Двадцатый век определенно был веком Соединенных Штатов Америки. Ничего не меняет даже то, что почти полвека мир был биполярен, разделен на сферы влияния двух супердержав — США и СССР. Противостояние заставляло обе стороны развиваться более интенсивно, анализируя свои ошибки и перенимая опыт противника. В конечном счете это пошло на пользу тем же США, советская концепция модернизации проиграла соревнование.

Эйфория от идеологического триумфа и единоличного экономического и военного лидерства ввергла США в искушение неоимперской внешней политики. Продвижение американской идеи модернизации, к тому моменту эволюционировавшей до глобализации, все чаще стало подкрепляться силовыми методами. Эскалация же силового давления породила такую мощную волну антиамериканизма, что он стал почти официальной идеологией даже в развитых странах (достаточно вспомнить жесткое размежевание Франции и Германии с США по Ираку). Неудивительно, что многие сегодня полагают, будто элементы американской модели развития были агрессивно навязаны другим цивилизациям планеты, уничтожив их самобытный путь развития.

Но подобные суждения свидетельствуют лишь о том, что время господства американской идеи истекло и она больше не является инновационным проектом, который с энтузиазмом заимствовали остальные государства планеты. А ведь 60 лет назад американская модернизация вывела из тупика многие страны мира, предложив им новую, прогрессивную для того времени модель развития.

Новые эллины

Вся история человеческой цивилизации, как мы ее знаем, есть постепенное движение вверх, или, выражаясь в современных понятиях, прогресс, не исключающий, однако, в конце каждого цикла развития тупиков и откатов, иногда весьма затяжных, которые часто принимают за регресс.

В 1872 году император покончил с элитарной армией, введя всеобщую воинскую повинность, после чего японская армия приобрела совершенно европейский вид. Более того, после реформ Мэйдзи Япония стала воспринимать себя как часть западного, цивилизованного мира

Разумеется, речь идет не о научно-техническом прогрессе (это частный случай общего явления), который принято связывать с наступлением Нового времени. Двигателем прогресса в широком понимании всегда являлись модернизационные проекты (некий до определенной степени универсальный и принципиально новый комплекс идей, который позволял обеспечить развитие общества и последовавших за ним народов на какое-то время, пока он не исчерпывал себя). Такие проекты далеко не всегда имели сугубо хозяйственно-экономическую ориентированность. Например, европейский мир периода темного доренессансного Средневековья отчаянно нуждался в комплексе идей, которые указали бы выход из мракобесного религиозного подражания. «Люди знали, что христианский мир болен, видели, что реальность неизмеримо далека от идеалов Евангелия Любви, но не представляли, что же можно сделать», — пишет, объясняя контрасты и метания этого времени, британский историк Норман Дэвис.

Лидерами подобных проектов были, например, эллины, французы времен Французской революции и Наполеона или британцы периода создания империи. США со своим модернизационным проектом занимают достойное место в этом списке.

Американская модель обладала впечатляющей силой и привлекательностью и достигла поистине общемирового масштаба. Чилийский историк Клаудио Велиз сравнил воздействие американской идеи на современные общества с эллинизацией античного мира, а победоносное шествие американского английского языка сопоставлял с распространением греческого.

«Главным языком общения в эпоху эллинизма был койне — самый распространенный и, в общем, простонародный диалект греческого языка, на котором совсем не случайно был написан Новый Завет. Сегодня английский язык, скорее, в его американском варианте, является "койне” зарождающейся глобальной культуры. Независимо от будущего американского имперского могущества никакого конкурента ему на горизонте не наблюдается», — разъясняет ту же мысль известный американский социолог Питер Бергер.

Фактически США удалось на какое-то время стать центром мира, идеалом, к которому остальные должны стремиться, и нормой демократии, которой измеряется уровень развития других государств. В 1990-е годы различные американские фонды ежегодно выделяли почти миллиард долларов на филантропические и образовательные цели для стран за пределами США. «Если взять сферу финансов, то крупнейшие инвестиционные фирмы и транснациональные корпорации находятся преимущественно в США, а престижные профессиональные школы, в которых обучаются их управленческие кадры, — опять-таки американские», — пишет другой американский социолог, Джеймс Дэвисон Хантер.

