Чтобы понять, как США от трёх интервенций дошли в итоге до разрастающегося набора, по-видимому, бесконечных квази-войн, потребуется подробная карта, чтобы провести вас по некоторым самым тернистым дебрям американской внешней политики. К счастью, МакКой уже у нас под рукой со своим нашумевшим блокбастером «В тени американского века: подъём и упадок глобального влияния США».
Он первый раскрыл некоторые тайны государства национальной безопасности в начале 1970-х, он отправился по «героиновому следу» в Юго-Восточной Азии в теневой мир тайных операций, наёмников и наркобаронов. Это просто сюжет для романа Джона Ле Карре или, ещё лучше, убогого бара, где воздух горяч и неподвижен, посетители грубы, а выпивка крепка. Если бы постоянный автор TomDispatch МакКой рассказал вам эту историю, потягивая виски, вы были бы просто обязаны заплатить за следующую порцию всем. Это своего рода сказка. Сегодня, однако, вам повезло, и он делится ею с вами бесплатно.
Ник Тёрс.
* * *
(Этот отрывок адаптирован и развёрнут из введения к новой книге Альфреда У. МакКоя «В тени американского века: подъём и упадок глобального влияния США»)
По следам террористических нападений 2001 года Вашингтон преследовал своих неуловимых врагов по всей Азии и Африке, частично из-за огромной растяжённости своей шпионской инфраструктуры, частично из-за появления технологий цифрового наблюдения, быстрых беспилотников и биометрической идентификации. В 2010-м, почти через десятилетие этой тайной войны, обладающая волчьей хваткой в отношении информации «Вашингтон Пост» сообщила, что государство национальной безопасности разрослось до «четвёртой ветви федерального правительства» — 854 000 сотрудника с допуском к секретной информации, 263 спецслужбы и более 3000 разведывательных подразделений, ежегодно выпускающие 50 000 специальных отчётов.
Пусть и ошеломительная, но эта статистика лишь едва коснулась видимой поверхности того, что стало крупнейшим в истории и наиболее смертоносным секретным аппаратом. Судя по секретным документам, которые в 2013 году раскрыл Эдвард Сноуден, 16 разведывательных агентств страны обладают штатом в 107 035 наёмных сотрудников и «секретным бюджетом» в $52.6 миллиарда, что эквивалентно 10% огромного оборонного бюджета.
Сканируя небеса и зондируя всемирную сеть кабелей на дне морском, Агентство Национальной Безопасности (АНБ) может точечно проникать в конфиденциальные коммуникации почти любого руководителя планеты, одновременно отсеивая миллиарды обычных посланий. Для своих тайных миссий ЦРУ обладает доступом к Командованию по проведению специальных операций Пентагона с их элитными частями в количестве 69,000 человек (рейнджеры, морские котики, воздушный десант) и их подвижному арсеналу. Кроме этих потрясающих средств в оперативном распоряжении ЦРУ имеются 30 беспилотников «Предатор» и «Риппер», несущих ответственность за более чем 3000 смертей в Пакистане и Йемене.
Пока американцы хором прятали голову в песок, поскольку цветовой индикатор опасности Департамента национальной безопасности судорожно метался от жёлтого к красному, немногие останавливались, чтобы задаться сложным вопросом: а была ли вся эта структура безопасности направлена единственно на врагов за нашими границами? После полувека надругательств над внутренней безопасностью — начиная с «красной опасности»[1] 1920-х до противозаконных притеснений протестующих против войны в 1960-е и 1970-е — можно ли действительно быть уверенным, что не было скрытых издержек всех этих тайных мер тут, у нас дома? Может быть, просто может так случиться, что вся эта безопасность была на деле не столь уж благоприятна, когда дело касается нас самих.
Исходя из моего личного опыта за прошедшие полвека и истории моей семьи в трёх поколениях, я на своей шкуре испытал, что существует реальная цена передачи наших гражданских свобод отдельно взятым тайным агентствам. Позвольте мне поделиться всего несколькими из моих собственных «военных» историй, чтобы объяснить, как тяжело я приходилось учить и переучивать этот неприятный урок.
