреннюю кухню, и его невозможно было подставить, как Ежова. Ещё через пару месяцев Ежов ушёл — как Фриновский — на пост народного комиссара водного транспорта. 1939.11.17 наркомом внутренних дел стал Берия, к тому времени изучивший все внутренние рычаги наркомата. Он сразу же остановил машину террора, не дав ей перейти в режим государственного переворота.

В последующей Большой Чистке организаторов и активистов Большого Террора с полным основанием обвиняли в троцкизме. Правда, Джугашвили во избежание утраты авторитета всей власти не рискнул публично огласить главную их вину — массовые фальсификации обвинений. Берия организовал пересмотр всех не приведенных в исполнение смертных (примерно сотня тысяч из семи сотен) и всех несмертных (примерно восемнадцать сотен тысяч) обвинительных приговоров по статье 58 «измена родине» УК РСФСР и аналогичным статьям уголовных кодексов других союзных республик. До начала Великой Отечественной войны успели пересмотреть около миллиона приговоров (в том числе все смертные). От двух до трёх сотен тысяч (увы, точнее не помню) вовсе отменены с полной реабилитацией приговорённых. Ещё примерно столько же переквалифицировано в чисто уголовные, без политической составляющей.

Последнее надо пояснить. Уголовные кодексы союзных республик писались в первые годы советской власти, когда революционеры искренне верили: преступления творятся только под воздействием неблагоприятных внешних обстоятельств, и нельзя сурово карать человека за подчинение непреодолимой силе. Поэтому многие наказания оказались несуразно малы.

Так, за изнасилование долгое время полагалось до пяти лет лишения свободы (только после серии групповых изнасилований — так называемого дела чубаровцев — кару за эту разновидность преступления резко ужесточили). Если же следователь видел, что насильник за этот срок явно не перевоспитается в полезного члена общества, он пытался подыскать отягчающие обстоятельства. Скажем, изнасилование комсомолки квалифицировалось как покушение на члена общественной организации. А это уже разновидность измены родине, и за неё можно дать до десяти лет.

Ещё пример политизации вины. Сергей Павлович Королёв арестован по обвинениям в подрыве обороноспособности путём заведомо бессмысленной растраты сил и средств из оборонной части бюджета и покушении на жизнь высших командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии. В самом деле, ещё в начале его работы над проектами крылатой и зенитной ракет в 1938-м конструкторы систем управления предупредили: создать автопилот, способный работать в условиях старта и дальнейшего полёта, невозможно. Они оказались правы: даже немцы, опередившие нас в приборостроении на пару поколений конструкторских решений, создали автопилот для крылатой ракеты Fieseler-103, известной также как Фау-1 (от первой буквы немецкого слова Vergeltung — возмездие), только в 1943-м (в СССР первая приемлемая крылатая ракета 10Икс проектировалась под руководством Владимира Николаевича Челомея с сентября 1944-го как раз на основе V-1), а многочисленные немецкие разработки зенитных ракет так и не вышли за пределы экспериментальных полигонов. Понятно, одна из ракет Королёва при опытном пуске полетела в сторону блиндажа, где наблюдали за испытанием несколько генералов. Но как только следователь ознакомился с предупреждениями прибористов, обвинение в покушении отпало: если ракетой заведомо невозможно управлять — её и на блиндаж не направить. Поэтому Королёва хотя и арестовали «по первой категории», то есть по обвинению, допускающему применение смертной казни, но не казнили. А вот 120 тысяч тогдашних рублей (их можно очень приблизительно приравнять к паре десятков килограммов золота) на четыре заведомо (что очень важно, ибо указует на умысел) безуспешных опытных пуска и впрямь ушли из оборонного бюджета, откуда финансировался весь Ракетный научно-исследовательский институт. За это Королёва при Ежове приговорили к 10 годам лишения свободы. Но при Берия приговор пересмотрели. Пришли к выводу: умысла на подрыв обороноспособности не было. А вот чисто уголовное преступление — разбазаривание, то есть заведомо бесполезное использование ресурсов — наличествовало. За него Королёв получил уже не 10, а 8 лет (и освобождён через 6 лет после ареста, ибо безукоризненным трудом — разработкой ракетных ускорителей для тогдашних самолётов — искупил вину.

Берия запретил политические довески к явной уголовщине. Но после его ухода из НКВД 1945.12.29 практика довесков возобновилась: ведь кодекс оставался слишком мягок. Только принятие 1960.10.27 и вступление в силу 1961.01.01 нового УК РСФСР (и кодексов других республик) устранило саму причину юридически неблаговидной практики.

Кстати, Королёва при Хрущёве полностью реабилитировали. По счастью, сведения об его уголовном деле сохранились, что и позволяет оценить реальную его вину. Сохранились и сведения о большинстве дел, пересмотренных при Берия. Насколько мне известно, эксперты, знакомившиеся с этими делами, в большинстве случаев признают обоснованность решений, принятых при пересмотре. А вот оценить обоснованность хрущёвской реабилитации куда труднее, ибо при ней материалы уголовных дел, как правило, уничтожались (что уже само по себе порождает некоторые сомнения), а в папке уголовного дела с грифом «Хранить вечно» сохранялась только справка о реабилитации. Так что в данный момент статистика Большого Террора, исчисленная по бериевскому пересмотру, выглядит надёжнее рассказов о кровавом тиране Сталине, уничтожившем по своему произволу миллионы невинных.