При этом, не будучи государственными, американские транснациональные корпорации настолько преуспели в продвижении по всему миру американских ценностей и интересов, что Coca-Cola или MacDonald’s теперь не просто бренды, а форпосты американизации — глобализации. Иллюстрируя реальную значимость и могущество компании Coca-Cola, принимаемым на работу сотрудникам иногда рассказывают историю о том, как после геноцида в Руанде делегация ООН с гуманитарной помощью в течение двух недель не могла пробиться в этот район. Каково же было удивление ооновцев, когда, добравшись до места, они обнаружили, что все это время сотрудники Coca-Cola уже работали там и раздавали несчастным первую помощь.

Чтобы понять, как американцам удалось сформировать столь мощную идеологическую модель не только для внутреннего использования, но и для всего мира, стоит обратиться к периоду формирования США как современного государства, а затем и к моменту перехода от изоляционистской политики к политике общемировой проповеди.

Нация — идея

Жители Нового Света XVIII–XIX веков представляли собой пеструю смесь. Протестанты, надеявшиеся построить Царство Божие на земле; разномастные предприимчивые бедняки, искавшие лучшей доли; авантюристы и преступники, которых отправляли в Северную Америку на поселение. Их всех объединяло разочарование в Старом Свете, государственный уклад которого — с высокой степенью централизации, господством привилегированных классов и жесткой ограниченностью уже распределенных ресурсов — не предполагал активной роли новых членов. Европа казалась им склепом.

Чувства переселенцев за океан легко понять, обратившись к такому незатейливому бытописателю своего времени, как Агата Кристи. Подавляющее большинство убийств в ее историях с частным детективом Пуаро или мисс Марпл (описывающих Англию начала ХХ века) совершалось из-за наследства. Сегодня столь часто повторяющаяся тема кажется откровенно скучной, но для британцев того времени предмет был настолько захватывающим, что они были готовы как дети слушать о нем вновь и вновь. Постоянство интереса англичан объяснялось тем, что даже их мир (принимая во внимание тот факт, что Великобритания на тот момент была колониальной империей) был настолько четко регламентирован и привязан к собственности, что в нем было почти невозможно продвинуться с одной ступеньки на другую. Единственным реалистичным способом сделать это было получение наследства.

Идеологи американской модели часто напоминали, что Америка буквально стала убежищем для всех обиженных и нуждающихся. Но сформировать из переселенцев нечто цельное было весьма проблематично. Молодое и разношерстное американское общество остро нуждалось в единой идеологии, которая могла бы создать из этой толпы нацию без национальности, нацию, основанную на идее. Учитывая сложность задачи, идея должна была иметь такую силу и привлекательность, чтобы она отвечала чаяниям прибывающих и могла затмить их этническую идентификацию (нечто подобное затем попытались сделать в СССР).

Созидательные разрушители

Идея эта выкристаллизовалась в ходе гражданской войны Севера и Юга. Конечно же, северяне боролись с конфедератами не из ненависти к рабству или любви к неграм. Согласно историческим свидетельствам, многие участвовавшие в боях северяне испытывали откровенную расовую неприязнь к освобождаемым. Активными сторонниками отмены рабства были белые массы, которых аграрно-рабовладельческое общество просто лишало надежды на социальные лифты, ради коих, собственно, люди и переезжали из Европы в Америку. Победи в гражданской войне конфедераты, США пошли бы по пути латиноамериканских страны вроде Аргентины или Колумбии.

Избрав более прогрессивную модель федералов, США, по сути, реализовали идеи Французской революции, которые в Старом Свете так и остались невоплощенными. Была создана принципиально новая социальная модель, которая оказалась весьма жизнеспособной.

Первым и самым важным элементом этой идеологии стали свобода и равенство всех перед законом, отсутствие привилегий, сословных ограничений и невмешательство государства в дела бизнеса. Другой важный принцип — труд и осуществление через него призвания человека, как это понималось большинством протестантов и подробно описано в работах Макса Вебера.