По героиновому следу
В конце 1960-х после окончания колледжа я решил взяться за диссертацию по японской истории, и был приятно удивлен, когда Йель пригласил меня в магистратуру на полную ставку. Но в те дни «Лига плюща» не была башней из слоновой кости для уединения и размышлений. В первый год моего пребывания в Йеле Департамент юстиции предъявил лидеру «Чёрных Пантер» Бобби Силу обвинение в убийстве местного жителя, а протесты зелёных 1 мая, охватившие Нью-Хейвен, законопатили кампус на целую неделю. Почти одновременно президент Никсон отдал приказ о вторжении в Камбоджу, и студенческие протесты по всей Америке парализовали сотни кампусов на всю оставшуюся часть семестра.
В разгар всей этой шумихи центр моих намерений сместился с Японии на Юго-Восточную Азию и с прошлого на войну во Вьетнаме. Да, на ту самую войну. Итак, что мне было делать с призывом? Во время первого семестра в Йеле, если быть точным 1 декабря 1969 года, ограниченная воинская повинность[2] превратила календарь в лотерею. Первые 100 кандидатов согласно датам дней рождения должны были быть призваны определённо, но те, кто оказался в списке за 200-м, скорее всего станут избегут этой участи. Мой день рождения — 8 июня, — был самым последним вытянутым в лотерею, не 365-ым, а 366-ым (не забывайте о високосном годе). Это была единственная лотерея, в которой я выиграл, помимо электрической сковородки «Санбим» в школьной лотерее в старших классах. Пройдя запутанные моральные расчёты, типичные для 1960-х, я решил, что исключение меня из призыва, хотя и по чистой случайности, требует, чтобы помимо всего прочего я посвятил себя тому, чтобы обдумывать, писать и работать ради окончания Вьетнамской войны.
Весной 1970-го по ходу протестов в кампусе из-за событий в Камбодже наша маленькая группа студентов-выпускников Йеля по истории Юго-Восточной Азии осознала, что затруднительное стратегическое положение США в Индокитае вскоре потребует вторжения в Лаос, чтобы перерезать поток вражеских поставок в Южный Вьетнам. Итак, пока по всей стране кампусы охватывали протесты из-за событий в Камбодже, мы собирались в библиотеке, готовясь к следующему вторжению, редактируя книгу с эссе по Лаосу для издательства Harper & Row. Через несколько месяцев после выхода книги в свет одна из младших редакторов, Элизабет Джэкеб, заинтригованная сделанной нами оценкой опиумных посевов и урожая в стране, позвонила из Нью-Йорка и спросила, не мог ли я провести исследование и написать «наскоро» о событиях, стоявших за эпидемией героина, охватившей американскую армию во Вьетнаме.
Я тут же начал исследование в своей студенческой кабинке библиотеки в готической башне, Библиотеке Стерлинга Йеля[3], пытаясь отследить старые колониальные отчёты об опиумной торговле в Юно-Восточной Азии, которые внезапно прервались в 1950-е, как раз на самом интересном месте этой истории. Так, поначалу до некоторой степени умозрительно и осторожно, я вышел за пределы библиотеки, чтобы провести несколько интервью и вскоре встал на след, обернувший весь земной шар. Во-первых, я проехал по Америке, чтобы встретиться я отставными разведчиками ЦРУ. Затем пересёк Тихий океан, отправившись в Гонконг изучать нарко-синдикаты, благодаря любезности группе по борьбе с наркотиками колониальной полиции. После чего отправился на юг в Сайгон, тогда столицу Южного Вьетнама, расследовать нацеленный на «Джи-ай» героиновый трафик, и в горы Лаоса наблюдать альянс ЦРУ с опиумными баронами и ополчением горных племен, выращивающих мак. И, наконец, я полетел из Сингапура в Париж на интервью с отставными офицерами французской разведки об их торговле опиумом во время первой войны в Индокитае в 1950-х.