К сожалению, желание всевозможной халявы — в том числе и простейших решений — в обозримом будущем останется неизбывно. Поэтому троцкизм никуда не делся даже после убийства человека, давшего этой страсти свой псевдоним. Просто троцкисты стали группироваться вокруг других лидеров.

Многие называют Хрущёва скрытым троцкистом, взявшим реванш за гибель своего вождя сразу после смерти его победителя. Кое-кто даже подозревает Хрущёва в собственноручном отравлении Джугашвили. Мне это представляется маловероятным, но вот оставление человека в заведомо беспомощном состоянии путём отсрочки почти на сутки вызова врачей к жертве инсульта несомненно имело место. И весьма вероятно, что убийство Берия вызвано как раз тем, что он докопался до этого преступления.

Но если Берия и впрямь убит накануне разоблачения Хрущёва — это намекает на невиновность Хрущёва в отравлении. Импульсивное решение вряд ли совместимо с подготовкой столь расчётливого преступления. Вся известная мне часть деятельности Хрущёва доказывает: он троцкист именно по складу характера — по тяготению к быстрым решениям и неготовности думать об их цене. В юности он и впрямь входил в одну из молодёжных групп сторонников Бронштейна — как раз в силу собственных предпочтений. И возглавив страну, принимал такие же — импульсивные, непродуманные, обладающие тяжелейшими побочными эффектами — решения не как сознательный враг или тем более заговорщик, а просто по неспособности мыслить стратегически, планировать долгосрочную работу, добиваться результатов постоянным упорством.

Понятно, Хрущёв — как раньше Бронштейн — притянул к себе множество людей со сходными чертами характера. В основном это были творческие личности — артисты, писатели, художники — да те, кого нынче именуют креативным классом — люди, не способные создать нечто интересное другим, а посему привлекающие внимание нелепым поведением, выдаваемым за свободную оригинальность творческой личности. Они прощали Хрущёву даже вмешательство в своё творчество с размахом, какого и Джугашвили остерегался. Они приветствовали и разукрасили всем богатством собственной фантазии придуманный Хрущёвым миф о кровавом тиране Сталине: ведь Хрущёв позволил им те виды свободы, каких Джугашвили не допускал, ибо они способны разрушить устойчивость — основу развития — всего общества. И они же дружно ополчились на Хрущёва, как только выявилась несостоятельность его экспериментов.

Устранение Хрущёва не сократило тягу к простым решениям. Брежнев ею не славился: он вообще старался ничего не решать самостоятельно, а подобно Джугашвили подолгу обсуждал любой сложный вопрос и с коллегами, и с экспертами. Соответственно троцкисты на некоторое время остались предоставлены самим себе. И легендам о прошлом. Не зря одним из известнейших символов поколения шестидесятников стал «Сентиментальный марш», посвящённый Булатом Шалвовичем Окуджава Евгению Александровичу Гангнусу, с замечательным образом «комиссары в пыльных шлемах».

Кстати, Шалва Степанович Окуджава — как и его братья Михаил и Николай — принадлежал к национал-коммунистам. Грузинская часть этого поветрия прославилась, в частности, тем, что в период обсуждения устройства грядущего Союза требовала для Грузии статуса государства в государстве. Они хотели оставлять на грузинской территории все собранные там налоги, но добавлять к ним дотации от союзного центра. Они требовали права — по усмотрению местных властей без права обжалования этих решений — высылать из Грузии любого негрузина и даже расторгать смешанные браки. И так далее.

Когда Григорий Константинович Орджоникидзе — тоже грузин, но много лет работавший по всей стране и представляющий себе пользу интернационализма — резко отверг эти притязания, кто-то из национал-коммунистов заявил, что Орджоникидзе подкуплен армянами. Тот ответил пощёчиной. Разбирательство дошло до Москвы. Владимир Ильич Ульянов резко осудил соратника: по его словам, обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русских настроений. Но другой обрусевший инородец — Дзержинский — после тщательного исследования обстоятельств дела признал правоту Орджоникидзе.

Не знаю, в какой мере Шалва Окуджава искупил свои былые грехи партийной работой в Нижнем Тагиле с 1931-го. Но судя по деятельности его братьев, обвинение в троцкизме при аресте 1937.02.18 — ещё задолго до Большого Террора — было в целом обоснованным, а расстрел 1937.08.04 заслужен.