На практике это означало, что в новом обществе единственным измерением свободы и достижения успеха были деньги. Не важно, кто ты, важно, сумел ли ты достичь успеха, или, иначе говоря, разбогатеть. Этот принцип позволил создать идеальное капиталистическое государство. По словам знаменитого американского политолога Перри Андерсона, «Америка больше других приблизилась к чистой модели дерегулируемого, неуправляемого капитализма — другие национальные модели выглядят куда менее совершенными. Американский капитализм предполагает свободу не только товаров и капитала, но и самого производства. Это в высшей степени динамичная система, которая процветает за счет созидательного разрушения. Любое вмешательство в этот процесс, будь то вмешательство со стороны самого государства или госструктур, только замедляет развитие этой системы».

Но принципа абсолютной свободы экономической деятельности было явно недостаточно для создания мощного государства. Комплекс новых идей был фактически воплощен в новый вид государственной религии, принадлежность к которой и стала тем, что делало американца американцем. Ее основой стали догматы протестантизма, однако Бог, о котором написано на американском долларе и о котором говорил каждый президент Соединенных Штатов начиная с Линкольна и заканчивая Обамой на последней инаугурации, это Бог не определенной конфессии, а Бог всех американцев.

Сложилась любопытная система, когда непосредственно религия отделена от государства, но государство создало свою собственную религию, частично пересекающуюся с протестантскими догмами и в то же время включающую в себя чисто гражданские нормы и принципы. Это мощное религиозное чувство принадлежности к человеческой формации нового типа стало заменой этнической идентичности, тем плавильным котлом, который формирует из пришлой разнокультурной массы новую идентичность — гражданин Соединенных Штатов.

Характерной особенностью нового общества при видимой тотальной свободе была также организация местных самоуправлений, которые и легли в основу всей демократической системы. Наряду с возможностью быстро разбогатеть, преуспев в бизнесе или в намывании золота, эти два принципа сделали меритократию в молодой Америке инструментом, работающим с фантастической эффективностью. В буквальном смысле слова, кто был никем, тот мог стать всем. Сам Линкольн происходил из бедной виргинской семьи, но, сменив множество работ и получив серьезное юридическое образование, стал президентом.

Прогрессисты по натуре

По сей день, приезжая в США из Старого Света, попадаешь в напряженную атмосферу денежного энтузиазма и конкуренции, которая присутствовала в стране во второй половине XIX — начале XX века. Вокруг снуют люди, готовые бороться за каждую копейку дохода и за каждого клиента. США, как и прежде, продолжают притягивать к себе со всего мира самых талантливых, авантюрных и работоспособных, готовых попытать счастья в стране американской мечты.

Эта специфическая атмосфера вместе с политикой экономической свободы, проводимой государством, привела к тому, что к 1920 году США превратились в ведущую индустриальную державу, производящую более трети всей мировой продукции.

Жизнеспособность американской системы проявлялась в способности на каждой новой стадии развития или кризиса проводить адекватные социальные и политические реформы, которые давали ей возможность подниматься на новую ступень. Так, в конце XIX века, когда фактически была завершена первая стадия бурной и часто беспорядочной индустриализации, а большинство населения переехало в города, в США образовалось мощное реформистское движение прогрессистов. Фактически это было первое заявление о себе только сформировавшегося американского среднего класса, который требовал от государства внимания к жизни городов, ограничения вседозволенности большого бизнеса и монополий, а также создания образовательной системы. Прогрессисты верили в научный прогресс и выступали за свободное предпринимательство и конкуренцию. Это движение внесло большой вклад в формирование американского модернизационного проекта. Именно из него выросло мировоззрение американского среднего класса, ставшего основой дальнейшего развития США.

В период активности этого движения, названный Прогрессивной эрой, в США был введен подоходный налог, а также созданы очень многие регулирующие агентства, которые и сегодня являются важной частью американской системы: Федеральная торговая комиссия, Администрация по контролю за медикаментами и продуктами и многие другие.