Наркотрафик, которым доставляли героин войска США в Южном Вьетнаме, был — как я выяснил — отнюдь и не исключительно работой преступников. Как только опиум покидал маковые поля племён в Лаосе, трафик требовал официального соучастия на каждом уровне. Вертолетами контролируемой ЦРУ воздушной линии «Эйр Америка» сырой опиум перебрасывался из селений союзных племен. Командующий Королевской армией Лаоса, тесно сотрудничавший с американцами, управлял крупнейшей в мире героиновой лабораторией и был настолько невнимателен к последствиям, что открыл свои гроссбухи для моей проверки. Несколько чинов сайгонского генералитета были замешаны в распространении наркотиков среди американских солдат. К 1971-му тайная сеть гарантировала, что героин — судя по более позднему медицинскому обследованию Белым домом тысяч ветеранов — в Южном Вьетнаме постоянно употребляли 34% американских военных.
Ничто из этого не освещалось на семинарах по истории в моём колледже. У меня не было моделей для исследования неведомой всемирной сети преступлений и тайных операций. После выхода из самолёта в Сайгоне меня прихлопнуло тропической жарой, и я очутился в привольно раскинувшемся 4-хмиллионном чужом городе посреди роя гудящих мотоциклов и лабиринта безымянных улиц, не имея понятия, как проникнуть в эти секреты. Каждый день пути по героиновому следу ставил передо мной всё новые проблемы — где искать, что искать, и, прежде всего, как задавать неудобные вопросы.
Однако чтение истории научило меня кое-чему, чего я даже не представлял. Вместо того чтобы ставить перед моими источниками вопросы о чувствительных текущих событиях, я начинал с французского колониального прошлого, когда торговля опиумом была законной, и постепенно вскрывал подноготную и неизменную логистику производства наркотиков. Поскольку я проследил этот след вплоть до настоящего, когда трафик стал нелегальным и опасно спорным, я стал использовать кусочки из прошлого, чтобы собрать нынешнюю головоломку, пока не встали на свои места имена современных дилеров. Короче, я создал исторический метод, который оказался удивительно полезным в следующие 40 лет моей карьеры при анализе внешнеполитических расхождений различного рода — альянсы ЦРУ с наркобаронами, распространение агентством физических пыток и расширение нашего государственного надзора.
В моей жизни появляется ЦРУ
Эти месяцы в пути, встречи с гангстерами и наркобаронами в удалённых местах представляли всего лишь небольшую долю реальной опасности. Бродя по горам Лаоса, расспрашивая крестьян-хмонгов о погрузке опиума в вертолёты ЦРУ, я спускался по крутому склону, когда землю у моих ног взрыла пулевая очередь. Я вляпался в засаду наёмников агентства.
Пока пятеро приданных главой местной деревеньки ополченцев-хмонгов расчётливо прикрывали нас огнём, мой фотограф-австралиец Джон Эверингам и я упали в слоновью траву[4] и поползли по грязи в безопасное место. Без этого вооружённого эскорта с моими исследованиями было бы покончено, как и со мной. После провала той засады офицер ЦРУ вызвал меня на встречу в горах, где угрожал убить моего лаосского переводчика, если я не прекращу исследования. После получения гарантий, что моему переводчику не причинят вреда, я решил игнорировать предупреждение и не останавливаться.
Через шесть месяцев и 30 000 миль пути я вернулся в Нью-Хейвен. Мое исследование альянса ЦРУ с наркобаронами научило меня большему, чем я мог представить о тайных аспектах глобальной мощи США. Настраиваясь писать в своей мансарде в течение всего учебного года, я был уверен, что знал более чем достаточно для книги по этой чуждой условностям теме. Но моё образование, как оказалось, только начиналось.