В 1970-е почвы для троцкизма в нашей стране было немного: развитие шло без резких рывков, но неуклонно. Правда, любителям простых решений это представлялось застоем. Зато процветал троцкизм в странах, по сей день почему-то считающих себя цивилизованными: они переживали тяжелейший кризис, и простейших решений предлагалось несметное множество. Отсюда и хиппи с готовностью вовсе уйти от общества, и всплеск терроризма (у нас больше всего писали о крайне левых вроде германской «Фракции Красной армии» да итальянских «Красных бригад», но крайне правых тоже хватало), и рост популярности основанного Бронштейном Четвёртого интернационала.

Американские новые консерваторы (неоконы), определявшие практически всю политику страны при президенте (2001.01.20–2009.01.20) Джордже Уокёре Джордж-Хёрбёрт-Уокёровиче Буше, в молодости были членами местных троцкистских организаций — естественно, ультралевых. Постарев (но вряд ли повзрослев), они стали ультраправыми, но тяга к простейшим решениям и действиям любой ценой осталась. Вспомните деятельность администрации Буша — там и не пахло ни долгосрочными планами, ни компромиссами.

У нас же новым звёздным часом троцкизма стал приход к власти Горбачёва с Яковлевым. Как я уже отметил, оба являли столь впечатляющую управленческую некомпетентность (вкупе с неплохим интриганским искусством), что от них незачем было и ждать чего бы то ни было, кроме простейших решений без всякой мысли о возможной цене содеянного.

А затем сработало правило, в 2009-м сформулированное мною (в беседе с одним деятелем, причастным к молодёжной и образовательной политике) так: «Управлять дураками проще, чем умными. Пока не найдётся демагог ещё беззастенчивее, не соврёт ещё наглее и не перетянет всех дураков за собою. Если же Вы полагаете, что Ваше дело правое — Вам нужны люди, способные по меньшей мере отличить правое от левого». Борис Николаевич Ельцин оказался для тяготеющих к простым решениям и не думающих о цене этих решений (в том числе, к превеликому стыду моему, и для меня) куда притягательнее Горбачёва. Последствия, увы, общеизвестны.

Нынче российских троцкистов притягивают белые ленточки, Pussy Riot и прочие формы дестабилизации общества. Не ждать же, пока неспешный расчётливый ход дела принесёт результат, далёкий от идеальных воздушных замков! Основные виденные мною претензии к Владимиру Владимировичу Путину — хоть с правого фланга, хоть с левого — сводятся к тому, что он пока овладел не всеми навыками Албуса Персивалевича Дамблдора и Харри Джэймсовича Поттёра, а потому не смог в одночасье сделать страну, полтора десятилетия до него старательно разрушаемую, сильнее и богаче той, какой она была до начала претворения в жизнь троцкистской тяги к простым решениям.

Недаром значительную часть нынешних белоленточников и защитников хулиганок в шапках «балаклава» составляет так называемый офисный планктон — люди, неизвестные даже самим себе, но непокоБеЛимо (увы, не знаю автора этой оЧеПатки) уверенные в заслуженной ими лучшей участи. Они свято веруют: государственный переворот принесёт им всё, чего они безуспешно жаждут, глядя на своих кумиров, уже вознесённых неисповедимой случайностью на вершины сводок популярности. Их не пугает даже предостережение их же кумира в начале 1990-х Егора Тимуровича Гайдара. В своей последней прижизненно выпущенной книге «Смуты и институты» он исследовал механизмы, неукоснительно приводящие революционную страну к разрухе, так что даже если революцию и впрямь совершают из наилучших побуждений, её плодами всё равно воспользуется в лучшем случае следующее поколение. Они-то и есть следующее поколение, воспользовавшееся скудными плодами государственного и хозяйственного переворота, совершённого при активном соучастии самого Гайдара. И не думают о цене, заплаченной за эти плоды всей страной. Именно такие юнцы — если не по возрасту, то по образу мышления — составили костяк троцкистских течений в межвоенный период. И они же сейчас каждым своим демагогическим словом, каждым повторением бездумно воспринятых пропагандистских штампов (в свою очередь составленных при соучастии людей, неплохо знакомых с историческим опытом троцкизма) доказывают: троцкизм не устарел — он так же опасен для общества, как при жизни Бронштейна, и будет так же опасен и впредь, пока существуют стремление к простым быстрым решениям и неумение думать об их цене.

Я сам, увы, также любитель простых решений. И тоже не склонен задумываться о возможной цене предлагаемых мною очевидных мер. Оттого и был много лет пламенным либералом — поборником ничем не ограниченной политической свободы личности — и либертарианцем — поборником ничем не ограниченной экономической свободы личности. Не заботясь о диалектике соотношения личности с обществом (только недавно у меня появилась первая сколько-нибудь серьёзная работа на эту тему «Многочастичные взаимодействия»).

Надеюсь, сейчас мне удаётся чаще всего сдерживать свои порывы «в неслыханную простоту» (по выражению Бориса Леонидовича Пастернака). Но всё равно едва ли не ежедневно повторяю слова Хенри Луиса Августовича Менкена: «У всякой проблемы всегда есть решение — простое, удобное и, конечно, ошибочное». Думаю, если мы все запомним эти слова, у нас будет куда меньше шансов провалиться в очередные приступы злокачественного троцкизма.