В список прогрессистов вошли многие, например Томас Эдисон, Вудро Вильсон, Теодор Рузвельт, Фредерик Вильсон Тейлор. Последний был основателем еще одного любопытного движения — за эффективность, тоже сыгравшего важную роль в развитии сугубо американской модели производства (его последователями были, например, Джон Рокфеллер и Герберт Гувер). Первоначально Тейлор был инженером-механиком в одной из американских промышленных компаний, и на своем примере он убедился, что производительность любого индустриального объекта может быть значительно выше, если задуматься над правильной организацией производства. Сегодня Тейлора называют отцом менеджмента, и современные США, знаменитые своей высокой производительностью труда, которую они много раз эффективно повышали, обязаны ею именно Тейлору, сформулировавшему новое измерение в производстве. США обязаны ему и другой любопытной идеей, также вошедшей в актив американской модели. Тейлор обещал уничтожить противоречие между капиталистом и рабочим. С его точки зрения, при правильной научной организации труда на предприятии не может быть забастовок, потому что такое производство будет выгодно обеим сторонам.

Гражданская война в США — самая кровопролитная война XIX века

Блестящие идеи Тейлора вместе со своими собственными были реализованы на практике другим известным прогрессистом — Генри Фордом. При строительстве своего завода по производству первого народного автомобиля он использовал конвейер (первый коммерчески успешный случай), платил рабочим довольно высокую зарплату и ввел шестидневную рабочую неделю, что разрушило идею создания профсоюза на его заводе. Успех бизнес-идеи Форда состоял в том, что успешно производить что-то можно, только ориентируясь на массового потребителя, а это значит, что продукт должен быть доступен, у массового потребителя должны быть на него деньги. То есть капиталист должен платить хорошую зарплату, если он хочет спроса на производимую продукцию. Эта идея прогрессирующего потребления для всех также стала одной из ключевых составляющих проекта американской модернизации. В начале XX века ни одна страна мира не обладала таким средним классом, который бы мог позволить себе купить так много.

Америка на экспорт

Но лучше всего идеи своего модернизационного проекта Америка сформулировала, лишь приступив к их экспорту. Фактически это произошло после Второй мировой войны, но ощущение победителя в мировом соревновании у США появилось еще к началу войны. Великая депрессия, поразившая оба континента, в Америке, бывшей ее эпицентром, переживалась особенно тяжело. Миллионы нищих и безработных, казалось, навсегда похоронили утопию американского модернизационного проекта. Но молодая страна продолжала сопротивляться, избрав президентом Франклина Рузвельта, верившего в идеалы американской модели и готового многое сделать для ее спасения.

Борясь с безработицей, Рузвельт развернул масштабное инфраструктурное строительство, сопоставимое с рывком СССР (70% всех офисных зданий, существующих сегодня в США, было построено в то время). И хотя экономическую эффективность принятых им мер многие ставили и ставят под сомнение (бедность и безработица оставались весьма высокими), а реальный выход из депрессии для США произошел за счет роста военно-промышленного комплекса и обслуживания европейских заказов во время Второй мировой, Рузвельту удалось сделать главное — он не дал американцам потерять энергию развития. Ему удалось сплотить население и победить дух упадка, чего, собственно, не смогли сделать европейские страны.

В то же время до 1940 года США, несмотря на всю свою прогрессивность, оставались провинцией. Центром, несомненно, была Европа, накопившая к этому моменту невероятный багаж активов самого разного рода. Хотя к концу XIX века, несмотря на бурное развитие, там определенно уже ощущались уныние декаданса и идейный упадок — старая парадигма роста была исчерпана, необходимо было искать новую. Вместо этого Европа ввязалась в две саморазрушительные войны, которые фактически лишили ее цивилизационного лидерства. Падающий жезл подхватили Соединенные Штаты.

Разоренная и дезориентированная Европа стала первым и, без сомнения, самым альтруистичным и успешным проектом экспорта американской модели модернизации. Приняв так называемый план Маршалла, США, как победитель и спонсор, сопроводили его определенными рекомендациями относительно того, как должно быть устроено новое европейское общество. Потрясенные войной европейцы с энтузиазмом относились к проникновению в их жизнь новой крови, обещающей процветание и благополучие.