Через несколько недель огромный детина среднего возраста в костюме прервал быт учёного-затворника. Он появился у дверей и представился Томом Триподи, старшим агентом Бюро по наркотикам, которое позже стало DEA — Управлением по борьбе с наркотиками. Его агентство, как он подтвердил во время второго визита, встревожила моя работа, и он был отправлен провести расследование. Ему надо было что-то сказать старшим чинам. Том был парнем, которому можно было доверять. Так что я показал ему несколько черновых страниц моей книги. Он на некоторое время пропал в гостиной и вернулся со словами. «Отлично сделано. Всё чётко». Но есть несколько моментов, добавил он, не совсем точных, некоторые он мог помочь мне исправить.
Том был моим первым читателем, я давал ему целые главы, и он с закатанными рукавами и с револьвером в тактической кобуре сидел в кресле-качалке, прихлебывая кофе, бегло внося мелкие коррективы на полях и рассказывая изумительные байки — вроде того, как босс мафии Джерси «Байон Джо» Цикарелли пытался в местном оружейном магазинчике купить тысячу ружей, чтобы свергнуть Фиделя Кастро. Или как тайный сотрудник ЦРУ прибыл домой в отпуск, а его пришлось повсюду сопровождать, чтобы он ненароком не пристрелил кого-нибудь в проходе между стеллажами супермаркета.
Лучшей была история о том, как Бюро поймало французского разведчика, прикрывавшего контрабанду героина корсиканского синдиката в Нью-Йорк. Некоторые его истории, обычно без указания автора, появились в моей книге «Героиновая политика в Юго-восточной Азии». Эти разговоры с агентом под прикрытием, который тренировал кубинских изгнанников для ЦРУ, а позже расследовал по заданию DEA деятельность синдиката героиновой мафии на Сицилии, были похожи на превосходный семинар, мастер-класс по тайным операциям.
Летом 1972 года, когда книга была в типографии, я отправился в Вашингтон дать показания перед Конгрессом. Пока на Капитолийском Холме я наматывал круги по кабинетам конгрессменов, мне неожиданно позвонил мой редактор и вызвал меня на встречу с президентом и вице-президентом издательства Harper & Row в Нью-Йорке, издававшем мою книгу. Проведенный в роскошную анфиладу комнат с видом на шпили Собора Святого Патрика, я слушал, как эти исполнительные директора рассказывают мне, что Корд Мейер-младший, заместитель директора ЦРУ по тайным операциям, вызвал почётного президента компании, Касса Кэнфилда. Встреча не была случайной, поскольку Кэнфилд, судя по официальной биографии, «обладал сильными связями в мире разведки и как бывший офицер по вопросам психологической войны, и как близкий друг Аллена Даллеса», бывшего главы ЦРУ. Мейер осудил мою книгу, как угрозу национальной безопасности. Он попросил Кэнфилда, своего старого друга, по-тихому её изъять.
У меня возникли серьёзные проблемы. Мейер был не только высокопоставленным сотрудником ЦРУ, но обладал безупречными социальными связями и тайными активами во всех уголках американской жизни разведки. После окончания Йеля в 1942-м он служил морпехом на Тихом океане и писал яркие статьи, публикуемые в Atlantic Monthly. Позже он работал с делегацией США, подготавливающей Хартию ООН. Лично взятый на работу главой шпионов Алленом Даллесом, Мейер пришел в ЦРУ в 1951 году, и вскоре возглавил отдел Международных операций, который, согласно той же официальной истории, «создал крупнейшее единое сосредоточение тайной политической и пропагандистской деятельности ЦРУ, теперь уже похожей на осьминога», включая и «Операцию Пересмешник», распространявшую дезинформацию в основные газеты США для прикрытия деятельности агентства. Информированные источники сказали мне, что ЦРУ обладает доступом в любое крупное издательство Нью-Йорка и у них уже есть все до единой страницы моей рукописи.
