Резюме:Германский канцлер Ангела Меркель приехала в Россию после двухлетнего перерыва. Интенсивные контакты руководства двух стран были свернуты в 2014-м, когда разгорелся украинский кризис и западные государства взяли курс на изоляцию Москвы.

 

Германский канцлер Ангела Меркель приехала в Россию после двухлетнего перерыва. Интенсивные контакты руководства двух стран были свернуты в 2014-м, когда разгорелся украинский кризис и западные государства взяли курс на изоляцию Москвы. В полной мере это не сработало, но одно следствие очевидно — повестка отношений России с Западом, ЕС и, в частности, Германией резко сузилась. Непосредственной причиной послужило диаметральное расхождение взглядов на Украину. Однако это лишь верхушка айсберга накопившихся проблем. В основании — отсутствие представления о модели взаимоотношений после того, как не воплотилась в жизнь концепция «Большой Европы», сформулированная в конце ХХ века.

Содержание переговоров легко предсказать. Прежде всего это Украина, с которой Меркель связала политическую репутацию, выступив инициатором минского процесса. Сейчас он в обморочном состоянии, однако в отсутствие альтернатив остается держаться за формальные мантры о необходимости его продолжения. В отличие от 2014-2015 годов, украинская тема перестала быть стержневой в самой Германии, и едва ли неудачи с восточноукраинским умиротворением повлияют на перспективы избирательной кампании Ангелы Меркель. Сирия, другая неизбежная тема в Сочи, волнует сейчас избирателя больше — из-за недавнего наплыва беженцев, связанного с ситуацией на Ближнем Востоке. Правда, здесь Берлину скорее стоит смотреть не на Москву, а на Анкару. Евросоюз зависит от позиции Турции по сирийскому и миграционному вопросу, а отношения с Анкарой после победного для Реджепа Тайипа Эрдогана референдума по расширению полномочий из рук вон плохие.

Сам факт визита можно интерпретировать как положительный, некоторые атмосферные изменения в Европе касательно России происходят. Голоса сторонников отмены санкций звучат много громче, чем год-полтора назад. Однако не меняется главное. Для Запада, Европейского союза и, в первую очередь, Германии Россия с какого-то момента перестала быть отдельным приоритетом, превратившись в инструмент, необходимый для решения ряда международных, а теперь и внутренних проблем, но не столь важный сам по себе.

В случае с Германией это странно, поскольку особые и тщательно культивируемые отношения между Москвой и Бонном/Берлином с 60-х годов прошлого века выступали опорным элементом европейской стабильности. «Восточная политика» Вилли Брандта, по сути продолженная его последователями на посту канцлера вне зависимости от партийной принадлежности, предвосхитила большие перемены — Хельсинкский процесс и то, что за ним последовало. Западная Германия, естественно, руководствовалась собственными интересами — задачей объединения страны (прежде всего) и экономического развития, которому способствовали восточные рынки.

Собственно, с объединением Германии и созданием Евросоюза, то есть выходом интеграции на качественно новый уровень, «восточная политика» и закончилась, она выполнила свою функцию. С исчезновением СССР, блоковой конфронтации в Старом свете и раздела страны у Германии появились новые задачи, которые определялись ее положением фактического лидера объединенной Европы, хотя само германское руководство от такой роли открещивалось. Но логика проекта вела именно к этому, особенно когда немецкая марка под названием евро стала общеевропейской валютой. Незаменимый партнер и патрон на протяжении всей второй половины ХХ века, Соединенные Штаты вышли на простор глобального лидерства и уже не так интересовались Европой. Россия же, хоть и правопреемник, и наследник СССР, пребывала в остром кризисе — сначала политическом и социально-экономическом, а затем — связанном с поиском самоидентификации.

Последнее оказалось критически важным, потому что российское понимание своего места в Европе и мире не совпадало с тем, которое ей готовы были выделить лидирующие державы Запада, в том числе и Германия. Если упростить, Москве предлагалось относительно крупная, но второстепенная, подчиненная ячейка в новой европейской (именно европейской, а не глобальной) мозаике. Россия же по историко-политическим и географическим причинам претендовала на самостоятельное, равноценное место за столом, где формулируют правила.