«С начала двадцатых годов Европа была заворожена тем, как живут в Америке», — рассказывает Перри Андерсон. По его словам, извне американская модель оказывается привлекательной из-за двух составляющих — «американского образа жизни как способа потребления» и Голливуда, активно пропагандирующего эту жизнь. Увидеть на практике, как американское влияние преобразовывало европейскую жизнь, можно на примере создания известной итальянской компании Benetton. Ее основатель Лучано Бенеттон на волне послевоенного оживления сумел создать, с одной стороны, традиционный, а с другой — совершенно новый для Италии бизнес. В своей книге он вспоминает, что молодые итальянцы (ему тогда было восемнадцать) чувствовали, смотря американские фильмы, слушая американскую музыку, — манящий мир цвета, денег и свободы. Очарованные и окрыленные, они начали производить такую же одежду, какую видели на экране, и продавать ее, развозя на велосипедах. Первые продажи выявили огромный спрос среди молодежи, которая тоже смотрела американские фильмы и мечтала о лучшей жизни.

Поставлена на поток

Опыт преобразования Европы и размышления о миссии мирового лидера заставили США всерьез заняться разработкой теоретического обоснования своей гегемонии. Американцы уверились, что создали модель идеального государства, принципы которого надо продвигать повсеместно для усовершенствования других стран. Ключевым элементом этой теории стал термин «современное государство» (modern state).

По словам одного из отцов-основателей этой теории американского социолога Эдварда Шилза, «в новых государствах современное значит демократическое, эгалитарное, научное, экономически продвинутое и суверенное, это государство всеобщего благосостояния, обязательно демократическое, в котором правители не только заботятся о своем народе, но и народ для них является источником вдохновения и руководства к действию, оно также верит в то, что прогресс государства основан на рациональной технологии и научном знании».

Более позднее определение современного государства содержит также такие пункты, как космополитичность, мобильность, охрана окружающей среды и секуляризм, стремление к переменам и сложному разделению труда.

«Эта теория возникла после Второй мировой войны, — рассказывает президент американского Social Research Council Крейг Калхун. — США были заняты созданием концепции, которая помогла бы им правильно организовать программу помощи и развития для лежащего в руинах мира. "План Маршалла”, который специально был разработан для восстановления Европы, — часть этой программы. Таким образом, теория модернизации не была чем-то абстрактным. Она была весьма практичной вещью, фактически руководством к действию для различных бреттон-вудских институтов вроде МВФ и Всемирного банка. А поскольку теория формировалась в эпоху распада колониальной системы, ей пришлось решать проблемы постколониального независимого развития новых стран. В то же время теория модернизации стала определенным видом идеологии, обосновывающей лидерство США в так называемом свободном мире. До тех пор лидерство описывалось в терминах Британской империи, то есть колониального мира. Теория модернизации была создана для описания взаимоотношений независимых государств, а потому была полной противоположностью колониальной теории».

Нечто подобное произошло и в послевоенной Японии. С европейским опытом американской модернизации ее роднит то, что он получился весьма самобытным. Иначе говоря, в обоих случаях народам удалось не только сохранить, но даже улучшить самобытность своей национальной модели. В Японии проникновение индивидуалистичного американского духа запустило радикальные процессы социальной трансформации (они не завершены до сих пор), именно эта трансформация определила дальнейшие перспективы развития страны.

Любопытно, что волна американизации затронула и страны бывшего советского блока. Увлечение американской культурой и мировоззрением среди элит или простых обывателей в Польше или на Украине пару лет назад весьма напоминали чувства итальянских подростков 1950-х. Но итоги следования американским курсом в Восточной Европе оказались значительно более скромными, чем в Западной Европе или в Японии.

«Большинство модернизационных попыток, совершенных Штатами в более позднее время, значительно менее успешны, — считает Крейг Калхун. — В начале девяностых, после окончания холодной войны, теория модернизации пережила вторую волну подъема. Одним из таких сценариев стала уверенность в стремлении и способности России пойти по пути демократизации и рыночной экономики. Считалось, что в России достаточно лишь провести короткую шоковую терапию, а также убедить страну выполнить все рекомендации Джеффри Сакса — и она автоматически вступит на дорогу независимого развития, как оно понимается теорией модернизации. Но теоретики глобализации не учли двух серьезных факторов. Во-первых, огромное экономическое неравенство в мире. Во-вторых, оказалось, что общий рост глобальной экономики совершенно не затронет множество людей, чья жизнь останется на прежнем, крайне низком уровне. Идеологи глобализации не могли даже предположить, что ответом на глобализацию может быть резкий рост религиозных движений — подъем исламского и христианского фундаментализма и национализма».