Будучи ребёнком из богатой нью-йоркской семьи, Корд Мейер входил в элитные социальные круги, встречался и женился на Мэри Пинчот, племяннице Гиффорда Пинчота, основателя Лесной службы США и бывшего губернатора Пенсильвании. Пинчот был была потрясающе красива, позже она стала любовницей президента Кеннеди и десятки раз наносила тайные визиты в Белый Дом. Когда в 1964-м её нашли застреленной на берегу канала в Вашингтоне, глава контрразведки ЦРУ Джеймс Джесус Англетон, ещё один выпускник Йеля, вломился в её дом в безуспешной попытке заполучить её дневник. Сестра Мэри, Тони и её муж, редактор «Вашингтон Пост» Бен Брэдли позже нашли дневник и передали Англетону, чтобы агентство этот дневник уничтожило. До сих пор её нераскрытое убийство остается предметом мистификаций и споров.
К тому же Корд Мейер состоял в «Светском альманахе»[5] первых семей Нью-Йорка, как и мой издатель Касс Кэнфилд, что добавило щепотку социальных специй к давлению в пользу изъятия моей книги. К тому моменту, когда летом 1972 года он пришёл на пост в Harper & Row, два десятка лет службы в ЦРУ превратили Мейера (если верить той же официальной биографии) из либерального идеалиста в «неумолимого и безжалостного сторонника собственных идей», направляемых «параноидальным недоверием ко всем, кто с ним не согласен» и с манерами «истерическими и даже воинственными». 26-летний студент-выпускник и автор неопубликованной книги против мастера манипуляций с прессой из ЦРУ. Вряд ли это была честная борьба. Я стал опасаться, что моя книга никогда не увидит свет.
К его чести, Кэнфилд отверг требование Мейера изъять книгу. Но разрешил агентству изменить рецензию на рукопись до публикации. Вместо того чтобы тихонько ждать критику ЦРУ, я обратился к Сеймуру Хершу, тогда он занимался репортёрскими расследованиями для New York Times. В тот самый день, когда курьер ЦРУ прибыл из Лэнгли забрать мою рукопись, Херш пронесся по кабинетам Harper & Row как тропический шторм, забрасывая беспомощных директоров потоком неудобных вопросов. На следующий день разоблачённая им попытка цензуры со стороны ЦРУ оказалась на первой полосе газеты. За ним последовали другие национальные информационные организации. Столкнувшись с валом отрицательных отзывов в печати и на радио, ЦРУ выдало Harper & Row критику, состоявшую из неубедительных отрицаний. Книга была опубликована без изменений.
Моя жизнь, как открытая для агентства книга
Я получил важный урок: конституционная защита свободы прессы может ограничить даже самое мощное в мире шпионское агентство. Корд Мейер, по сообщениям, получил тот же урок. Судя по его некрологу в Washington Post, «Предполагалось, что мистер Мейер в итоге продвинется» и возглавит тайные операции ЦРУ, «но публичное раскрытие относительно книги... фактически уничтожило его перспективы». Он был выслан в Лондон и вынужден раньше времени уйти на пенсию.
Мейер и его коллеги, однако, не привыкли проигрывать. Проиграв на общественном поле сражения, ЦРУ ушло в тень и мстило, дергая за каждую ниточку банальной жизни студента-выпускника. Следующие шесть месяцев федеральные чиновники из Министерства здравоохранения, образования и социального обеспечения прибывали в Йель для изучения моего братство выпускников. Налоговое управление США проверяло мои доходы, превышающие прожиточный минимум. ФБР прослушивало мой телефон в Нью-Хейвен (о чем я узнал годы спустя из коллективного иска).
В августе 1972 года в разгар полемики из-за книги агенты ФБР сказали директору бюро, что они «провели расследование в отношении мистера МакКоя», просматривая документы, собранные на меня за прошедшие два года и расспрашивая многочисленные «источники, чьи личности не разглашаются, давшие проверенную информацию о прошлом» — таким образом составив 11-страничный отчёт с подробностями моего рождения, образования и антивоенной активности в кампусе.