Нет смысла возвращаться к хронике того, почему ничего не получилось, и как расхождения, вначале казавшиеся тактическими и техническими, привели к полномасштабному политическому столкновению. Украинский кризис застал Германию врасплох прежде всего потому, что вся линия поведения в отношении России, которой на Западе руководствовались после холодной войны, оказалась перечеркнута. Точнее, Россия не согласилась быть частью не ею спланированного дизайна и потребовала его пересмотра. Пересматривать никто не готов, поскольку считается, что у России нет прав этого требовать, что в долгосрочном плане она несостоятельна и остается угасающим политико-экономическим субъектом. Всплески же восстановленных военно-политических возможностей — не более чем временное явление.

Может, конечно, и временное, но живут политические и государственные лидеры как раз в настоящем времени, к тому же, из-за постоянной нервотрепки задумываясь о будущем еще меньше, чем прежде. В настоящем же фактор России игнорировать не удается. В былую схему Россия не вписывается, да и сама схема трещит по всем швам из-за социально-политических изменений в странах-лидерах. Идей про новую модель устройства Европы и мира нет. Не только по причине скудоумия (хотя в мировой политической элите не без того), но и из-за мучительного процесса обретения нового баланса в обществах, который ведет к переменам политического ландшафта развитых стран. Германия — не исключение. Хотя потрясений там на сентябрьских выборах не ждут, но и статус-кво не сохранится: каждые выборы в Европе знаменуют сегодня постепенный отход от устоявшегося положения вещей. Пока дело обстоит так, сил, времени и воли на выработку стратегически ориентированной внешней линии не хватает. Отсюда стремление держаться за то, что есть, и ограничиваться сиюминутными задачами.

В случае с Германией — это сохранение Европейского союза, то есть укрепление уже не «большой», а «малой» Европы, повышение ее устойчивости. Германия — главный получатель выгод от интеграции, она же станет главным проигравшим в случае ее провала. Помимо материальных выгод, есть и концептуальная сложность. Берлин настолько привык реализовывать свои национальные интересы через европейские институты, что иного варианта тамошние политики даже представить себе не могут, боятся этого.

Кстати, необходимость поддержания европейского проекта заставила отказаться и от последнего постулата «восточной политики» — никогда официально не провозглашенного, но де-факто действовавшего: Россия в первую очередь. «Восточная политика» с самого начала была направлена не только на Москву, но и на другие столицы Восточной Европы, при этом само собой разумелось, что отношения с Кремлем — определяющие. Постепенный отход от этого начался после крушения СССР. Расширение ЕС и возникновение концепции «восточного партнерства» привели к тому, что все больше внимания уделялось не только Варшаве и Праге, но и Киеву и Кишиневу, а украинский кризис заставил сделать окончательный выбор — во имя консолидации Европейского союза фокус сместился в сторону Польши и балтийских государств, чьи позиции в отношении России не нуждаются в комментариях. Сейчас, правда, и с этим не все в порядке, поскольку Варшава настроена крайне критично и к Берлину, и ко всему Евросоюзу в целом.

В результате Москва воспринимается Берлином как нечто неизбежное, хотя скорее мешающее, чье воздействие надо ограничить, и как источник неприятностей, с которым приходится мириться. Инструментальность — производная от этого, в том числе и постоянное присутствие российской темы в избирательных и внутриполитических дискуссиях в Германии и других европейских странах.

Возвращения к «восточной политике» быть не может, она действительно выполнила свою функцию. Но ее главный урок актуален — как и в холодную войну, Берлину и Москве надо очень серьезно и кропотливо выстраивать отношения, те, что были раньше, больше не действуют, а инерция ведет все глубже в тупик. До тех пор пока отношения с Россией не превратятся для ФРГ в самостоятельный и самоценный приоритет, ожидать прогресса не стоит. Но это непосредственно увязано с внутренним развитием в Германии, и других ключевых странах Европы, от чего, в свою очередь, зависят и перспективы Европейского союза.

Пока же Берлин предпочитает придерживаться подходов, которые стали продуктом кризиса в отношениях, а также общего роста неуверенности, например на атлантическом направлении. Настойчивое желание Германии как-нибудь поладить с новой американской администрацией, «приручить» Трампа чревато тем, что германская политика окажется заложницей курса Вашингтона, для которого вся внешняя политика превращается в инструмент решения внутренних проблем. На таком фоне ни Сочи, ни предстоящий в начале июля Гамбург прорывов не принесут.

В новом сочетании факторов есть и другая переменная — позиция России, которой тоже неизбежно придется меняться. Но об этом в следующий раз.

Начиная с этого материала, Федор Лукьянов будет регулярно публиковать колонки на «Ленте.ру». Следите за обновлениями.

Lenta.Ru