Соученик по колледжу, которого я не видел четыре года, служивший в военной разведке, волшебным образом проявился в поле моего зрения в книжном разделе сотоварищей Йеля, по-видимому, желая восстановить наши отношения. В ту же неделю, когда появилась хвалебная рецензия на мою книгу на первой странице «Нью-Йорк Таймс» — это невероятное достижения для историка — исторический факультет Йеля предоставил мне испытательный срок. Если я каким-то образом не наверстаю годовую задержку работы в течение семестра, я буду уволен.
В те дни связи между ЦРУ и Йелем были глубокими, порой выходящими за рамки допустимого. Местные колледжи кампуса отбирали студентов для возможной шпионской карьеры, включая будущего директора ЦРУ Портера Гросса. Выпускники, вроде Корда Мейера и Джеймса Англетона, занимали высшие посты в агентстве. Если бы моим научным руководителем не был бы известный учёный Бернхард Дам, приезжавшего из Германии, неизвестного этой тайной группе, испытательный срок, вероятно, превратился бы в изгнание, что покончило бы с моей академической карьерой и разрушило бы доверие ко мне.
В те трудные дни конгрессмен от Нью-Йорка Огден Рейд, старейший член комитета по международным отношениям, позвонил мне, чтобы сказать, что он отправляет в Лаос сотрудников-следователей, чтобы разобраться с ситуацией вокруг опиума. В разгар этих разногласий рядом с деревней, где я избежал засады, приземлился вертолёт ЦРУ и старейшина хмонгов, помогавший мне в изысканиях, был перемещен на полевой аэродром агентства. Там следователь ЦРУ ему прояснил, что было бы лучше, если бы он отрицал всё, что сказал мне об опиуме. Опасаясь, как он позже сказал моему фотографу, что «они отправят вертолёт, чтобы меня арестовать или... солдаты застрелят меня», старейшина сделал то, что было ему приказано.
На личном уровне я открывал для себя, насколько далеко могут дотянуться разведывательные агентства страны даже при демократии, не оставив ни единой части моей жизни незатронутой: мой издатель, мой университет, мои источники, мои налоги, мой телефон и даже мои друзья.
Хотя я и победил в первой схватке этой войны, применив медийный блитц, ЦРУ побеждало в длительной бюрократической войне. Заставляя замолчать мои источники и отрицая какую-либо вину, его сотрудники убеждали Конгресс, что агентство не виновно ни в едином случае прямого соучастия в торговле наркотиками. Во время сенатских слушаний материалов по убийствам ЦРУ известной комиссией Чёрча[6] три года спустя Конгресс принял уверения агентства, что никто из оперативных работников не был прямо замешан в торговле героином (обвинение, которого я никогда не выдвигал). Отчёт комитета подтвердил основную мою критику, выяснив, однако, что «ЦРУ особенно уязвимо для критики» из-за местной агентуры в Лаосе «имеющей особое значение для агентства», включая «людей, о которых либо известно что они, либо подозреваются в том, что замешаны в торговле наркотиками». Но сенаторы не надавили на ЦРУ, чтобы агентство приняло какое-либо решение или провело реформу того, что их собственный генеральный инспектор назвал «отдельной проблемой», которую представляют альянсы с наркобаронами — по-моему, ключевой аспект соучастия с торговле.
В середине 1970-х поток наркотиков в США замедлился, и количество наркозависимых сократилось, проблема героина ушла внутрь городов и СМИ переключились на к другие сенсации. К сожалению, Конгресс лишился возможности проверять деятельность ЦРУ и исправлять приёмы ведения им тайных войн. Менее чем за 10 последующих лет проблема тактических альянсов ЦРУ с наркоторговцами ради поддержки широко развернувшихся тайных войн вернулась и отомстила.
В 1980-е, когда американские города охватила эпидемия крэк-кокаина, агентство, как сообщал позднее его собственный генеральный инспектор, стало союзником крупнейшего контрабандиста в Карибском бассейне, используя его порты для передачи оружия боевикам-контрас в Никарагуа, и защищало его от любого преследования в течение пяти лет. Одновременно на другом краю планеты, в Афганистане, боевики-моджахеды ввели опиумный налог для фермеров, чтобы финансировать свою борьбу против советской оккупации и с молчаливого согласия ЦРУ организовали вдоль границы с Пакистаном опиумные лаборатории для поставок на международные рынки. К середине 1980-х урожай опиумного мака Афганистана вырос в 10 раз, обеспечивая наркоманам Америки 60% героина и до 90% в Нью-Йорк Сити.
Практически случайно я начал академическую карьеру, делая что-то несколько отличное. В том исследовании наркотрафика оказался встроен аналитический подход, который совершенно случайно привёл меня к исследованию всей жизни – исследованию американской глобальной гегемонии с её многочисленными проявлениями, включая дипломатические альянсы, вмешательство ЦРУ, развитие военных технологий, обращение к пыткам и глобальный надзор. Шаг за шагом, тема за темой, десятилетие за десятилетием я неспешно накапливал достаточное понимание отдельный частей, чтобы попытаться собрать их воедино. При написании своей новой книги «В тени американского века: подъём и упадок глобального влияния США» я продвинул исследование, чтобы оценить всеобщий характер глобальной мощи США и сил, которые могут внести вклад в их увековечивание или упадок.
В процессе работы я медленно пришёл к тому, что увидел ошеломляющую последовательность и связность подъёма Вашингтона к глобальному доминированию в течение столетия. Методы пыток ЦРУ возникли в начале холодной войны в 1950-е, большая часть футуристических аэрокосмических роботизированных технологий была опробована во Вьетнаме в 1960-е, помимо прочего, опора Вашингтона на надзор впервые проявилась на колониальных Филиппинах около 1900 года и вскоре стала весьма существенным, хотя и по сути противозаконным инструментом репрессий ФБР в отношении внутренних несогласных, что продолжалось все 1970-е.
Надзор сегодня
В самом начале террористических атак 9/11 я сдул пыль с того исторического метода и использовал его, чтобы исследовать истоки и природу внутреннего надзора в самих США.
После оккупации Филиппин в 1898 году армия США, столкнувшись со сложной кампанией умиротворения в своенравной стране, обнаружила силу систематического надзора при сокрушении сопротивления политической элиты страны. Затем, во время Первой Мировой «отец военной разведки» армии, суровый генерал Ральф Ван Деман, научившийся торговать на Филиппинах, провёл годы, умиротворяя эти острова, чтобы мобилизовать 1700 солдат и 350 000 граждан в «комитеты бдительности» на интенсивную программу надзора, направленную против подозреваемых во вражеском шпионаже среди американцев немецкого происхождения, включая моего собственного деда. При изучении документов Службы военной разведки в Национальном архиве я обнаружил «подозрительные» письма, выкраденные из солдатского шкафчика моего деда. На деле мама писала на своём родном немецком о таких подрывных вещах, как связанные для него носки, чтобы не мёрз в карауле.
А 1950-е агенты гуверовского ФБР без какого-либо ордера прослушивали тысячи телефонов и держали подозреваемых в подрывной деятельности под особым наблюдением; среди таких был и кузен моей мамы Джерард Пиль, активный противник использования ядерного оружия и издатель журнала Scientific American. Во время Вьетнамской войны бюро дополнило свою деятельность поразительным списком злобных и зачастую противозаконных происков в стремлении нанести ущерб антивоенному движению всепроникающим надзором, подобным тому, что я видел в собственном досье ФБР.
Память о противозаконной программе надзора была во многом уничтожена после Вьетнамской войны благодаря реформам Конгресса, которые потребовали юридических гарантий для всех инициированных правительством прослушек телефонных разговоров. Однако террористические нападения сентября 2001 года развязали руки Агентству Национальной Безопасности, которое запустило возобновленную программу надзора в ранее непредставимых масштабах. Когда я писал для TomDispatch в 2009 году, я отмечал, что принудительные методы, впервые проверенные на Ближнем Востоке, возвращаются на родину и могут заложить основу «внутреннего полицейского государства». Сложные биометрические и кибернетические технологии, выкованные в зонах боевых действий Афганистана и Ирака, сделали «цифровое надзорное государство реальностью» и таким образом фундаментально изменили природу американской демократии.
Четыре года спустя Эдвард Сноуден раскрыл секретные документы АНБ, продемонстрировав, что после столетнего периода созревания, наконец, родилось государство цифрового надзора США. В век Интернета АНБ с помощью нескольких сотен компьютерных датчиков в глобальной сети оптоволоконных кабелей может мониторить миллионы частных жизней по всему миру, в том числе и американских.
А затем, словно чтобы напомнить мне самым личным из возможных способов в нашей новой реальности, четыре года назад я оказался мишенью опять-таки аудита Внутренней налоговой службы, Управления транспортной безопасности в национальных аэропортах и — как я обнаружил, когда прервался разговор — прослушки моего телефона в кабинете Университета Висконсин-Мэдисон. Почему? Возможно, из-за нынешней работы над чувствительными темами, вроде пыток ЦРУ и надзора АНБ, или, возможно, мое имя всплыло в какой-то старой базе данных подозреваемых в подрывной деятельности, оставшейся с 1970-х. Каково бы ни было объяснение, это стало обоснованным напоминанием, что если опыт трёх поколений моей семьи хоть в какой-то мере является показательным, государственный надзор является неотъемлемой частью американской политической жизни намного дольше, чем мы можем себе представить.
Ценой неприкосновенности личной жизни вашингтонская всемирная надзорная сеть теперь стала оружием исключительной силы в стремлении расширить глобальную гегемонию США в 21 веке и ещё более углубить её. Но стоит помнить, что рано или поздно то, что мы делаем за морями всё-таки, по-видимому, возвращается домой и преследует нас самих, как ЦРУ и компания охотились на меня эти последние полвека. Когда мы научимся любить Большого Брата, мир станет более, а не менее опасным местом.
Примечания:
1 — «красная опасность» («красная паника»): серия правительственных решений и нагнетаемая прессой общая атмосфера в стране в 1918-20, связанные с развернувшейся в США кампанией против «красных» - коммунистов и их «попутчиков». Реакция властей на рост рабочего движения, развернувшегося в стране после 1917 года. Наиболее известный эпизод этого периода — так называемые «рейды Палмера».
2 — ограниченная (выборочная) воинская повинность Существовала для определенных категорий призывников; вводилась в мирное время актами Конгресса в 1940 и 1948 годах. Отменена в начале 1970-х при переходе к профессиональной армии. Всегда вызывала протесты, особенно в середине 1960-х в разгар войны во Вьетнаме, что привело к появлению нескольких тысяч дезертиров, эмигрировавших в Канаду и Швецию. Призыв осуществлялся, главным образом в Сухопутные войска, тогда как в ВВС и в ВМС набирали добровольцев.
3 — Вторая по количеству томов (более 9 млн) университетская библиотека в стране [Sterling Memorial Library] с отделом редких книг и документов.
4 — пеннисетум красный (Pennisetum purpureum).
5 — Ежегодник Social Register, в котором приводятся имена и адреса лиц, принадлежащих к избранному обществу, адреса эксклюзивных клубов и календарь светской жизни. Обычно издается для города или района.
6 — Комиссия Чёрча (Church Committee) — общепринятый термин, относящийся к комиссии сената США с официальным названием «Отдельная комиссия сената Соединённых штатов по изучению правительственных операций в области разведывательной деятельности». Была создана в 1975 году под председательством сенатора Фрэнка Чёрча (представитель Демократической партии от Айдахо). Была предшественником Комиссии сената США по разведке, расследовала законность разведывательной деятельности ЦРУ и ФБР после раскрытия этой деятельности в ходе Уотергейтского скандала.